— Его светлость маркиз ждет вас, ваше сиятельство, — промолвил один из них. — Хорошо, — отозвался таинственный посетитель. — Один из вас пойдет доложить его светлости, что сын явился по его приказу, а другой проводит меня к нему. Слуги вторично поклонились и с обнаженными головами зашагали впереди молодого человека, следовавшего за ними твердой размеренной поступью. На верхней площадке лестницы один из них быстро пошел вперед. Шум его шагов гулко отдавался в сводчатых коридорах. Когда он затих, лицо второго слуги вдруг утратило свое безучастное выражение, а в глазах его заблестели слезы. — Беда, ваше сиятельство! Беда! — повернувшись к приезжему, дрогнувшим от волнения голосом произнес старый слуга. — Надо же быть такой беде! — А что? — забеспокоился гость. — Что-нибудь случилось? С отцом? С матерью? Старик отрицательно покачал головой. — Нет, — сказал он, — благодарение богу! Оба они здоровы. Но зачем, зачем покинули вы, ваше сиятельство, отчий кров? Увы! Теперь уж ничем нельзя поправить дело… Тень недовольства пробежала по лицу молодого человека. — Что же случилось здесь во время моего отсутствия? — спросил он. — Как, вы ничего не знаете? — удивился слуга. — Разве ты забыл, друг мой, что прошло уже два года с тех пор, как я покинул асиенду? — Виноват, ваше сиятельство, виноват! Я совсем потерял голову с того времени, как обрушилась на вас эта беда. — Успокойся, друг мой, я знаю, что ты привязан ко мне. О, ты-то не забыл, — с горечью продолжал приезжий, — что твоя жена, покойная Хуана, была моей кормилицей! Нет, Перот, я ничего не знаю, мне неизвестно даже, почему отец приказал мне без промедления прибыть сюда. Верховому, доставившему мне это письмо, очевидно, приказано было молчать; да я и сам не стал бы его расспрашивать. — И я не знаю, зачем вас вызвали сюда, ваше сиятельство, но я уверен, что это хорошо известно дону Фернандо. — А! Брат мой здесь? — Да, ваше сиятельство, дон Фернандо здесь и уже давно, как здесь! Упаси меня бог говорить дурное о сыне моего господина, но, право, было бы лучше, если бы он оставался в Гвадалахаре. Все здесь пошло иначе с тех пор, как он вернулся. Берегитесь, ваше сиятельство: дон Фернандо не любит вас. — А что мне до ненависти брата! — надменно произнес молодой человек. — Разве я не старший в семье? — Так-то оно так… Конечно, ваше сиятельство старший в семье, да только командует здесь всем ваш младший брат, словно он уже хозяин. Это сообщение произвело удручающее впечатление на приезжего; но минуту спустя он уже оправился от своего волнения и, дружески опустив руку на плечо старого слуги, тепло произнес: — Ну-ка, Перот, вспомни девиз нашего семейства! Позабыл? Тогда читай! — И он указал рукой на изваяние щита с гербом, подвешенное над дверью. — Но вашему сиятельству лучше, чем мне, известен этот девиз, дарованный одному из ваших предков королем Фердинандом Кастильским. — Разумеется! «Храни свою честь, и будь что будет!» Этот девиз и подскажет мне, как должно поступать. И я никогда… слышишь, Перот, никогда не нарушу его! — А все же я снова повторю: берегитесь, ваше сиятельство! Я только старый слуга вашего семейства, но сердце мое холодеет при мысли о том, какой роковой исход может принять для вас предстоящий разговор с его светлостью маркизом. — Будь спокоен, друг мой, — ответил путник голосом, исполненным благородного достоинства. — Мною будет руководить не только долг перед моими предками, но и долг перед самим собой. Я не выйду из рамок почтительного повиновения моим родителям, но сумею ответить на обвинения, которые, по всей вероятности, посыплются на меня. — Дай бог, чтобы вашему сиятельству удалось рассеять несправедливые подозрения, давно уже зародившиеся у вашего благородного родителя, подозрения, подогреваемые тем, кто еще при вашей жизни зарится на ваше богатое наследство. — «Наследство»! — воскликнул молодой человек. — Да я с радостью откажусь от него в пользу брата, лишь бы он не посягал на самое дорогое для меня сокровище: любовь ко мне моих родителей! В ответ старый Перот только глубоко вздохнул. — Не будем, однако, задерживаться, — продолжал молодой человек, — отцу, вероятно, доложили уже о моем приезде, и всякое мое промедление будет истолковано во зло мне теми, кто в течение стольких лет замышляет мою гибель. — Вы правы, мы и без того уже слишком замешкались. Следуйте за мной, ваше сиятельство. — Но куда ты ведешь меня, друг мой? — заметил граф, оглядываясь по сторонам. — Разве апартаменты моих родителей не находятся больше в этом крыле асиенды? — Конечно, здесь! Нет, не туда должен я проводить ваше сиятельство. Мне приказано, — тихим, подавленным голосом продолжал старый слуга, — проводить вас в Красную комнату. — Вот как! — прошептал молодой человек. — Значит, мне собираются вынести приговор? Старик только вздохнул. После минутного колебания граф де Могюер знаком приказал слуге идти вперед и сам последовал за ним. В их молчаливом и медленном шествии было что-то торжественное. VII. СЕМЕЙНЫЙ СУД Как и в большинстве феодальных замков, в асиенде дель Торо была комната, которую постоянно держали запертой и отворяли лишь в особо знаменательных случаях. Сюда приказывал перенести себя глава семьи, почувствовавший близость смертного часа, здесь он умирал, здесь на парадном ложе под балдахином покоились его смертные останки до того, как их выносили на кладбище. Здесь рождались дети, здесь же подписывались брачные контракты[24]. Короче говоря, в этой комнате совершались все самые важные семейные события. Обитатели асиенды