— Подтверждаю. — Обещаешь ли ты защищать его душу, словно свою? — Обещаю. — Нарекаю тебя именем Аннабель, — на этих словах конец верёвки в руках Элая вспыхнул, а по его лицу отчётливо прошла сетка рвущегося наружу огня. Приплясывая и треща, пламя побежало по их связке, словно по подожжённому фитилю. Аннабель в готовности сжала зубы, когда огонь лизнул её оголённые лодыжки, но он не обжёг. Покалыванием стремилось вверх по её телу пламя, а она смотрела лишь в магнетически чёрные глаза Элая, невозможно сосредоточенно следящие за каждым язычком огня. Он что… Контролирует его, чтобы тот не жёг кожу? От понимания эйфири шумно втянула в себя горячий воздух: она хорошо помнила, как в академию для уроков приходили связанные ритуалом фамильяры и показывали свои многочисленные ожоги. У неё не горело даже тонюсенькое платье. Наконец, осыпался пеплом под ноги последний кусок мотка, и тогда всё же пришла долгожданная боль. Запястье левой руки будто припечатало раскалённым железом, оставляя на светлой поблёскивающей коже клеймо принадлежности роду: извилистую саламандру. Аннабель не выдержала и вскрикнула, тут же ругая себя за слабость и кусая губу, заглушая постыдный вопль. Как бы Элай ни пытался смягчить для неё ритуал, связка есть связка — метка есть метка, ожог, завонявший палёной плотью. Огонь погас. Глубоко дыша и вздрагивая всем телом, Аннабель слышала гулкие и торопливые шаги — не к ней, куда-то за круг. Даже через прокушенную губу и проступившую кровь во рту она ощутила вкус его вины: настолько сильный, что закружилась голова. Вина похожа на крепкий хмель. — Дай посмотрю, — тихо попросил Элай, и она увидела в его руке железную баночку с каким-то снадобьем. — Должно помочь от боли. Она протянула дрожащую руку запястьем вверх, показывая ожог. Дурацкая мысль посетила тяжёлую голову: саламандра будет выглядеть красиво, когда кожа заживёт. Какой красивый у него герб… Соображать становилось всё трудней, колени подкашивались. Она словно выпила добрый стакан креплёного хмеля, хотя даже не втягивала в себя вину Элая — достаточно оказалось критической концентрации в воздухе и нового уровня проникновения через едва установившуюся связь. Он лёгким, осторожным движением пальцев смазал клеймо снадобьем, приятно пахнущим травами. Боль и без того волновала Аннабель меньше всего, но от быстрой обработки раны её вовсе почти не осталось. Зато голову уже беспорядочно мотало. — Прекрати, — моргнула она, пытаясь сфокусироваться и сбросить туманное наваждение. А увидела только напряжённую вену на его шее, которой безумно захотелось дотронуться. Губами. — Я не хочу, чтобы тебе было больно, — сурово нахмурился Элай, неправильно истолковав её протест. — Прекрати… винить себя. Мне от этого… странно, — неразборчиво пробормотала Аннабель, прежде чем ноги всё-таки её подвели. Оседая на пол, она всё глубже уплывала в темноту. Никто не предупреждал, что после ритуала эмоции господина будут ощущаться так чётко. Так приглашающе, дурманяще, резко. Крепкие горячие руки подхватили её за талию, и последнее, что она запомнила перед пьяной его виной тьмой, — кислинка волнения и выдох: — Анни… Часть 3. Что тебе снится? Особняк на окраине Фартауна накрыла ночь и тишина, лишь по каменным ступеням прошуршали тихие шаги. В западное крыло Элай не захаживал давно, не было необходимости. Старина Уолт в шоке задрал брови, когда заметил крадущегося по дому хозяина с бессознательным фамильяром на руках, но тот лишь шикнул, одними глазами попросив не шуметь. Вина за покалеченное запястье эйфири всё ещё жала стыдом грудь — если чем и можно было её заглушить, так это хотя бы дать ей отдохнуть. Положив почти невесомое, воздушное тельце на кровать в отведённой Анни комнате, Элай ещё раз с сомнением посмотрел на её безвольно упавшую поверх покрывала руку. Ожог сильный, хоть хорошее снадобье и затянуло рану тонкой заживляющей плёнкой. Не впервые в жизни пришлось пожалеть, что магам огня недоступно целительство — даже эту мазь закупали очень недёшево у заморских землероек, как презрительно отзывался о стихийниках земли отец. Огонь должен сжигать, освещать, уничтожать или плавить сталь в огромных котлах, но точно не исцелять раны. С тяжёлым вздохом Элай присел на край кровати, небрежным взмахом руки приглушил свет в комнате, оставив огоньки в лампах слабо мерцать. Перевёл обречённый взгляд на бледное лицо своего фамильяра. Маленький, чуть вздёрнутый нос и поблёскивающая кожа. Длинные лавандовые косы раскинулись по тёмному покрывалу, и внезапно стало до жути любопытно, как такие волосы выглядят распущенными. Наверное, как густая волнистая завеса, закрывающая всю спину и сладостно пахнущая цветочным лугом. Рука бездумно потянулась вперёд, в сомнении зависнув над лицом Анни. Какого блядского дракона он делает? Почему до сих пор не ушёл? Почему только что едва не дотронулся до этих острых скул, испытывая абсолютно дикую для себя нежность к кому-то настолько невинному. Но это и вполовину не так странно, как его желание во время ритуала провести ладонью по её бёдрам, до сих пор вспоминающееся короткой безумной вспышкой. Кажется, картина из опутывающей эти тонкие ноги верёвки надолго въелась в подсознание. Это было слишком идеально. Ненормально идеально. Элай спешно сжал руку в кулак и отдёрнул. Словно ощутив через сон лёгкое шевеление воздуха, Анни нахмурилась, а затем издала тихий, хныкающий звук. Элай подумал было, что она просыпается, но, пару раз дёрнув ногами, она вновь расслабилась и затихла. Нет, соблазн слишком велик. Не позволил себе коснуться тела, так до разума точно дотянется. Должен же он понять, что ей снится, что беспокоит. Раз теперь она стала его ответственностью, о чём чётко сигнализировала новая пульсирующая внутри нитка магической связи — такая, за которую в любой момент можно потянуть, как за поводок, но лишь в одну сторону. Сосредоточив взгляд на девичьем лице, он представил себе маленькое дымное облачко, которое добралось до правого виска Анни, а затем втянулось в её голову, свободно пропуская Элая внутрь — такой лёгкости он не ждал. Похоже, ритуал не оставил даже природных механизмов защиты, бессознательных, отдав эйфири и её волю в его полное распоряжение. От мысли, что маги с чуть менее развитым чувством справедливости могли таким образом без проблем делать из фамильяров пустых болванчиков, исполняющих повеления подобно марионеткам, по позвоночнику прошёл неприятный холодок. Он и не подозревал, насколько у эйфири всё плохо с понятием свободы. Зря вообще попытался влезть: уже хотел было выйти, но, не ступив и шага в завихрения чужого сознания, оказался остановлен яркой, живой до дрожи картинкой. Её сном. Анни сидела на деревянной лавке, в её ловких руках стучали спицы. Вместо пряжи — нечто зелёное, свитое в длинный моток. Эйфири выглядела значительно младше, чем сейчас — косы лишь до плеч, тело ещё более маленькое, в простом белом платье. Она тихо всхлипывала, глотая слёзы. Приглядевшись, Элай вздрогнул: пряжа из огонь-травы, обжигающей сильней крапивы даже магов других стихий, не говоря об иных расах. Тонкие пальцы Анни уже были покрыты крупными вздувшимися волдырями, будто пчелиными укусами, а в некоторых местах содрались и кровоточили, пропитывая так тщательно вывязываемые петли почти законченной рубахи алыми пятнами. К лавке, стуча по полу тяжёлой тростью, подошла высокая женщина со стянутыми в пучок седыми волосами и хищным змеиным взглядом. — Закончила, Двенадцатая? С твоей медлительностью тебя и дорожки к хозяйскому дому подметать не возьмут. — Почти, мадам Вальтц. Пять минут, — протараторила Анни, но закончить ей не дали. Грубым рывком вырвали из рук рубаху, только в отличие от самой девушки, её надзирательница была в кожаных перчатках. Со звоном брякнули об пол спицы. — Неплохая работа, — с сомнением осмотрев несколько узлов, мадам Вальтц усмехнулась и окинула Анни придирчивым взглядом. — Примерь. — Что? — тихо пискнула эйфири, сжимаясь на лавочке в комок страха. — Что слышала. Это не игра, милочка: одежда из огонь-травы способна защитить твоего хозяина от любого магического вмешательства. Должна же я проверить, работает ли она? — Но… «Но ты тупая старая потаскуха, потому что эта блядская трава не обожжёт кожи мага огня! А защитить девчонку-эйфири вовсе неспособна!» — едва не закричал Элай, глядя на откровенное измывательство. От злости у него уже мутнело в голове, и, если бы сейчас он находился в своём разуме, а не нагло просматривал чужой — наверняка бы спалил ненароком что-то лишнее. В безмолвном и бессильном ужасе он смотрел, как Анни безропотно поднялась с лавки и стянула через голову платье. Под ним было только бельё — болтающиеся на худых бёдрах шорты и тонкая льняная майка на бретелях сверху. Мадам Вальтц гулко стукнула по полу тростью: — На голое тело. Чтобы было неповадно больше открывать рот, когда тебя не спрашивали, и оспаривать приказы. Дрожащими руками Анни стянула с себя майку и отбросила на лавку, открывая вид на незрелое бледное тело, торчащие рёбра и только-только начавшую округляться грудь подростка. А затем взяла рубаху из огонь-травы и одним махом нырнула в неё, лишь громко ахнув, когда попутно обожгло лицо. Через сон, воспоминания и даже на вкус ощущаемую в воздухе жгучую боль девушки раздался её оглушающий вопль. Элая выкинуло из сознания Анни, словно пробку из бутылки. Вновь осознав себя в комнате, сидящим рядом с ней на кровати, он в шоке смотрел, как она хмурилась и хныкала подобно побитому щенку — уже зная причину её кошмаров. От злости всё ещё гулко стучало в груди, а по коже прошла сетка огня, дышать было трудно. Его всегда уверяли, что никто не издевается над юными эйфири. Уверяли те, кому он когда-то верил. Алеста Вальтц — наглая лгунья, что, впрочем, не было великим открытием после всех её предательств. Но увидеть своими глазами, как мать его бывшей невесты измывается над беззащитным созданием, оказалось хуже вылитого за шиворот ушата ледяной воды. Поднявшись с кровати и стараясь не шуметь, Элай вышел из комнаты как можно быстрей, пока не подпалил тут что-нибудь своей крепнущей яростью. В коридоре он упёр уже ставшие ярко-алыми кулаки в каменную стену, глубокими вдохами успокаивая дыхание. Не помогало. А ещё он был уверен, что с сегодняшней ночи ему обеспечена новая порция кошмаров вдобавок к предыдущей: теперь в них он будет сжигать не полчища вражеских отрядов, а трясущуюся девушку с лавандовыми косами. Известно ведь, что чем больше мы боимся причинить кому-то боль, тем вероятней, что в итоге её причиним. *** Принято считать — многие лорды знатных фамилий и низкой морали действительно таким грешили, — что наследники росли в полной вседозволенности, роскоши и распущенности. Но может, дело в том, что у правящей династии нет фамилии, лишь герб огненной саламандры на перстне. А может, просто дети у магов рождались так редко, что баловать и портить долгожданную благодать, носителя волшебной крови, считалось идиотическим расточительством ресурса. Тем более, когда сила с рождения по всем категориям превосходила даже возможности