Нет. Он поэт и привык наслаждаться красотой. Эмброуз открыл было рот и хотел сказать: «Потому что ты плакала и умоляла помочь сестрам, а потом обнажила меч и с убийственной точностью вонзила его во врага. Потому что в тебе столько разных оттенков красоты, что я не могу отвести глаз». – Да ладно, – перебила Пруденс. – Не важно. Главное – что ты здесь. И зажала поцелуем его открытый рот. Эмброуз онемел. Потом – тетя Хильда дураков не выращивает – с жаром ответил на поцелуй. Пруденс ухватила его за жилет и потащила к себе в спальню. Пленник сопротивления не оказал. На пороге Эмброуз притормозил, взял в ладони безжалостное как нож лицо Пруденс, поцеловал и изумился ответной нежности. Он понятия не имел, сколько ей лет. Подобные мелочи не имеют значения для ведьм, они живут долго и взрослеют не быстро. Однако он знал, что она моложе его, потому что до сих пор учится в академии. Еще совсем недавно она надеялась хоть что-нибудь получить от отца. Но Блэквуд сокрушил ее мечты. Уже за одно это Эмброузу хотелось его убить. Однажды, когда их компания приговорила Пруденс к смерти, он неуклюже пошутил, что будет скучать по ее телу. Как будто тело – это все, что у нее есть. Эмброузу больше не хотелось повторять ту ошибку – относиться к ней как к пустому месту. – Львица, – выдохнул он. – Перестань. Наверное, не надо. Пруденс отпрянула от него, и глаза превратились в полные ярости черные дыры. – Погоди, – стал успокаивать ее Эмброуз. – Дай объясню. – Нечего тут объяснять. – В голосе Пруденс звенело ледяное спокойствие. – И так все понятно. И мне, откуда ни посмотри, безразлично. Да и с какой стати? Ты мне глубоко неинтересен. – Вот уж не думал, – прошептал Эмброуз. До сих пор он видел – и верил, – что Пруденс любит своих сестер точно так же, как он, Эмброуз, свою семью. Готова идти за них в бой и погибнуть. При виде этого Эмброузу внезапно захотелось, чтобы хоть частичка этого жара предназначалась и ему. Она отступила от Эмброуза, как не отступала даже от каменных монстров. Покачала головой. – Я не Сабрина. Это она изо всех сил старается забыть о любви и никак не может, – заявила Пруденс. – А я даже понять не могу, зачем она тратит столько сил на любовь. Эмброуз попытался объяснить брошенной сироте, что такое романтическая любовь. Пруденс, вероятно, как-то по-своему все же любила своих сестер, но она не читала стихов и не получала нежности. И ей и в голову не приходило, что когда-нибудь она сможет влюбиться. – После того, что сделал Ник ради Сабрины, она готова ради него на все. Хранить верность, в том смысле, как это понимают ведьмы и люди. Идея о том, что возлюбленный может быть только один, чисто человеческая, но ведь Сабрина выросла среди людей. Она будет любить Ника всем своим горячим сердцем. – Какая чушь, – натянуто рассмеялась Пруденс. – Ты так считаешь? – Эмброуз шагнул к ней. – Я говорю вообще обо всех этих нежностях. От ее любви Нику не будет никакого толку, – фыркнула Пруденс. – Особенно там, куда его сейчас занесло. И с треском захлопнула дверь перед его носом. Эмброуз был вынужден признать, что вечер не очень удался, но ведь завтра ему с Пруденс предстояло ехать в город, созданный для влюбленных. А Эмброуз не из тех, кто пасует перед трудностями. Он остался стоять на балконе, размышляя о песнях и львицах, о надежде и Париже, о несчастном пропавшем Нике. – Кто знает. Возможно, от любви ему все-таки выйдет толк, – прошептал он. – Даже там, куда его сейчас занесло. Преисподняя Мы жаждем и надежды лишены[7]. Данте В аду были темные берега и густые леса, где из-за деревьев с ухмылкой выглядывали тени, были камеры для пыток и камеры для зловещих наслаждений. Из одной двери, мимо которой вразвалочку брел Ник, выглянула симпатичная демоница со змеями в волосах. – Дитя земли и огня, – прошептала она сквозь острые зубы, – разве ты не красавчик? – Понятия не имею, – отозвался Ник. – А что ты задумала, змеиная тварь? Раздвоенный змеиный язычок лизнул