Решив проложить путь в ванную через комнату с подлеченной эйфири, Анни поплелась по коридорам. Ватные ноги тряслись, а сильно поеденные дымом лёгкие заставляли покашливать на каждые пять шагов. Глаза слипались, и даже ручка двери в спальню поддалась раза с третьего. — Пятая? Ты спишь? — шёпотом позвала Анни, заглядывая внутрь. Ответа не дождалась, и несмело шагнула вперёд, тихонько прикрыв за собой дверь. Эйфири с розовыми волосами всё ещё лежала в кровати, накрытая одеялом. Только мёртвые глаза широко распахнуты, а рот застыл в немом крике. Голова свёрнута набок под неестественным углом, и в лучах уже слабо бьющего в окно рассвета бледная кожа больше не блестела. — Нет… нет-нет-нет! — разом забыв про усталость физическую и магическую, Анни метнулась к постели, не веря, что так случилось: — Что… как?! Кто?! Всхлипывая и не сдерживая ужаса, она бездумно трясла холодное тело за худые плечи, будто пытаясь разбудить. Покрытое полосами чёрной копоти лицо стало влажным от проступивших слёз и горечи: она не сдержала слово, не смогла подарить бедолаге долгожданную безопасность и свободу. Слабая, слабая, никчёмная! Всхлип душил горло и стал громким, отчаянным рыданием, и Анни отпустила мёртвое тельце, чтобы найти одеревеневшую руку: — Прости… прости меня. Это всё я, я виновата… — Вот уж действительно, маленькая леди, — раздался за спиной тихий укоризненный вздох, и Анни резко обернулась, натыкаясь взглядом на Уолта. — Что… что вы имеете ввиду? — туго сглотнув, прошептала она, а сердце быстро ускоряло ритм до сумасшедших кульбитов. Уолт старчески покряхтел, неспешно подходя к кровати вплотную. Грустно опустились уголки его губ, когда он кивнул на труп Пятой: — Этого бы не было. Мне не пришлось бы заниматься такой мерзостью, если бы не вы. — Заниматься… Уставшее тело не успело отреагировать, а слипшийся в кашу мозг — сопоставить слова с действиями. Уолт с неожиданной для его возраста стремительностью обхватил её сзади, сжав в руках до чудящегося хруста рёбер. Анни громко закричала, вцепляясь ногтями в его руки, но сил сопротивляться всерьёз не было, лишь царапать. — Мой господин приказал устранить угрозу, — тихо и обречённо выдавил Уолт, будто не замечая, как Анни пыталась вырваться из его хватки. — А у меня всегда был лишь один господин. Его рука схватила её за голову. Анни заверещала громче, одновременно пытаясь и лягнуть его, и укусить, и лишить эмоций, если бы они были у безразлично исполняющего приказ старика. Но тот оставался совершенно пуст, когда с тихим, неизбежным хрустом силой свернул голову Анни влево, будто погасив пламя свечи. С треском ломая тонкую шею, как цыплёнку. Она обмякла и скатилась на пол, уже не увидев, как Уолт доставал из кармана платок и брезгливо вытирал руки. А затем бросил платок на застывшее лицо Аннабель — Двенадцатой эйфири в выводке, лучшей на своём курсе, фамильяру наследника, только сегодня нашедшему свои крылья. — Насекомые… Сколько же после них уборки. Часть 13. Гори Герой пожертвует тобой во благо всего мира. Злодей пожертвует всем миром ради тебя. Только что зажжённая сигарета выпала из ослабевших пальцев так медленно, что казалось, будто она летела не через воздух, а через вязкий кисель. Удар. Настолько резкий и неожиданный, незримый удар в грудь, что Элай качнулся, едва устояв на ногах. Непроизвольно ухватился за плечо Калеба, и тот повернул к нему голову, отрываясь от созерцания разбегающейся под приказами Винда группы солдат. — Что с тобой? — нахмурился он, обеспокоенно выискивая взгляд Элая: — Эй? Невозможно ответить, удар был силы десяти лягающихся лошадей разом. Вышиб воздух и мгновенно