отца: растить из такого ребёнка ходячий огонь мудрый Альбар бы не стал ни за что. И детство Элая приучило его к суровым условиям. Закаливание холодной водой, тренировки магические и физические, под руководством опытных мастеров боевых искусств. Первые пятьдесят лет — сплошное обучение, и если для мага средней руки это срок половины жизни, то для Элая лишь детство. Его дед прожил пятьсот, и до сих пор считался легендой всех трёх континентов по уровню сил. Отцу перевалило за триста, и первая седина уже красила виски, ясно говоря окружающим, что жизнь Альбара не будет столь же долгой. Зато Элай в сто тридцать выглядел как абсолютно молодой и свежий мужчина, и если бы не последняя война, закончившаяся чередой предательств, то сейчас бы его можно было назвать юношей. Но у юношей не бывает таких усталых, иногда вовсе кажущихся мёртвыми глаз. Стоили акры новых земель и мили рек такой цены? Вопрос не к нему. Его комната располагалась на третьем этаже особняка, и по утрам на подоконнике часто можно было увидеть стучащих в окно птиц с садовых кустов барбариса. Убранство не было роскошным, даже в подмётки не годясь возвышающейся посреди Фартауна резиденции правителя, но Элай не зря поселился именно тут. Подальше от чужих глаз, на окраине, скрывшись за дымом производственного квартала и печными трубами литейных заводов. Ему отчаянно нужна была тишина. Даже слуга в особняке остался всего один, почти бездарный по уровню магии старый Уолт, годящийся для готовки, минимального бытового удобства вроде чистки хозяйского пиджака и работы в стремительно зарастающем травой саду. На уборку большей части комнат его уже не хватало, но Элаю было глубоко плевать на пыль в шкафах и лишних закутках. Во всём доме он пользовался в лучшем случае половиной помещений. Скромная по меркам династии спальня всё же была достаточно уютной, выполненной в тонах стихии. Два больших окна завешивались алыми бархатными портьерами и почти никогда не открывались, создавая полумрак. Мраморный пол застелен практичным тёмным ковром, а нехитрая мебель из хозяйской постели, гардероба и стеллажа с книгами выполнена в чёрном цвете. Здесь поддерживался армейский порядок, и не руками Уолта. Сам же Элай крепко спал, откинув в сторону одеяло: даже во сне по его оголённой смуглой груди катились капли пота, подушка под головой промокла. Там, в плену своих кошмаров, он всё ещё был в Айгдене. Ярость. Вихрем, духотой летней ночи, испариной на висках, солёным потом во рту. Теперь он навеки один, больше никто и никогда не поймёт его боли и не разделит радость. Это не друг, это наставник и осколок души остался в подлой ловушке. Беспорядочно моталась из стороны в сторону голова, пытаясь безуспешно выкинуть эти чувства, но лишь глубже проталкивая разум в черноту. Пальцы вцепились в алую простынь, отчаянно рвали ткань на себя, но проснуться не вышло, и вот он снова на поле боя, смотрит с высокого холма на полчища магов, готовых сражаться силой своей стихии. Мёртвый учитель, захлебнувшийся болотной тиной, встаёт перед глазами слишком ясно, не давая шанса уйти отсюда никому. Вы сами виноваты. Горите. Из груди вырвался стон, ногти почти прорвали ткань. И когда до взрыва стихии осталось не больше пары секунд, в комнате Элая полыхнул столп пламени, тут же утекая в пол дымом, а напротив кровати материализовался Альбар, кутаясь во всё ту же алую мантию. Сон оборвался одним хлопком, инстинктом — Элай ещё даже не проснулся, как рука сама нырнула под подушку, хватая рукоять ножа в готовности обороняться от внезапного гостя. Тяжело дыша, он резко сел, вскидывая блеснувшее в полумраке лезвие. — Дожили, — вздохнул Альбар, грустно смотря на представшую перед ним картину: взъерошенный и мокрый наследник, одним касанием нагревший нож в пальцах до красноты стали. — Вот так меня встречает собственный сын, оружием? — Ты… чего так вваливаешься, — рваными выдохами пробормотал Элай, часто моргая, чтобы сбросить жуткие картины перед глазами и осознать, кто перед ним. Только потом утёр тыльной стороной ладони пот со лба и сунул нож обратно под подушку. — Доброго утра хотел пожелать, — довольно улыбнулся отец и подошёл к окну, распахивая шторы. В спальню ударил солнечный свет, заставив Элая болезненно сморщиться. — Уже утро? — Кажется, ночь была у кого-то плодотворной? — Альбар буквально светился от довольства, и даже несмотря на холодный приём, голос его был непривычно участливым. — Я горжусь тобой. Наконец-то мои слова оказались услышаны, хвала духам. Твой фамильяр очарователен, не успел и рассвет прийти, а она уже вовсю отмывает библиотеку. Я видел её клеймо: уж не знаю, поругать тебя за трату дорогих снадобий на такую чушь, или похвалить, что клеймо всё же есть. — Отмывает… библиотеку? — услышал в ворчании старика Элай лишь эту насторожившую фразу. Как вообще вышло, что впервые за много лет биологические часы не разбудили его вместе с солнцем? Судя по его яркости, уже как минимум полдень, и пропущены все утренние тренировки. — А чем ещё она, по-твоему, должна заниматься в такой дыре, мм? Вот перебрался бы поближе ко двору… Может, нашлась бы и подходящая невеста для полного комплекта. Элай потёр ещё заспанные глаза, поняв одно: пока сын так покорно выполнил его волю, Альбар решил ковать дальше. Но это уже точно за гранью любых разумных требований. Не после Алесты. Какие его годы, успеет обеспечить династию потомством. Мысль о бывшей невесте, однако, оказалась как нельзя своевременной после того, что увидел ночью в голове Анни: — Кстати. Ты слышал о зверствах, которые творит старуха Вальтц в своей академии? — как бы между прочим спросил он у отца, но тот был слишком умён, чтобы не понять подоплёку такого интереса. — Нет, ты меня всё-таки поражаешь, — вздохнув, Альбар с шорохом мантии подошёл ближе к постели и деловито погладил чёрную бородку. — То всячески отказываешься взять фамильяра, то за ночь умудряешься не только клеймо поставить, но и вдобавок пошляться по её голове. Впрочем, хвалю — подчинить себе разум… — Я никого и не думал подчинять. Случайно увидел её кошмар про то, как Вальтц издевалась над девчонкой в детстве, — быстро отверг предположение Элай, моментально смыв всё довольство с отцовской физиономии. — И что в этом такого? — тот откровенно удивился. — Будто тебя не заставляли спать на камнях и мыться в проруби. Всех в этом жестоком мире надо закалять. Вот появится собственный ребёнок, тогда и воспитывай, как посчитаешь нужным. Только потом не топай ножкой, когда тепличное растение зарубят в первом бою. — Ты не понял. Старуха не учила Анни, не прививала какой-то навык. Это было издевательство без практической цели, чисто в удовольствие придурочной бляди, — его передёрнуло, как только в ушах снова встал крик маленькой эйфири. Драконье дерьмо. Теперь от этого хрен отвертишься. — Послушай, сынок, — Альбар серьёзно нахмурил брови. — Я понимаю, тебе нравится идея отомстить семье Алесты. А «придурочная блядь» едва не стала твоей тёщей, да ещё и, судя по всему, самолично покрывала похождения дочурки. Но не лез бы ты в систему, которая работает веками. Академия никогда не давала столько вышколенного приплода, как при руководстве мадам Вальтц. И как старуха этого добивается — совершенно не нашего ума дело. — То есть, тебе глубоко насрать, если там девочек начнут четвертовать и кормить ими свиней? Лишь бы показатели не падали?