— Но не провёл ритуала, не сделал её фамильяром, а изуродовал своим членом? — прошипел Элай сквозь зубы, и от злости сломал сигарету поплам. Раздражённо откинув её, сделал резкий шаг вперёд: — Говори, драконий выблядок! — Она… куплена неофициально, не из тех, кто проходит обучение для фамильяров, — нехотя выдавил Торн и поморщился от боли, прижав к себе дрожащие руки: — В академии есть и другая часть. Та, о которой известно только самому приближённому кругу лиц. И ты в него не входишь… Я не могу сказать, наследник. Меня уничтожат. Это не моя тайна. — Калеб, кажется, нашему гостю совсем, совсем не нужна нога. Будь так добр… — О, это я удовольствием, — буднично насвистывая себе под нос, Калеб присел перед Торном и рванул его брюки у колена стальными пальцами. Тот попытался увернуться, но Элай рывком прижал его к стене, и ткань затрещала, оголяя бледную кожу голени. — Нет, духи стихий, нет, прошу, не надо! — отчаянно трепыхаясь, взмолился Торн: — Я не имею права говорить! — Значит, ты имеешь право сдохнуть в первоклассных мучениях, — Калеб занёс ярко светящийся синий камень над его коленом. — Где Рами, тварь?! Хотя бы это ты можешь сказать? — Не-е-ет, — заскулил Торн, и амулет прижался к его коже. На этот раз контакт был долгим — и было видно, как от камня расходилась ледяная сила. Чёрными бороздами по вспыхнувшим лавой венам: тело мага отчаянно пыталось бороться, но лишь помогало льду сковывать конечность. Торн выл от боли и ужаса, пока вены на его голени чернели, стремительно охватывая участок за участком до самой стопы. Нога превращалась в блестящее вулканическое стекло и быстро распухала, прорывая остатки брючины. — Хватит! — закричал Хайден и с усилием простонал: — Да, да, я скажу, скажу про Рами… Калеб тут же убрал амулет с его ноги, однако конечность успела отмереть: ниже голени осталась лишь чёрная блестящая в свете кружащих под потолком огней стеклянная статуэтка. От ноги шёл слабый морозный пар, а сам Торн в ужасе и боли стучал культями по каменному полу — звук был противный и раздражающий не меньше его скуления. — Мы слушаем, — преувеличенно учтиво подтолкнул его собраться с мыслями Калеб, и тот быстро закивал трясущейся головой: — Да… Рами. Служанка, — шумно сглотнув, Хайден начал выдавливать слова через дрожащие искусанные губы: — Она была милая, нравилась Изабель и Лилиан, постоянно с ними крутилась. А как-то ночью… Мои все как раз остались в гостях у Беллов с ночёвкой, и я счёл это такой удачей, чтобы немного сбросить пар. Я не знал, что Рами ещё не ушла, и она прибежала на крик этой маленькой шлюшки. Увидела её, дико испугалась, начала верещать, — Торн закашлялся и поднял на Элая страдальческий взгляд: — Можно воды? — Обойдёшься, — фыркнул Калеб и небрежно провернул в железных пальцах амулет. Колкие зелёные глаза уничтожали Торна взглядом, и вокруг зрачков крутился огненный водоворот его злости: — Дальше, скотина. Что ты сделал с моей сестрой? — Я… у меня не было выбора, — жалобно проскулил тот и нервно заёрзал, пытаясь прижаться ближе к стене: — Она обещала, что не скажет никому и слова, что уволится и уедет в родной Тироль. Но она могла сказать не только прессе, но и Лилиан с Изабель. Они бы не поняли, они бы осудили. Лилиан вовсе бы потребовала развода, чтобы её не касался тот, кто касается этих животных. Так что я… пообещал Рами работу, хорошее место взамен этого. Порвал на всякий случай её браслеты и отдал девчушку в академию. — Что? Нахрена? — потрясённо вытаращился Калеб, зато Элай уже всё понял. Составлять в голове всю картину пришлось трудно, со скрипом преодолевая понимание, что не он один увидел в эйфири кого-то желанного. Вот только привыкшие лишь развлекаться министры придумали себе куда более простые пути для получения светлых девочек в своё пользование. — Потому что мадам Вальтц, а я подозреваю, что и с Алестой, создали потрясающий способ дохода, — тихо заключил он, складывая всё в единую картину: — Внешний вид академии и её основное предназначение неизменны, вот только не всем эйфири везёт стать фамильярами и проходить обучение. Есть другие, в закрытой от чужих глаз части, которых учат другому. Обслуживать таких вот больных ублюдков, которых нисколько не заботит, что