Закари переводит на меня взгляд, и я тут же отвожу свой в сторону. На импровизированной постели у противоположной стены лежит девушка. Я точно не могу сказать сколько ей лет, может двадцать, может и тридцать. Она вся грязная, точнее, её одежда. Волосы спутались, под глазами круги, на лице пот, хотя в подвале достаточно прохладно. У девушки отсутствует кисть на левой руке и правая нога до колена. На оголенных участках тела видны множество укусов. Она смотрит на нас по очереди, но словно не видит. – Дед, кто это? Голос девушки слабый, она словно говорит из потустороннего мира. Руби больше мертва, чем жива. – Они ходили по улице и зашли к нам, – отвечает старик и с болью смотрит на девушку. – Зачем? – Им нужна машина. Девушка прикрывает глаза и, кажется, засыпает, но всё же через пару минут её бледные губы шевелятся, и она произносит категоричное "нет". Зак проходит к Руби, присаживается у её кровати и осматривает укусы, но к девушке не прикасается. – Как давно? – спрашивает он. Руби открывает глаза. Она смотрит прямо на Закари, сглатывает ком и сообщает: – Три недели назад. – Медицинской помощи ведь не было? – Нет. Наступает тишина. Никто не произносит ни единого слова, слышно только тяжелое дыхание Руби. – У меня к тебе сделка, – серьезно говорит Зак, смотря Руби в глаза. – Ты отдаешь мне машину, а я прекращаю твои страдания. Ха. По части предложений он явный профан. – Нет, – шепчет Руби. – Я не умираю. Закари кивает. – В этом и есть вся проблема, – спокойно говорит он. – Что? – спрашивает Руби, и её глаза расширяются. Я вижу, как её зрачки увеличиваются, а потом уменьшаются. Это как биение сердца. Зак поясняет, и я подступаю ближе, потому что об этом мне ничего не было известно. – Ты не умрешь. Слишком много укусов. Слишком. В тебе сейчас находится Т002, видоизмененный вирус. Он не позволит тебе умереть, но и не даст выздороветь. Ты будешь гнить очень долго. И это будет больно. – Что ты такое говоришь? – спрашивает старик скрипучим голосом. У Руби на глазах выступают слезы, она морщит лицо, пытаясь сдержать рыдания. Мне тоже становится дурно. Как это бестактно, говорить умирающему, что дальше ей будет только хуже? Бесчеловечно. – Лучше не будет? – спрашивает она, и в голосе отчетливо слышна надежда. – Не будет, – говорит Зак. Девушка закрывает глаза и пытается сдержать рыдания, её лицо морщится в потугах, но всё же несколько слезинок скалываются по вискам и ныряют в спутанные волосы. Мне так её жаль. Руби открывает глаза и смотрит только на Закари. – Ты ученый, врач? – Всего понемногу. – Куда вы поедете? – спрашивает она. – До аэропорта, больше ничего рассказать не могу. – Там, куда вы направляетесь, есть безопасность? – Да. – Я отдам тебе машину, если ты возьмешь с собой деда, – быстро проговаривает девушка. Старик больше не лезет в разговор, он стоит и с безграничной печалью смотрит на Руби. Его губы дрожат. – Хорошо, – соглашается Зак. – Хорошо, – говорит Руби и её тело расслабляется. – Я не оставлю тебя, – говорит дед и склоняется над импровизированной кроватью Руби. Закари отходит от девушки, но не сводит с неё пристального взгляда. Девушка с трудом поднимает руку и кладет её на морщинистую ладонь старика. Она ничего не говорит, ни слов прощания или надежды на будущее. Руби молчит, но в её взгляде столько слов, которые понимают только эти двое. Дед наклоняется к девушке, как можно нежнее обнимает её и, поднявшись, сглатывает ком, так что это слышат все. – Машина за домом, не знаю, слили с неё топливо или нет, ключи найдете вон в той сумке, – говорит Руби и, кажется, на этом её силы заканчиваются. Поворачиваюсь к противоположной стене и вижу среди множества вещей маленькую женскую сумку на тонком ремешке. Беру её и подношу к кровати. – Сама… у меня нет сил на это. Моя рука… Открываю сумку, достаю ключи и замечаю там складной нож, который больше похож на зажигалку крупных размеров. Достаю и его тоже. У меня нет оружия, никакого. – Забери, – говорит Руби. – Мне он больше ни к чему. Я не буду отказываться. Киваю девушке, но стараюсь не смотреть на неё, это слишком сложно. Но даже будучи в респираторе я чувствую её запах, он очень схож с вонью зараженных. Гниение и горечь. – Спасибо, – говорю я ей, перевожу взгляд на Зака. – Мне нужно переодеться. – Переодевайся, – позволяет он. Я не дура, и покидать подвал в одиночестве не собираюсь. Забираю рюкзак у Закари и внутренне протяжно выдыхаю. Моя ноша вернулась. Отхожу в угол, где лежала сумочка Руби и начинаю доставать всё, что мне пригодится, из рюкзака. Скидываю ботинки, надеваю носки и, не снимая платья, натягиваю трусы, следом идут военные брюки с кучей карманов. Одеваясь, слышу, как Руби тихо стонет, а потом раздается спокойный голос Зака. – Я могу это прекратить. Никто не уточняет, о чем он говорит. Все и так понимают, что он предлагает Руби быструю смерть. – Я откажусь… я не настолько храбрая. – Ошибаешься, – говорит старик. – Ты самая храбрая. Переодевшись, убираю всё в рюкзак, закидываю его за спину и, держа в руках нож и ключи, оборачиваюсь. Старик ещё раз прощается со своей внучкой, отходит от неё и поворачивается лицом к нам. В его глазах слезы, а губы дрожат. Словно не в силах находиться в подвале, он выбирается наверх первым. Зак стоит и смотрит на девушку, она не сводит с него пристального взгляда. – Поднимайся, – говорит он мне. – А ты? Ответа нет. Выбираюсь наверх и слышу хруст снизу, тут же собираюсь спуститься, но Закари уже поднимается наверх. – Что ты сделал? – тихо спрашиваю я. Ответа я снова не получаю, но знаю – он убил Руби. Он что… свернул ей шею? Меня начинает трясти, но я словно марионетка иду следом за Закари Келлером. Хорошо, что старик ушел дальше и не знает, что его дорогой Руби больше нет в живых. Меня Закари рано или поздно так же убьет. Если узнает… когда узнает. Выходим из дома и тише любой мыши обходим жилище старика. На заднем дворе стоит старый красный пикап. Закари забирает у меня ключи и открывает дверцу, садится, заводит машину, проверяет горючее и командует: – В машину. Быстро. Не думая, запрыгиваю на переднее сиденье и подсаживаюсь ближе к водителю. Старик забирается следом и громко хлопает дверью. Кладет ружье себе на колени и с грустью бросает взгляд на дом, где, как он думает, продолжает страдать Руби.