– Ну, тогда скажешь ей, что я отнял ее силой… ― Резак помедлил. ― Только нужно все правдоподобно обыграть! Стас не успел среагировать, Резак уже накинулся на него: схватил за горло и пнул под колени. Стас, охнув, согнулся пополам; Резак толкнул его на пол и навалился сверху. Нащупав какой-то твердый предмет на полу, Стас схватил его и двинул Резака по затылку. Это оказалась жестяная банка с чистящим средством. Резак схватился за голову. Стас сбросил его и поднялся, но тут же кто-то сзади дернул его вниз. Стас снова оказался на полу. – Эй, Дэн, ты как? ― раздался голос Киселева, парня из Резакской компашки. – Нормально. Только держите этого, я с ним не закончил. Кисель и Горб прижали Стаса к полу. Резак поднялся, подошел и наступил Стасу на ладонь. Боль прокатилась по руке, а затем и по всему телу. Стас скривился, но сдержал крик. Резак медленно наклонился к нему, взял иконку и повертел в руке. – Пустите, ублюдки! ― зашипел Стас, но его все так же крепко держали. – Ну вот. ― Резак через голову снял со Стаса шнурок. ― Теперь и маме врать не придется. – Не смей! ― закричал Стас. ― Это моя вещь! У тебя нет никакого права! Резак удовлетворенно улыбнулся и надел шнурок на шею. – Неужели мне удалось рассердить нашу Барби? А всего-то и надо было стащить у нее бусики. – Ты еще пожалеешь! ― Стас уже не владел собой. ― Ты труп, понял? Парни загоготали. – Ох, ох, ох! ― с издевкой сказал Резак. ― От страха я аж в штаны наложил! Ну а теперь попробуй отбери. Последнее, что Стас увидел, ― подошву ботинка, стремительно летящую в лицо. Резак нашел слабое место Стаса. Иконка ― все, что связывало его с прошлым и не давало задохнуться здесь. Он должен ее вернуть. Тот день. Ешь стекло! 1 На пятый учебный год нашу с Томой параллель перемешали, классы собрали заново. Я, Тома и Егор попали в гимназический 5 «А», а в простом 5 «Б» оказались все остальные мои друзья-койоты. Это очень огорчало. Кроме Томы и Егора, мне никто в моем классе не нравился, и теперь я охотнее проводил время с «бэшками». Поздней осенью, незадолго до моего тринадцатилетия, отряд играл в войнушку. Мы носились по лесу и стреляли друг в друга из игрушечных автоматов, целясь в прикрепленные к груди пакеты с краской. Продырявят пакет, потечет краска ― и ты убит. Убит ― иди домой, для тебя игра кончилась. Мы с Томой осторожно пробирались через голые колючие кустарники. Мы были разведчиками. Наша задача состояла в том, чтобы найти вражескую базу и забрать флаг. Изо рта шел белый густой пар. Мерзлая земля под ногами заиндевела. Ступать надо было осторожно и тихо ― лагерь врагов был где-то рядом. Заметив за кустами чужого разведчика, я прицелился и выстрелил. Мы с Томой подошли к побежденному ― им оказался Толик. Он грустно смотрел на продырявленный пакет на груди. – Ты убит. Иди домой, ― важно объявил я, и Толику ничего не оставалось, как послушаться. Мы направились дальше. Я искоса смотрел на Тому, шагавшую рядом с винтовкой на плече. За это лето Тома сильно изменилась: волосы стали гуще и пышнее, губы ― пухлее и ярче. На лбу появилась россыпь мелких прыщиков. Мешковатые толстовки не могли скрыть того, как изменилась и Томина фигура. Своей груди она дико стеснялась и все норовила спрятать ее под свободной одеждой. Но мне, наоборот, нравились эти перемены. Мы взрослели, и мои чувства к Томе становились сложнее. Мы с Томой совсем замерзли. Скорее бы уже найти вражеский лагерь. Но мы все шли и шли. Вдобавок, почему-то я нервничал. Из-под кофты выбилась нательная иконка, которую подарила мне Тома чуть больше года назад. Я схватился за шнурок, погладил