выжег дыру на том месте, где должна была быть нитка к его маленькому отважному фамильяру. Слабость в коленях и ужас: до тошноты знакомый холод потерянной связи, скрип вырванного из нутра каната. В разы хуже, чем восемь лет назад. Собственная кровь на миг загустела, остановив пульс, а затем вспыхнула, побежав в сотни раз быстрей обычного. Вдох принёс ноющую боль пустоты, отдавшую по рёбрам, сжавшую кишки. — Анни, — с трудом выдавил Элай, через муть в глазах почти не различая перед собой побледневшее лицо Калеба. Тот даже спрашивать не стал: что в нём было хорошо, так это умение понимать всю глубину задницы в считанные секунды. Закинув руку Элая себе на плечо, он взвившимся вокруг них пламенем перенёс обоих из корпуса тета-пять сразу в рабочий кабинет в поместье. То ли дым отрезвил, то ли запах так и разлитой на полу настойки огнецвета, но, несколько раз моргнув, Элай сумел встать твёрже и выпрямиться, перестав опираться на чужое плечо. — Где она? — хмуро спросил Калеб, только вот больше на этот вопрос Элай не знал ответа. Нет той нитки, за которую можно всегда потянуть, нет постоянного ощущения присутствия, есть только дыра, которая разрасталась с каждым мигом подобно ядовитой язве. Пустота. Глубоко вдохнув, Элай бросился из кабинета в коридор. Интуиция кричала, что произойти могло только самое худшее, а верить не хотелось, не хотелось ни думать, ни допускать эту вероятность. Отчаянная надежда вела его по пустым пыльным коридорам, она расцарапала горло хрипловатым криком: — Анни! Никто не отозвался, даже эхо не отдало от каменных стен и старых портретов. Он бежал, забыв про усталость, отдалённо слыша за спиной пыхтящего Калеба. Дверь спальни. От страха открыть её дрожали пальцы, и сводило позвоночник. Надежда, самое коварное чувство из всех возможных, подсовывала картинки из совсем недавнего прошлого: как эта дверь распахнулась сама, а миниатюрное чудо с лавандовыми косами улыбнулось ему, озаряя своим тёплым светом. — Доброго вечера… Призрачный шёпот растворился под скрипом несмазанных петель. Надежда разлетелась на осколки, разодрала грудину и раскидала рваные куски его души кровавыми ошмётками по стенам. Ноги несли вперёд, к лежащему у кровати тельцу, похожему на изломанную куклу. Разметались по ковру обгоревшие косы и застыли мёртвым стеклом самые невозможно-синие глаза. — Анни… Сдавленный шёпот неверия, ноги подкосились. Элай рухнул у её тела на колени, трясясь от охватившего его одинокого холода. Невидящим взглядом он смотрел на застывшее лицо Аннабель, провёл коченеющими пальцами по бледной щеке без привычного румянца и без блеска кожи. Ещё даже не остывшая, но уже без малейших признаков дыхания. Сломанная. Сломан вместе с ней. Дыра расползлась до пяток, превратив его в чёрное ничто — одномоментно. Не может быть. Не должно было так случиться, нет, нет и нет. Как это было просто. Предельно просто. Уничтожить его и вновь заставить потерять часть себя. Только теперь эта та часть, без которой не сохранить рассудок. Она — его кровь. Кровь, утёкшая в бездну отчаяния. — Ей свернули шею, — предельно тихо пробормотал Калеб, присев рядом с застывшим Элаем на корточки и грустно взирая на тело. — Слишком уж они… хрупкие. Будто прихлопнули надоедливую мошкару. Элай на секунду прикрыл веки, чтобы сохранить способность дышать, но это не помогало держать в узде забурлившую лаву. Не в силах думать ни о чём, он приподнял голову Анни и положил себе на колени, слепо поглаживая по волосам. Выело, выжгло внутри не только нитку к ней, но и ко всему, что ещё делало его человеком. Интересовал всего один вопрос, прозвучавший в повисшей тишине спальни отстранённым отголоском самого себя: — Кто? Калеб взглянул на кровать, тяжело вздохнул. Там тоже труп, и вслух говорить факта не нужно. Зато здорово получилось сформулировать обрывки мыслей самого Элая в нечто понятное: — Давай подумаем. Кто знал про Пятую, кто имел постоянный доступ в твой дом… А главное, кому она больше всех мешала. И снова вспышка воспоминания, от которой едва не взвыл. «Знаю, что ты ел на завтрак, и кого ты старательно кормишь клубникой». Идиот, какой же он идиот, что не позаботился о её охране! Отец говорил абсолютно прямо, это были не образные слова: если Анни начнёт мешать ему, он заберёт её так же, как подарил. А проблемы отдать приказ старику у него не было точно. Захотелось ударить себя за глупость, самонадеянность и постыдное доверие старому слуге. — Уолт, — отстранённо кивнул Элай, всё ещё бездумно поглаживая Анни по лавандовым прядям. Вспышка злости зажглась в глубине обсидиановых глаз, превращая радужку в пламя, а рука сжалась в кулак, собирая пригоршню подкопчённых пожаром волос. На вздувшихся венах шеи засветилась стихия, которую уже никто не мог помочь удержать, заиграли желваки на скулах. — По приказу отца. Это всё он. Ему не нужна моя душа… И он решил, что уничтожит её, — последние слова дались через свистящий шёпот, давили грудь. Сам не замечал, что изо рта вырвались клубы чёрного дыма, словно пар на морозе. Зато заметил Калеб. — Мне жаль, — шепнул тот, опустив ладонь ему на плечо и ободряюще сжав: — Старый хрыч наверняка уже сбежал. Ты только не делай глупостей, ладно? Никому не нужен второй Айгден. Выдохни. Тебе нужно переварить это, а потом мы обязательно что-нибудь придумаем… Слова друга были всё дальше, слабым эхом доносясь лишь до ушей, но не до головы. Не мог тут помочь никакой вдох и никакой выдох: Анни больше нет, её убили по приказу Альбара, и всё лишь для того, чтобы шестерёнка вновь пришла в своё рабочее положение. Как никогда чётко Элай осознал, что его конечности подвязаны на нитках, а сверху восседает на троне опытный кукловод… дрессировщик. Ждущий, что зверушка выполнит новую команду и присмиреет, если отобрать поощрительный кусок мяса. Отобрать будущее, которое теперь не случится. Которое было так рядом. Сейчас зверь готов был откусить руку хозяина вместе с головой. Раз и навсегда. Кипящая, булькающая лава в крови жаждала вырваться на свободу, и больше ей не место в этой клетке. Челюсть сжата до скрипа зубов, и решение не пришлось принимать. Это единственное, чего хотело пламя родной стихии, волнами скатывающееся вдоль позвоночника. Свободы. Справедливости. Жизнь за жизнь. — Всё будет хорошо, — прошептал Элай, наклонившись и коротко целуя Анни в лоб. — Я скоро вернусь, малышка, даю слово. — Элай? — тихо и с откровенной опаской позвал его Калеб, наблюдая, как тот бережно положил эйфири обратно на пол и закрыл ей глаза дрогнувшими пальцами. Не первые глаза, которые ему приходилось закрывать. Вены на руках подсветились оранжево-алым, и выпрямлялся Элай с абсолютно отстранённой решимостью. Ненависть захватывала в свой цепкий капкан, сжигая всё остальное. Сила. Боль, пропитавшая кости до ломоты. Пустота, жгущая при каждом вдохе, и казалось, что воздух сгорал ещё в горле, не добираясь до лёгких. — Побудь с ней, — попросил он Калеба, настороженно уставившегося на его дымящиеся руки. Больше его девочка никогда не останется одна, больше никаких ошибок. Элай отвернулся и вышел из спальни, не оглядываясь. Освобождённая от оков контроля, лава бежала по плечам, раскалённой каплей вдоль позвоночника, по каждой вене, к пустоте на месте, где должна быть только она, его малышка, его любимый фамильяр. Дым. Духота. Знакомая чёрная яма ненависти, оглушающая до звона в ушах. Теперь её не разбавить. Не вытянуть из воздуха одним дуновением ветра и лавандой. Не помнил, как оказался на мощёной тропе к воротам. Как ноги несли вперёд, как от источаемого его телом жара один за другим обугливались кусты роз, выращенные заботливыми руками его маленькой хранительницы равновесия. Листы пожелтели, а затем грязно-коричневыми кляксами осыпались на тропу вместе со сгорающими бутонами. Будто издеваясь, сознание заботливо подсунуло воспоминание о том, как Анни ласково касалась белых лепестков, и цветы послушно распускались под её тонкими пальцами. Как воздух заполнял неповторимый запах её сладкой поблёскивающей на свету кожи — и в свете солнечного луча, погладившего лицо, Элаю на секунду померещился этот блеск. Лавандовые косы и настоящее чудо, рождённое их связью: полупрозрачные крылья с сиреневым отливом. Она могла летать. Она бы летала каждый день у того самого озера, кувыркаясь в воздушных ямах, танцуя в лучах и звонко смеясь, пока он любовался бы снизу и ощущал свободу полёта вместе с ней. То будущее, которое лишь час назад казалось таким близким и правильным. Будущее, взорвавшееся с таким оглушающим треском, что всё тело казалось утыканным разметавшимися осколками от прекрасного завтра. И лишь один человек тому виной. Тот, кто теперь должен умолять о снисхождении, которого всё равно не дождётся. Чья смерть абсолютно неизбежна, единственно желанна, если бы у Элая ещё остались желания, а не только бесконтрольное пламя в венах и боль потерянного «я». Эту волну уже не остановить, а лаву не погасить: она оставалась скатывающимися с пальцев пылающими каплями на дороге, плавила брусчатку, выжигала тёмные дыры. Редкие утренние прохожие смотрели на него с недоумением, спешно перебегали на другую сторону улицы. Ещё в полосах сажи и шелухе пепла, в грязном бордовом кителе, он наверняка виделся им солдатом, выжившим после ночного сражения, которое все благополучно проспали в своих уютных домах. Страх… После того, что случится, его будут бояться веками. Пусть боятся. Боятся и ненавидят. Так даже лучше. Теперь это будет его империя, и она будет держаться именно на этом. День настал. Тот день, когда он обещал не скорбеть ни секунды. Скорбеть о тиране, игроке чужими судьбами, убийце души собственного сына? Безумие. Безумием со стороны Альбара было считать, что свернуть Анни шею можно без последствий. О, они будут: Элай думал о том, как мразь будет кричать, как рухнет на колени и взмолится о пощаде, только это нисколько не умеряло жуткого, давящего чувства потери. Словно живьём вырвали руки и ноги, и теперь он окровавленный, извивающийся червь, жрущий землю и функционирующий лишь потому что ещё не забыл, как быть полноценным. Только с ней. Только с ней получалось дышать полной грудью, а теперь эта способность безвозвратно утрачена. За ним полыхали вдавленные алые следы, будто шёл босиком по битому стеклу, оставляя позади всё, что делало Элая человеком. Отец хотел оружие. Хотел воина, беспринципного и сильного, как сам Салават в годы правления. Желание исполнено. Только оружие направлено вовнутрь. — Выходи, — прошептал Элай сам себе, смотря лишь на высокий шпиль башни правительской резиденции в конце главной улицы. В рассветных лучах золотая лепнина пыталась ослепить своим великолепием и пафосом. — Выходи. Пора за всё ответить. Силы так много, что лавой окутано уже всё тело, она бурлила, умоляя выпустить её и превратить этот грёбаный дворец в пепел одним взмахом руки. Сила и ненависть. То, что ещё ни разу не подводило. Главное