шептались о ней с почти суеверной почтительностью, весьма смахивающей на страх. Ибо во всех тех редких случаях, когда маркизам де Тобар де Могюер приходилось карать какого-нибудь сородича, семейный трибунал, чинивший суд и расправу, неизменно заседал в этом зале. Комната эта помещалась в крайнем углу восточного крыла замка и представляла собой обширный продолговатый зал с полом, застланным в шахматном порядке квадратными черными и белыми плитами, с четырьмя высокими окнами, через мозаичные стекла которых проникал слабый и рассеянный свет. Стены этой холодной и мрачной комнаты были завешаны ковром XIV века, что придавало ей сходство с величественной фамильной усыпальницей. Мастерски вытканный ковер этот изображал различные эпизоды битвы под Хересом[25], которая, как известно, стоила жизни последнему вестготскому[26] королю дону Родриго и отдала Испанию под владычество мавров. Вероятно, этот зал потому и прозвали Красной комнатой, что в ткани украшавшего ее ковра преобладал красный цвет. Нога молодого графа де Тобара никогда не переступала порога этой комнаты. Роясь в своих самих дальних воспоминаниях, он не мог припомнить, чтобы дверь ее оставалась когда-нибудь незапертой. Неудивительно, что графу, призвавшему на помощь все свое мужество для предстоящей встречи с отцом, невольно стало немного жутко, когда он узнал, где примут его родители. Дверь была открыта настежь; уже с порога молодой человек мог окинуть взглядом всю комнату. На крайнем конце зала, на небольшом возвышении, устланном петате[27], под черным бархатным балдахином, окаймленным золотистой бахромой, сидели маркиз и маркиза, храня угрюмое молчание. Колеблющееся пламя свечей, зажженных в вычурных канделябрах, падало на стариков, придавая их лицам, быть может, и несвойственную им суровость. Рядом с возвышением, почти касаясь его, стоял красивый молодой человек лет двадцати трех—двадцати четырех, высокий, с тонкими и благородными чертами лица. Изысканность его наряда подчеркивалась незатейливой одеждой обоих стариков. То был младший сын маркиза, Фернандо де Тобар. Колеблющееся пламя свечей, зажженных в вычурных канделябрах, падало на стариков. Слуга, стоявший у порога Красной комнаты, увидев подошедшего графа, торжественно выступил вперед. — Его сиятельство граф Родольфо де Тобар де Могюер! — доложил он, старательно отчеканивая каждое слово. — Просите войти графа Родольфо де Тобар де Могюер, — ответил маркиз немного уже надтреснутым, но все еще громким голосом. Слуга посторонился, а граф снял шляпу и, отвесив по почтительному поклону отцу и матери, вошел в зал. Слуга незаметно удалился, заперев за собой дверь. Граф медленно приближался к возвышению; подойдя почти вплотную к нему, он остановился, вторично поклонился, выпрямился и застыл в почтительном ожидании родительского слова. На какое-то мгновение в комнате воцарилась такая тишина, что, кажется, можно было слышать биение сердец четырех собравшихся здесь людей. Дон Фернандо с насмешливым любопытством посматривал украдкой на старшего брата, а обращенные к сыну глаза престарелых родителей были полны суровой печали. В позе графа, исполненной достоинства, не было ничего вызывающего: чуть сгорбленная фигура с выдвинутой вперед правой ногой, немного откинутая назад и едва наклоненная набок голова, взор честный и прямой, но без тени бахвальства и дерзости. Одна рука графа покоилась на эфесе сабли, а другая держала на весу шляпу с пером. Заметно побледнев от внутреннего волнения, молодой человек терпеливо ждал. Графа нельзя было принять, судя по выражению его лица, за подсудимого; напротив, он производил впечатление человека, убежденного в своей правоте и заслуживающего скорее одобрения, чем порицания. — Явились, наконец, ваше сиятельство! — язвительно произнес маркиз. Граф ответил молчаливым поклоном. — Однако вы не очень спешили откликнуться на мое приглашение. — Ваша светлость, я только вчера поздно ночью получил письмо, которым вы изволили почтить меня, — кротко ответил граф. — А сегодня на рассвете я был уже на коне и сделал двадцать лье без единой остановки — так спешил я исполнить ваше повеление. — О да, — не без горечи произнес маркиз, — я знаю, что если не на деле, то на словах вы — примерный сын. — Простите, ваша светлость, — почтительно ответил граф, — но я не пойму, на что, собственно, вы намекаете? Губы старика сложились в недовольную гримасу. — Вероятно, потому, — сухо ответил он, — что мы с вами говорим на разных языках. Впрочем, я постараюсь выразиться яснее. Наступило молчание: маркиз, по-видимому, собирался с мыслями. — Граф, — начал он через несколько мгновений, — как старший в семье вы обязаны больше других блюсти незапятнанной честь, завещанную нам предками. Вам это известно, надеюсь? — Известно, ваша светлость. — Сударь! Ваша святая мать и я не жалели трудов, чтобы привить вам с малых лет понятия рыцарской чести, это самое драгоценное достояние нашего рода, бережно пронесенное через века многими его поколениями. Мы не уставали повторять вам прекрасный девиз наших предков, девиз, которым так справедливо гордится наша фамилия. Как же это могло случиться, что вы, милостивый государь, презрев свой фамильный долг и наши наставления, покинули внезапно отчий кров, не спросив даже нашего разрешения? Как же это могло случиться, что без всякой уважительной причины, не внемля мольбам и слезам вашей матери и вопреки моему формальному запрещению, вы позволили себе жить своей жизнью и стать чужим для нашего семейства? — Ваша светлость… — начал было молодой человек.