они калечат девочек своей магией. Я прав? — сквозь зубы прошипел он, буравя Хайдена ледяным взглядом. Элая подташнивало. Подташнивало от понимания, что ошейниками и плетями воспитывают не только слуг, но и проституток. — Это не мои тайны, не только мои! — нервно простонал Хайден, глядя лишь на синий камень в руке Калеба. — Постойте, — тихо оборвал его скуления тот, сжав амулет так сильно, что по нему проскрипела сталь. — Вы сейчас хотите сказать… Что в академии есть бордель для элиточки, и ты, погань, отвёл туда мою сестру?! Элай не успел его остановить, да и не особо стремился. Смачно выругавшись с постановкой драконов совсем уж в непристойные позиции, Калеб сжал зубы и резко рубанул железной рукой спёртый воздух, опуская протез на застывшую голень Хайдена. Нечеловеческий крик боли слился со звоном брызнувшего в стороны обсидиана, откалывая ногу ниже колена. — Не-е-ет! Заче-е-ем? — зарыдал Хайден, обнимая себя за плечи руками-культями и безумно раскачиваясь из стороны в сторону. — Затем, что ты мразь, — Калеб харкнул ему в лицо, но кажется, это его удовлетворило мало. — Рами, моя Рами отдана твоими руками в сексуальное рабство. И я тебя, блять, лишу этих рук по самое… — Нет-нет! — спешно замотал головой Хайден в отрицании и затараторил, спасая свои оставшиеся конечности: — Она не развлекает клиентов! К Алесте приходят по специальным приглашениям… Всё очень хорошо обставлено, и там требуется обслуга. Провожать гостей, стирать бельё, ухаживать за эйфири, которые совсем теряют вид. Нельзя брать людей с улицы, нельзя полагаться на найм. Обслуга не выходит из подвалов так же, как и сами зверюшки… — Зверюшки, — зло сплюнул Элай, теперь уже сам желая схватить амулет и сунуть Хайдену в глотку. — Звери — это ты и твои дружки, издевающиеся над живыми существами. Я не верю, что у нас в доме есть столько откровенных садистов. — Не все любят… как я, — прошептал Хайден и облизнул ссохшиеся губы. — Я купил Пятую, и после покупки уже никому не интересно, что я с ней сделаю. Но кто-то предпочитает проводить время прямо там, подвалы превращены в добротный салон. Можно выбрать себе зв… эйфири, — скривившись, будто съел кусок дерьма, он всё же поправился в определении: — За ними там ухаживают, обрабатывают ледянящей мазью перед сеансами, чтобы повреждения были минимальны. Подлечивают, если кто-то перестарается. Учат танцевать и петь, развлекая гостей. Условие одно: круговое молчание и круговая порука. Именно поэтому Белл помог мне прикрыть дело с Раминой. — Кто ещё в деле? Называй имена. Хайден примолк, делая вид, что переводит дыхание. Видимо, ему показалось, что этой информации хватит за свободу, но не учёл того, насколько его жизнь обесценилась за эти минуты. Элай не сомневался, что когда отец узнает обо всём этом дерьме, которым развлекаются его любимые министры, их жизни не будут стоить ничего. — Имена, тварь, — сверкнул глазами Калеб, и Торн жалобно проскулил: — Я и так сказал слишком много. Мне уже не жить. — Вот тут ты прав, — вздохнул Элай и слабо кивнул Калебу, разрешая завершить всё это грязное дело. Под ботинками хрустело стекло от ноги и пальцев Торна. — О-о-ох, драконы, да хорошо! — панически вскинулся тот и начал выдавать имена: — Белл, Мендрейк, Уайтвелл… Сами Вальтц, естественно. Приглашения некоторые выдают уже и на имена наследников, так что мальчишки Белла тоже недавно начали захаживать… — Ещё? — Да всё, больше никого не знаю, не видел. Мы же не обсуждаем это в свете… — Кончай его, — махнул рукой Элай, и Калеб хищно усмехнулся: — С удовольствием. Уже за то, что моя сестра два месяца вывозит дерьмо в борделе, пока весь город считает её шлюхой, а фамилию моей семьи поруганной в хлам. Двинувшись вперёд, он рванул не себя пояс брюк Торна, уже не имеющего сил на попытки сопротивления. Сунув амулет в его штаны, Калеб выпрямился и брезгливо вытер ладони о гимнастёрку, пока жертва отчаянно верещала и пыталась вытряхнуть камень. Но культи без пальцев тупо скользили по ткани, а панический вой Торна всё нарастал нескончаемым гулом. Амулет достал до самых чувствительных точек: на брюках проступила изморозь, а затем и зловонное пятно мочи, как последнее, что сумел сделать стекленеющий член. — Не