* * * В конце следующего урока географии наш класс сдавал тетради с домашними заданиями. Когда все вышли, я подошел к учительскому столу. Олеся Юрьевна что-то писала. Не поднимая головы, она указала на стопку тетрадей. – Сюда клади. Но я не спешил. Олеся Юрьевна все же оторвалась от своего занятия и недовольно на меня глянула. – Чего еще, Шутов? Я улыбнулся. – Хотел сказать, что вам очень идет новый цвет волос, красиво. ― Олеся Юрьевна перекрасилась из брюнетки в шатенку. Тихонова нахмурилась и, посмотрев на меня как на жука, поморщилась: – Шутов, свои дешевые комплименты припаси для сопливых девчонок, которых ты в туалете зажимаешь. Я невозмутимо продолжил: – Только знаете, я думаю, вам бы больше красный пошел. Никогда не красились в красный? – Шутов, тетрадь сюда клади! ― Олеся Юрьевна закипала. Я положил сверху стопки свою тетрадь. Ее обложка была изрисована русалками. Олеся Юрьевна, увидев иллюстрацию, замерла на несколько секунд, но ничего не сказала. Быстро взяв себя в руки, она продолжила писать. – Что-то еще, Шутов? ― спросила она на удивление вежливо. – Нет. Я пойду. И я вышел из кабинета. Я был очень горд собой, но другое событие в этот же день испортило мне настроение. Проходя мимо фитнес-центра, я увидел отца с Алисой, его управляющей. Эта Алиса уже несколько раз бывала у нас дома. Глянцевая, с искусственной улыбкой и приторным голосом, она фальшиво интересовалась моими делами и восхищалась Янкиными успехами в творчестве, охотно обсуждала с мамой вязание и готовку. Мне она сразу не понравилась. Я думал, что это из-за ее ужимок, но, увидев их вместе, садящихся в отцовскую машину, понял истинную причину своей неприязни. Отец смотрел на нее так, как когда-то – на маму. Так вот где он теперь ночевал. На следующий день я, взяв Янку с собой, угнал папину машину. Мы кругами носились по огромной пустой парковке. Янка верещала от восторга, а я улыбался, переполненный ощущением свободы и счастьем. Потом мы подъехали к дому, я сказал Яне выйти, а сам, зажмурившись, нажал на газ и врезался в фонарный столб. А потом дома мы с мамой молча смотрели на чемоданы у входной двери. Отец тащил за собой сопротивляющуюся Яну, а она пыталась вырваться, упиралась ногами в пол, ревела. Папа все грубее волок ее за собой к выходу. У мамы просто не осталось сил на борьбу ― она была словно выпотрошена. – Ты больше не останешься в этом доме с этим монстром! ― ревел отец. – Я не пойду с тобой! ― крикнула Янка. ― Я останусь со Стасом! И она укусила папу за руку. Он, охнув от боли, разжал пальцы. – Не пойду! Ненавижу тебя! ― Яна вырвалась, подбежала к нам с мамой, спряталась за нас. Лишь изредка она выглядывала и смотрела на папу волчонком. А самого его будто отправили в нокаут: он не ожидал от дочери такого предательства. Яна взяла за одну руку меня, за другую ― маму. Втроем мы смотрели на отца как на чужого человека. Он понял, что проиграл. Покачал головой, взял часть вещей, оставив Янины, и хлопнул дверью. Мама рухнула в кресло и заплакала. Яна заползла к ней на колени и поддержала плачем. Я встал за спину мамы и, обняв обеих, стал думать о том, что будет дальше. С этого дня мама совсем ушла в себя. Перестала заниматься домашними делами, не помогала Яне с уроками, не готовила, даже почти не разговаривала. Всегда в пижаме, с нечесаными волосами и отсутствующим взглядом, она слонялась по дому, как потерянное привидение. Янка тщетно пыталась ее растормошить. Мне больно было видеть слезы в глазах сестренки: постепенно она понимала, что не может вернуть маму. Папа помогал брошенной семье деньгами, брал Янку на выходные к ним с Алисой. А вот я с ним почти не общался, лишь сухо здоровался, когда он приезжал за сестрой. К этим встречам я готовился. Папа не должен был догадаться, что мама перестала заботиться о детях и они неумолимо превращаются в маугли. Я надевал на Янку чистые глаженные наряды, красиво заплетал ей волосы и строго-настрого запрещал говорить о маме плохое. Пару раз папа и меня звал с собой, но я отказывался. Казалось, он сразу тихонько выдыхал, будто от облегчения. Дом приходил в запустение. Но я сам нуждался в заботе, не готов был брать на себя еще больше ответственности. Поэтому старался ничего не замечать и не признавать простую, но тяжелую истину: глава семьи теперь я. 6 Тихонова четверть урока распинала Маликову за то, что застукала ее с Гридневым: парочка целовалась в уединенном уголке. – Маликова, ты вообще думаешь не о том, ― противно, с каким-то извращенным смаком вещала географичка. ―У тебя гормоны вместо мозга. А мать в курсе? Нет? Значит, скоро будет. Круглой отличницей была в прошлом году, да? Хочешь фокус? В этом не будешь. Пока не начнешь снова мозгом думать, а не тем, что у тебя между ног. – Позвони мне, ― шепнул я Егору. – Сейчас? Зачем? ― удивился друг. – Надо. Позвони. Я спрятал телефон поглубже в рюкзак. Когда Егор позвонил, на весь класс заиграла музыка ― песня Себастьяна «Under the Sea» из диснеевской Русалочки. Все прыснули со смеху. Только один человек в классе не смеялся: Олеся Юрьевна. Географичка прекратила мучить несчастную Маликову и стала рыскать по классу бешеными глазами. – Чей телефон? Я пошарил по парте, потом по карманам. – Мой, Олеся Юрьевна, сейчас выключу! ― бодро пообещал я и полез в рюкзак. Все время поисков Олеся Юрьевна стояла перед классом, застыв, словно статуя. Ее лицо было белым. Она так сжала ручку, что та сломалась пополам. – Шутов, выйди вон, ― резко велела она. – Да сейчас я, Олеся… ― Я выдержал паузу и быстро исправил фамильярность: ― …Юрьевна! Класс взорвался смехом. – Олеся! Во дает! ― хихикнул кто-то. – Олеся Юрьевна, я его уже почти нашел! ― радостно отозвался я. – Во-о-он!!! ― пронзительно закричала она. Все подскочили. Егор прервал звонок. В кабинете наступила кладбищенская тишина. Я встал, забрал рюкзак и двинулся к выходу, насвистывая песенку Себастьяна. Когда прозвенел звонок, я уже стоял у кабинета математики. Одноклассники, подойдя, окружили меня и загомонили: – Ну ты даешь, Шутов! – Она до конца урока молчала, никого даже не мучила! Просто сказала всем читать параграф и уткнулась в какие-то тетради. – Ты что с ней такое сделал? ― допытывались многие. Я пожал плечами. – Не знаю, вроде ничего особенного. Мне просто позвонили. – А чего она тогда так на тебя взъелась? – Понятия не имею. Одноклассники выглядели разочарованными. Они-то ожидали выведать у меня некую формулу, как вывести из себя чертову географичку. На следующую географию я взял из дома пустой диск и написал на нем маркером: «Эротические приключения Русалочки». Перед уроком я вложил диск учительнице в учебник. Когда географичка открыла его, диск выпал. Она подняла его с пола; взгляд зацепился за надпись, рука дрогнула. Какое-то время Олеся Юрьевна в замешательстве вертела диск в руках, будто надеясь, что это плод ее воображения. А потом подняла глаза. Если бы взглядом можно было убить, класс уже состоял бы из одних покойников. Все почувствовали: что-то произошло. Замерли, почти не дыша. – Чье это? ― спросила учительница ледяным голосом. Все молчали. Некоторые даже сжались, чтобы казаться незаметнее. Только я, наоборот, выпятил грудь и бодро выкрикнул, подняв руку: – Ой, это мой! ― А потом с напускным удивлением добавил: ― Как он туда попал? Географичка яростно посмотрела на меня: точь-в-точь химера из учебника по мифологии. Затем, подлетев к моей парте, она со всего маху обрушила диск на столешницу ― словно это был кирпич. Наконец, быстро отступив к двери, географичка распахнула ее так, что она ударилась о стену. И куда-то яростно зашагала прочь. Еще какое-то время класс сидел абсолютно тихо. Я быстро убрал диск в рюкзак, пока шок одноклассников не уступил место любопытству. Но вот они очнулись и накинулись с расспросами: – Шутов, ты что там такое ей всучил? – Стас, ты просто взял и расплавил эту ледяную пещеру! – Ну скажи, скажи, что это за диск? Что ее так напугало? Но я по-прежнему не собирался выдавать подробности. – Главное, что вам надо знать: она тут надолго не задержится. Скоро оттепель.