прохладную гладкую пластмасску. Это всегда меня успокаивало. Иконка представляла собой маленький зеленый прямоугольник на грубом красном шнурке, в центре ― изображение Святого Серафима, в день которого меня крестили. Я никогда не снимал иконку, не продал бы ее ни за какие деньги. Она выручала меня в самые тяжелые минуты. Правда, что-то было не в ее власти… – Мне кажется, мы не туда идем, ― вздохнула Тома. ― Слышишь что-нибудь? Я прислушался. – Нет. – И я о том же. Тут уже ничьих голосов не слышно. Даже Мишки, а он на весь лес орет. Ощущение, что мы отдаляемся от поля игры. Мы остановились и огляделись, пытаясь по одинаковым елкам вокруг найти правильное направление. – Я думаю, ты права, ― кивнул я. ― Надо возвращаться. Но тут я увидел просвет среди стволов. Мы пошли на него и оказались у ручья. Он обозначал восточную границу игрового поля. База нашего отряда располагалась на юге, значит, враги разбили свою на севере. – Я знаю, куда идти, ― сказал я и пошел к северу вдоль ручья. Самое важное теперь ― не пропустить границу, которая отделяла северную часть поля. Рядом с ней, недалеко от ручья, находились валуны. Мы с Томой не сводили глаз с деревьев, тщетно высматривая за ними темно-серые верхушки огромных камней. – Я думаю, мы уже прошли границу, ― вздохнула Тома, стуча зубами. Я промолчал. Я тоже засомневался, но не хотел признавать, что ошибся, поэтому упрямо продолжал путь. Томе ничего не оставалось, как идти следом. Вдруг я услышал голоса и, обрадовавшись, прибавил шагу. Неужели это лагерь? Голоса стали громче. Впереди тропинка заросла густым кустарником. Мы осторожно раздвинули колючие ветви и осмотрелись. Тома удивленно воскликнула: – Это не наши! У ручья вокруг костра стояли мальчишки, на вид ― чуть старше нас. Они подбрасывали ветки в костер, болтали и смеялись. Уютно потрескивали сучья. Я почувствовал теплый запах дыма. По телу пробежали мурашки ― как же я замерз! Правда, мальчишки как-то чудно себя вели. Они прислоняли ко рту целлофановые пакеты, и те то раздувались, то сжимались у лиц, напоминая зонтики медуз. Я понял, что́ они делают, только когда в нос вместе с запахом дыма ударила резкая химическая вонь. Я заметил, что на мальчишках грязная одежда, а глаза у них какие-то стеклянные. Сердце екнуло. Надо убираться подальше… – Пойдем отсюда, ― шепнул я Томе и попятился. Но было поздно. – Эй! ― крикнул один из мальчишек, с совиным лицом. Мы с Томой растерянно переглянулись. Убежать или остаться? Если мы убежим, незнакомцы могут погнаться за нами. Я бегал быстро, но боялся за Тому: та могла отстать. Пришлось выйти из укрытия. Один из парней встал с земли и пошел навстречу. Он излучал дружелюбие, но оно казалось искусственным, даже каким-то зловещим. Глаза были добрыми, с тяжелыми веками. А вот улыбка ужасала: все зубы оказались темными, как у древнего старика. Я шел чуть впереди, стараясь заслонить Тому. – Привет, ― сказал темнозубый, поравнявшись с нами, и с любопытством оглядел нас. Мне показалось, что ему больше интересна наша одежда, чем мы сами. Парень будто раздумывал, сразу ли подобрать с земли кирпич, двинуть гостей по макушке да забрать куртки или сначала познакомиться? – И чего вы подглядываете? ― недовольно спросил он, будто мы незаконно проникли на его личную территорию. Я ответил, что мы просто искали своих и случайно оказались здесь. Незнакомец завалил меня вопросами: что за свои, сколько их, как далеко отсюда? Меня это насторожило. Почему пацану это важно? Может, он хочет убедиться, что нас не найдут, если… что-то произойдет? Я поежился, одернул себя. Чего я так