надо-о-о! Хватит! Элай! — вопил Хайден, конвульсивно дёргаясь, а его вены стремительно коченели дальше. На худой шее проступал огонь лавы, которая будто пыталась сбежать от поглощающего тело холода. Кожа чернела — это было видно через обрывки окровавленной рубашки. Как от камня дюйм за дюймом тело мага превращалось в застывший обсидиан. Элай смотрел без удовлетворения, безразлично, как на очередную в его жизни казнь. Казнь жестокую, но самую правильную в свете того, что он узнал. Правда, всегда лежавшая под носом, оказалась шокирующей и тошнотворной. Наблюдая за тем, как пух и чернел Хайден, он видел совсем другие картины. Из девочек с полупрозрачной поблёскивающей кожей и наивными глазами, которых каждую ночь пользуют и выбрасывают, когда их тела окончательно сжигаются. Это должно прекратиться. Немедленно. Чёрный ледяной яд добрался до лица Торна, сковал его горло, и больше криков в подвале слышно не было. У стены осталась лишь обсидиановая статуя с открытым ртом и белобрысыми волосами на макушке. — Ты — в корпус, — сипло приказал Элай Калебу, на что тот возмущённо вскинул голову, но его протест был слишком очевиден: — Мы вытащим Рами сегодня же, будь готов. Рами и всех остальных. Сначала обо всём этом должен узнать отец. *** Стук ботинок по начищенным полам из розового мрамора гулко бил в затылок. Элаю казалось, что он в дурном кошмаре, какой-то дикой фантазии, которая пришла на смену преследующего ночами трупа Леона. Что бы сказал он, если бы услышал такую правду об эйфири? Наверняка пришёл бы в ужас и уже собирал коалицию протеста из неравнодушных. Вот только ждать нельзя и дня. Алеста готова защищать своё прибыльное дело, и нужен упреждающий удар. Элай не нашёл в себе сил рассказать Анни всё, что узнал. Та ещё хлопотала над Пятой, обрабатывая каждый ожог, и отвлекать её он не стал. Сам ещё не разобрался до конца в том, что происходит. Знал лишь, кто точно должен быть поставлен в известность и кто должен сам отдать распоряжение об этой академии — или теперь звать её борделем? Дождавшись, пока заметно воспрявший духом на новости о сестре Калеб унесётся в солдатский корпус, Элай свалил в деревянный ящик все добытые вчера инструменты пыток и переместился к резиденции отца. От усталости и полученного шока гудели виски. Поверить оказалось максимально сложно: чтобы такие ханжи, как Торн, Белл и Мендрейк, начали предпочитать эйфири проституткам? Они и за людей их не считали, за зверьё, насекомых. Но, похоже, сытая жизнь располагала к экзотике. И кто, как не Элай, мог понять, насколько эйфири могут быть притягательны в своей запретности. Так, что не спастись. Кабинет отца был в самом конце коридора на втором этаже, и золочёная дверь оказалась приглашающе открыта. Будто его ждали с момента, как он появился во дворе у фонтана. Вздохнув, Элай прошёл вперёд, не утруждаясь стуком. Некогда соблюдать приличия. — Здравствуй, отец, — сухо буркнул он сидящему за большим дубовым столом у окна Альбару. — И тебе, сын, — между дел бросил тот буднично, даже не подняв головы. Стол был завален бумагами, а в руках Альбара мелькало перо, которым он спешно подмахивал документ за документом, не забывая, однако, вчитываться в строчки. — Проходи, да, у тебя что-то срочное? Добиться капли внимания от него всегда было нелёгким делом, так что медлить Элай не стал. Подошёл к столу и грохнул на него свою коробку, под самый нос отца, с тяжёлым вздохом заглянувшего внутрь. — Познакомься. Это добыто в академии эйфири. Где помимо фамильяров успешно выращивают шлюх, полагаю, такими же инструментами, — Элай напряжённо покусывал щеку изнутри, ожидая громкой реакции, отрицания, недоверчивого смеха — чего угодно, но только не того, с каким усталым видом Альбар поднимет на него взгляд и неспешно отложит перо. — И? Что тут меня должно удивить? Элай шатнулся, будто от удара в грудь. В глазах отца была лишь смертельная усталость, глубоко залегли несколько новых морщин, а в бороду затесалась пара свежих седых волосинок. Кажется, у кого-то была тяжёлая неделя. Но хуже, в разы хуже — понимание, что Альбар не удивлён. — Ты слышал, что я сказал, отец? — тихо и с надеждой на то, что тот просто заработался, спросил Элай, нервно сложив руки на