его запястье. – Хочешь узнать? Ник помолчал, затем отказался: – Моей девушке это не понравилось бы. И дама, и ее змеи устремили на него недоумевающие взгляды. Ник пожал плечами. Он и сам до конца не понимал, почему Сабрина против, однако это не такая уж большая плата за то, чтобы быть с ней. «Но ты ведь сейчас не с ней?» – прошептал в глубине души предательский голосок, день ото дня становившийся громче. Напоследок Сабрина сказала, что терпеть его не может. И всегда говорила с ним о ненависти и никогда о любви. Может, и вообще уже не считала себя его девушкой. Возможно, он ее никогда больше не увидит. И что бы Ник ни сделал, Сабрина не узнает, а если и узнает – ей будет все равно. Ник часто пытался топить грустные мысли в любых доступных развлечениях. Давал волю жестокости и выходил из себя. Нику хотелось бы вселить в душу уверенность, что он не поддастся искушениям. Он старался, но никак не мог. Благородство ему не свойственно. Но он сказал себе: «Не сегодня. Продержись еще немного». После двери демоницы Ник проделал долгий путь и оказался возле каменной башни, воздвигнутой посреди чистого поля. В одном из окон, чуть выше его головы, горел свет. Это место было ему хорошо знакомо. В те дни, когда Ник жил среди волков, они старались держаться подальше от ковенов, но мир был переполнен людьми, а Ник достаточно походил на человека и мог добывать необходимые припасы. Амалия крадучись шла за ним по пятам, неотделимая, как тень. У них на глазах мама погналась за малышом, поймала его, прижалась губами к шейке и громко подула. Она не пыталась его укусить. – Они играют, – в изумлении прошептал Ник. – Разве люди тоже делают так? «Они всегда играют со своими детенышами, – пренебрежительно отозвалась Амалия. – Люди эти». – Ого, – сказал Ник. – А я и не знал. С ним играла только Амалия. А позднее Ник понял, что родные Сабрины тоже играли с ней, когда она была маленькая. В те времена он считал, что этим занимаются только люди. С тех пор всякий раз, когда волчья стая оказывалась недалеко от людей, Ник стал присматриваться. Люди были удивительны – они изобретали всякие штуки, которые заменяли им магию, произносили, словно заклинания, бессмысленные слова вроде «любовь» и «доброта». Жили бок о бок в тесных домах, озаренных ненастоящим светом, который горел ярче природного. В каменной башне Ник обнаружил девушку. Человека. В ее окне, словно маленькое солнышко, горел свет. Может быть, он и ему, Нику, достанется? Он взял привычку по ночам ускользать от волчьей стаи и слушать, как поет девушка в башне: – Сумерки настали, тихо меркнет день. С трепетным мерцанием наползает тень. Хоть я утомился, только позови — И споем с тобой мы вместе песню о любви. Песню о любви[8]. У нее были темные волосы с золотыми искорками. В людях всегда было что-нибудь яркое. Нику подумалось, что девушка, наверное, была бы рада спеть для какого-нибудь слушателя. Днем она бродила по горам, охраняла стадо каких-то животных. То ли овец, то ли коз – Ник не помнил. Это была еда. Волки время от времени заваливали одного из них. Он попытался заговорить с ней. Первые пару раз ничего не получалось, но людям всегда можно зачаровать память, и тогда в следующий раз ты сможешь произвести впечатление получше. Впоследствии Ник слышал, как отец Блэквуд со своим кружком обсуждают неимоверные запросы женского пола. На Ника эти разговоры навевали скуку. По его опыту, женщины требовали не так уж много – чтобы ты был более-менее чистым и проявлял интерес к тому, что они говорят. Это не так уж трудно. Когда Ник впервые встретился с девушкой в третий раз, он тщательно помылся в ручье, раздобыл подходящий костюм и говорил с ней о ее мечте – когда-нибудь побывать в городе. – Ты волшебник, правда? – спросила девушка. Ник удивился. Откуда она знает? Вместо ответа девушка мелодично рассмеялась: – Мое сердце в опасности! Кто ты – серый страшный волк? Ник видел – ей хочется немножко испугаться. – Что-то вроде этого.