не дрогнуть самому и продолжать идти. Прощения не будет. Не будет пощады. Будет демонстрация. Будет очередная в его жизни казнь. Смерть всё равно всегда где-то рядом, дышала в затылок и ждала новой кровавой дани. В синеве безоблачного неба мерещились трещины раздолбанного чужим кулаком мира и рухнувших надежд. Захлебнись в этой гнилой крови, блядская фальшивая столица никому не нужной империи с её сраным, никому нахуй не нужным величием, ради которого была сломана хрупкая шея Аннабель. Впереди мелькнул до боли знакомый силуэт в алой мантии, останавливая следующий шаг. Альбар не рисковал ни своим домом, ни его обитателями, и вышел сам, принимая такой очевидный вызов. С улыбкой, маскирующей раздирающую кишки боль, Элай вскинул руки, объятые пламенем, которое можно больше не держать внутри. Десяток футов до цели. Не промахнуться. — Решил устроить шоу? — вздохнул Альбар, скептично поднимая бровь. — Давай, а то мало зевак собралось у руин академии. Элай не ответил, он вообще не собирался больше говорить с ним и позволять вновь дурить себе голову. Игры окончены, есть только слепящая ярость при одном взгляде на усталое лицо человека, давшего ему жизнь. Он свёл руки вместе, формируя из пламени гудящий от напряжения огненный шар, и одним резким, прямым ударом отправил его вперёд. Альбар шумно ругнулся и схватился за край мантии, принимая пламя на алую ткань. Шатнулся от мощи наполненного ненавистью шара, но на ногах устоял, а мантия впитала огонь, будто щит, только не отражающий удары, а забирающий их силу в себя. Элай презрительно усмехнулся: теперь ясно, почему нелепый наряд так нравился отцу уже долгие годы. — Я не буду с тобой сражаться, сын, — уверенно проговорил Альбар и сжал губы в тонкую нитку, делая широкий шаг вперёд: — Как бы я ни сожалел о твоём плохом воспитании, ты — будущее династии. Если бы у меня ещё могли быть дети, то поверь, тебя бы давно сослали на границу, дубасить пузыреголовых. Прошу, будь уже благоразумен, и давай закончим в моём кабинете, — он многозначительно указал взглядом на замирающих по сторонам улицы прохожих, во все глаза смотрящих на намечающийся бой отца и сына. Народ медленно прибывал, и Элай чувствовал, что за его спиной собралась небольшая толпа зевак. — Ты. Убил. Её, — процедил он, и каждое слово падало на брусчатку клубами чёрного дыма. Глаза полыхали огнём, всё тело превратилось в опасно звенящую струну, натянутую до предела. Его силе не сможет противостоять ни один маг. — Ты заигрался в народного освободителя, мальчик, — пожал плечами Альбар, будто это само собой разумелось: — Я же говорил, что твои развлечения меня не волнуют, пока они не переходят грань. Отдать свою кровь паразиту и под её влиянием уничтожить такую важную для магов вещь, как институт фамильяров… Вдобавок убив мою старую подругу, а её дочь превратив в бревно на долгие годы, оскорбив арестами много уважаемых семей… Нет, сынок, таких развлечений я тебе позволить не могу, — он укоризненно вздохнул и покачал головой, а затем с усмешкой добавил: — И самое глупое, что ты убрал лишь одну академию, забыв, что помимо Фартауна есть другие крупные города с её филиалами — Тироль, Мальтаун… Твой пикет — не революция, а жалкий пшик в пустоту, однако, безмерно раздражающий. Как и та наглая крылатая паразитка. — Я сожгу тебя, — не с угрозой, а просто как факт, и за спиной в ответ на эти слова в ужасе зароптали горожане. — А потом и каждую из этих грёбаных академий. И всех, кто решит мне в этом помешать. «А потом верну её, чего бы это ни стоило», — вспыхнуло в голове неожиданное понимание, что он просто не даст ей уйти вот так.