трушу? Темнозубый, посмотрев на дрожащую от холода Тому, предложил нам погреться у костра. Я хотел отказаться, но Тома посмотрела на меня с такой мольбой, что пришлось принять приглашение. Да что случится за десять минут у костра? Я пытался успокоить себя, но тревога никак не уходила. Вскоре я с наслаждением подставил огню озябшие руки, стараясь не замечать отвратительный запах клея. Хорошо, что мальчишки отложили свои странные пакеты. Я глянул на Тому ― она казалась довольной ― и слегка улыбнулся. Может, не так все и плохо? Только от любопытных взглядов по-прежнему было неуютно. Темнозубый представился: Круч. Я спросил, что за странное имя, но Круч глянул на меня так, будто стужей дунул, и стало ясно: этих странных ребят очень легко задеть. Но через секунду лицо Круча разгладилось, он хохотнул и беззаботно объяснил, что это прозвище, а так его звать Димоном. Остальные представились, мы с Томой тоже назвали свои имена. Нас спросили, где мы живем и учимся. Я думал соврать, не хотелось, чтобы странная компания узнала о нас что-то, но Тома бесхитростно выдала информацию. Я ткнул ее локтем в бок, но поздно. А Круч заметил этот тычок. Вопросы в основном задавал Круч. Он называл меня Славой, словно показывая пренебрежение. Меня коробило, но я терпеливо поправлял его, зная, что Круч все равно «забудет» имя. Все очень напоминало допрос. Тома в конце концов поняла, что зря разболтала, где мы живем, и теперь каждый раз, когда ее о чем-то спрашивали, смотрела на меня, пытаясь по глазам прочитать, что отвечать. В конце концов это взбесило Круча. – С хера ты вс-с-се время на него с-с-смотришь? ― ощерился он. Из-за того, что он постоянно растягивал свистящие и шипящие, голос напоминал змеиное шипение. ― Он что, папка твой? Сама отвечай, когда тебя спрашивают. Я велел Кручу не давить на нее. Круч вспылил и заявил, что он тут главный и только он решает, кому и что говорить. Он приказывает, а остальные повинуются. Круч посмотрел на Тому добро, по-отечески, и продолжил задавать вопросы уже дружелюбнее. И со страху она выболтала все: из какой мы школы, что здесь делаем, где наша компания. Круч удовлетворенно улыбнулся, узнав, что сейчас никто не знает, где именно мы находимся. Эта улыбка мне не понравилась. – Том, может, пойдем? ― предложил я, старательно делая вид, будто мне плевать ― остаться или уйти, ― и будто я ничуть не боялся эту жуткую компанию. Круч встал за спину Томы и положил руки ей на плечи. Смотрел он при этом на меня. – Пос-с-стойте еще минут пять. Вы еще не прогрелись. Тон был предупреждающим и непререкаемым. Что будет, если возразить? Сглотнув предательский комок в горле, я смотрел на цепкие лапищи, держащие Тому. Она вся дрожала. Как же мне хотелось подскочить к Кручу, оттолкнуть его, заслонить Тому… Но разум подсказывал: лучше не делать резких движений. Я с деланным равнодушием пожал плечами. Парни опять отвклеклись на костер: стали наматывать свои пакеты на палки и совать их в огонь. «Фшш, фшш», ― шипел расплавленный целлофан. Над съежившимися пакетами плясали голубые язычки пламени. Парни замахивались палками, окатывали друг друга брызгами расплавленного целлофана. Досталось и мне. – Эй, совсем больной? ― рявкнул я парню, который меня обрызгал, и стал оттирать целлофан от куртки. ― У тебя мозг есть, торчок? Или весь сжег? И тут все разом посмотрели на меня, будто хищники на жертву. Круч сузил глаза. Парень, обрызгавший меня, шагнул ко мне и потребовал повторить мои слова. Круч одернул его и сказал, что сам разберется. Я тут же залепетал, что ничего такого не говорил. Но оправдаться уже не получилось.