груди. — Эйфири пытают, над ними откровенно издеваются, вырабатывая послушание. Более того, тех из них, кому не повезло, отбирают для других целей, и они живут в подвальной части академии, где Алеста устроила бордель. Который, на минуточку, посещают твои же министры, а некоторые ублюдки выкупают эйфири для себя и вольны делать с ними всё, что захотят, потому как не ставят клейма и нигде не фиксируют свою покупку. Девушек убивают. Убивают мучительно. Альбар задумчиво поглаживал бородку, спокойно слушая и не мигая. Тяжело покряхтев, откинулся в кресле и равнодушно уточнил: — Закончил? Или может, хочешь рассказать, кого убил за эту информацию? Кстати, очень надеюсь, что убил, и мне не придётся сейчас самому поднимать зад и заканчивать за тебя это дело, а то знаешь, эти договоры о поставках лекарств с землеройками меня… — Ты знал, — едва не простонал Элай, запрокидывая голову. От нового потрясения щемило грудь: хоть кто-то в этом блядском мире бывает честным?! Да. Васильковые глаза. Только ей можно верить, ведь она — часть его самого. — Духи стихий, сынок, — с какой-то успокаивающей улыбкой покачал головой Альбар и нехотя поднялся с кресла, поковыляв к окну. — Иди сюда. Кажется, нам пора поговорить по душам. Подойди и скажи, что ты видишь. Элай машинально подчинился. Он чувствовал, как внутри будто сжималась и втаптывалась в грязь слепая вера, что отец всегда прав. Она и без того сильно пошатнулась после войны, но теперь в высокой поджарой фигуре Альбара и алой мантии он видел только правителя, а не родную кровь. Не могло быть так, что о творящейся мерзости отец знал, и ничего не делал, чтобы это прекратить. В окне видно было немного: всё тот же двор резиденции, фонтан и сады с орхидеями. Чуть поодаль — мощёную дорогу, ведущую к кованым воротам. Главная улица города, оживлённая и шумная, всегда в лёгкой дымке от паромобилей. — Фартаун, — мрачно ответил Элай. — Дым, грязь, люди. Всё как всегда. На плечо отчески легла тяжёлая ладонь, и большим трудом оказалось не сбросить её, выдавая своё отвращение. — А я вижу империю, созданную моим отцом и мной. Это гордость нашей семьи, Элай. Я вижу не дым, а заводы, которые плавят сталь, делают первоклассные механизмы и инструменты, чтобы отправить пароходы к горным континентам и выторговать драгоценности и уникальные камни для ритуалов. Я вижу процветающий рынок, где люди не боятся гулять и делать покупки, вижу мирный город, где все получают по способностям и по уму. И я счастлив считать себя часовщиком, который призван смазывать каждую эту шестерёнку, чтобы механизм продолжал работать исправно. — Запытанные, затраханные до полусмерти эйфири — тоже шестерёнки? — глухо просипел Элай, ощущая, как тело леденеет от всех этих слов. Как противно понимать, что и он был шестерёнкой, когда сжигал магов воды. — Естественно, сынок, — грустно вздохнул Альбар, по-прежнему смотря лишь в окно. — Давай попробуем подумать вместе. Да, я зря доверил твоё обучение другому человеку, теперь это понимаю. Но очень надеюсь, что ты ещё не потерян. Конечно, я знаю, чем занимаются мои министры. Потому что они получили на то моё неофициальное согласие. — Быть того не может, — Элай нервно дёрнулся, попытался поймать взгляд отца, увидеть в нём, что это ложь и игра. От злости закипела кровь, и пока Анни далеко, справляться приходилось самому, глотая комки в горле. — Очень даже может. Когда Алеста изложила мне свой проект, я мигом увидел в нём главное: те министры, что поддадутся уговорам и проведут с заклеймлёнными паразитами ночь, повиснут у меня на крючке. И сейчас мне это крайне удобно. Нет несогласных с моими решениями в кабинете министров, потому что каждый знает, что его развлечения могут попасть в газеты. Он будет осуждён обществом, от него отвернётся семья… Попасть в опалу для людей такого полёта очень страшно. Клеймо паразиток на этих соблазнительных малышках — не просто шестерёнка. Ты не представляешь, как много она держит. Элай лихорадочно соображал. В так круто повернувшихся обстоятельствах, когда лопалось по швам всё его представление о хорошем и плохом, он пытался понять, что делать дальше и что говорить. Виски гудели, на лбу испарина. К счастью, Альбар сам задал наводящий вопрос: