1 Папа владел первым и единственным фитнес-клубом в их городке. С каждым годом дела у него шли лучше: все больше людей переезжало поближе к Москве, городок рос, число клиентов тоже. Сам он с детства увлекался разными видами спорта: хоккеем, футболом, плаванием, борьбой. Утро папа всегда начинал с пробежки, к чему приучил и меня. Я обожал этот общий спортивный час. Все остальное время отец разрывался между семьей, работой и друзьями, а в утреннее время принадлежал только мне. Я гордился папой ― высоким, статным, спортивным. На школьных мероприятиях чужие мамы и учительницы неприкрыто любовались им; я это замечал. Как же я мечтал поскорее вырасти, чтобы быть похожим на папу. Мама работала из дома, вела бухгалтерию папиного клуба. Она любила читать, заниматься садоводством, готовить и вязать. Даже в интерьере дома преобладал вязаный декор: чехлы на табуретках, чайнике, чашках и цветочных горшках; вязаные коврики и пуфики. Часы на стене и люстра на кухне тоже обзавелись вязаной «одежкой». Подруг у мамы не было, она не общалась с соседями. В доме часто бывали гости, но всегда – знакомые папы. Вообще мама была тихой и довольно закрытой. Не то что он. Несмотря на загруженность, папа всегда находил время на пару нудных наставлений для меня. Я не особо любил их, ведь в эти моменты со мной будто говорил какой-то незнакомый бизнесмен. Он критиковал все, что я делал. Злился, когда я с чем-то мешкал, учил всюду искать коммерческую выгоду. Мне больше нравился другой, «утренний» папа, который хвалил мои спортивные успехи. С судного дня прошло четыре месяца. Я понял: время не лечит. Я по-прежнему вскакивал ночью в холодном поту, дико вертел головой и только спустя несколько секунд понимал, что мне приснился кошмар. Часто по ночам, не смыкая глаз, я мог довести себя мыслями до панических атак. Их вызывало и другое: лес. Я перестал ходить туда, один его вид заставлял сердце бешено колотиться от страха. Ладони потели, перед глазами плясали черные точки, и я был близок к обмороку. Нет, теперь никакого леса и вообще никакой природы. Только бетон и асфальт. Правое ухо так ничего и не слышало. Вместо звуков шел отвратительный гул. Хуже всего было засыпать: казалось, когда я кладу голову на подушку, кто-то невидимый берет пульт и повышает этот гул до максимума. Чихая, я чувствовал, как через ухо выходит воздух, и ощущалось это мерзко. Я казался себе дырявым как решето. Еще меня злило, что люди говорят так тихо. Приходилось часто переспрашивать: «Что? Что?» Казалось, все делают это специально, чтобы почувствовать превосходство. Будь у меня со слухом все в порядке, они говорили бы громче. Ох, с каким удовольствием я бы стер с их лиц мерзкие снисходительные улыбки! Новость о трагедии быстро разошлась по школе, меня даже пересадили с четвертой за унизительную первую парту. Впрочем, часть правды удалось скрыть. Люди знали, что меня кто-то избил, но без самых позорных подробностей ― например, о том, как на прощание те ублюдки на меня помочились. К сожалению, о том, что теперь я вполовину хуже слышу, также быстро узнали. Местный хулиган Вадим Буряков, парень на год старше, как-то крикнул за спиной: «Эй, смотрите! Это тот глухой придурок! Его что, еще не перевели в школу для инвалидов?» ― и вся его компашка гнусно засмеялась. Собственная шутка Бурякову понравилась, и он стал часто доставать меня. Я не реагировал, но выпады меня задевали. Я не представлял, как правильно себя вести. Иногда в школе я искал глазами Тому, а потом вспоминал, что сразу после смерти Умки она забрала документы и переехала обратно к маме и отчиму. Я был рад этому переезду: видеть предательницу каждый день было бы невыносимо. Впрочем, о Томе я теперь старался думать меньше. Это получалось, благо сейчас все мои мысли были заняты другим ― семьей. Я видел, что с каждой неделей обстановка в доме ухудшалась, и причиной этому считал себя. В первые нелегкие месяцы после трагедии родители проявляли ко мне максимум заботы, но мне все было мало. «Ни с кем из них не случалось того, что произошло со мной. Они не понимают, каково это ― быть на моем месте», ― думал я. Мне безумно хотелось, чтобы они поняли, и я постоянно напоминал о себе ― то жалобами, то злобными выпадами. Я чувствовал себя так, будто от меня отняли половинку, а родные остались прежними ― целыми. Я не заслужил такой беды. А раз так, они были мне должны. Но продолжаться так вечно не могло. Однажды, растекшись по дивану в гостиной, я смотрел «Дитя тьмы» на огромном телике. Ужастик казался скучным. Искоса я поглядывал на Янку, которая делала за столом уроки. Сестренка сосредоточенно грызла ластик-колпачок на конце ручки в виде феечки Винкс и решала задачу по математике. Рядом сидела мама. – Семь шариков? ― неуверенно предположила Яна. – Нет, не совсем, ― сказала мама. ― Ты отняла от десяти три, но так мы получили не общее количество шариков на двух проволоках, а… Подумай сама, что мы получили? – Шарики на второй проволоке? – Верно! Вписывай. Яна старательно вывела цифры. – А теперь считай. На одной проволоке сколько шариков? ― спросила мама. – Десять. – На второй? – Семь. – А на двух? – Семнадцать? – Умница! ― похвалила мама и склонилась над учебником. ― Переходим к следующей задаче… У трех девочек ― Лизы, Маши и Вики ― шапочки разного цвета ― красного, белого и синего. У кого какого цвета шапочки, если следующие утверждения неверны: у Лизы белая шапочка; у Маши белая или синяя шапочка; у Вики красная шапочка. Яна задумалась. Она отгрызла несчастной феечке уже целую голову. А потом с первого раза выдала правильный ответ. В гостиную вошел папа. Я потянулся к пульту, чтобы сделать потише, ― хотел похвастаться достижениями на турнике: я наконец-то научился делать «ласточку»![1] – Пап, а я… ― Я сбавил громкость. – Мам, а давай папе дадим эту задачку! ― перебила Яна. ― Он в жизни не угадает! Папа, который уже обернулся ко мне, перевел взгляд на Яну. – Пап, я хотел сказать, что научился… ― Я повысил голос. – Погоди, Стас, ― небрежно бросил папа, подошел к Яне и весело добавил: ― Ну-ка! Какую задачку я не разгадаю? Он сел рядом с Яной. Сестра повторила условие. Я раздраженно уставился на семью: все сидят рядышком. Все, кроме меня. Уткнувшись в учебник, папа состроил сосредоточенное лицо. – У Вики… Синяя шапочка? Я закатил глаза. Ну к чему этот спектакль? Кому от него смешно? Но Яна ― вот дурочка! ― пришла в восторг от того, что папа «не мог» решить задачу. – Нет, папа! Я цокнул и сделал телевизор погромче. – Как же нет? Может… У Вики красная шапочка? ― Папа повысил голос. – Да нет же! Папа, подумай! – Стасик, сделай, пожалуйста, потише, ― попросила мама. Но я проигнорировал ее. Папа нахмурился, «задумался». А потом его лицо просияло: – У Лизы красная шапочка! – Снова нет, папа! Тебе двойка! ― Яна уже кричала от восторга. – Хм… Мне нужна подсказка. – Начни с Маши! – С Маши? Ну ладно. У Маши не белая и не синяя шапочка, а значит… – Да-да! Давай, папа! Думай! ― Яна запрыгала на стуле. Папа забавлял ее своей «тупостью». – У Маши красная! ― изрек папа, а потом, повернувшись ко мне, резко сказал: ― Стас! Ты сделаешь потише или нет? – Да, молодец, правильно! ― Яна захлопала в ладоши. ― А теперь Лиза! Я сделал звук еще громче. – Так, по условию у Лизы не белая шапочка. А также не красная, ведь красная у Маши. Значит, у Лизы синяя! А у Вики белая! – Все верно! ― воскликнула Яна. ― Так, а теперь следующую задачку. Ты ее в жизни не решишь. У Артема было семь машинок… В фильме что-то жутко громыхнуло. Папа недовольно уставился на меня: – Стас, я сейчас вырублю телевизор, а ты отправишься в свою комнату! Я и ухом не повел. Пялился в экран, как будто в комнате больше никого не было. Еще одна шумная сцена. Раздался грохот на всю комнату. Яна, перекрикивая телевизор, диктовала условие. Папа, не слушая, сверлил меня взглядом. – Стас! Ты слышишь? Я с тобой говорю! ― Встав, он подошел к дивану, схватил пульт и сбавил громкость. – Мне так не слышно! ― возмутился я. – Всей семье слышно, а тебе нет? – Ну, прости, пап, за то, что у меня от слуха осталось пятьдесят процентов. Вы можете вставить в одно ухо берушу, чтобы мы были в одинаковых условиях. Не поведя и бровью, папа взял с журнального столика салфетку и бросил мне. – Губы вытри. Яд капает. – Пап, можешь повторить? ― я продолжал ерничать. ― Я плохо слышу… – Так. Твой подростковый сарказм не уместен. Ты не один в комнате. Не отводя от папы ледяного взгляда, я крикнул Яне: – Ян, хочешь интересную задачку? Мальчик Стас всегда слушал телевизор на десятибалльной громкости. Но потом ему воткнули в ухо горящую палку и у него осталось только одно ухо. На какой громкости ему теперь комфортно слушать телевизор? Бесхитростная Яна сарказма не уловила и задумалась. На лбу от напряжения пролегла морщинка. Папино лицо скривилось от гнева.