Я жива! Открыла глаза. Я стояла в клубящемся дыме, так близко к локомотиву, что могла бы дотронуться до него. Но не стала. Инстинкт уберег меня. Я подняла «Глэдис» и прошагала мимо машиниста и кочегара, выбравшихся из кабины и подошедших ко мне, сжимая кулаки. Их лица покраснели от гнева. Я затащила «Глэдис» на платформу, прислонила ее к кирпичной стене, успокаивающе похлопала по сиденью и прогулочным шагом направилась к поезду. Сторож и начальник станции стояли плечом к плечу с открытыми ртами. Я продефилировала мимо них, представляя, что я – тетушка Миллисент. – Поехали, – сказала я, войдя в ближайший вагон и заняв место. 7 Когда мы прибыли в Лондон, занимался серый хмурый рассвет. На вокзале было шумнее обычного. Я медленно, стараясь не привлекать внимания, внедрилась в группу толкающихся школьников. Хо-хо! Притворюсь чьей-то сестрой, как будто я пришла встретить неряшливого братца, приехавшего на каникулы. Медузообразной массой мы поползли к выходу. На улице у тротуара стояло черное такси. – Куда? – спросил водитель и жутко поморщился, затягиваясь сигаретой. – В Букингемский дворец? Я деловито уселась на заднее сиденье. – Бедфорд-сквер, – был мой ответ. – Дом? – Семь, – сказала я, поскольку это была первая пришедшая мне на ум цифра и поскольку я предположила, что на любой площади в Лондоне наверняка должен быть дом номер семь. Намного большее число может выдать мое относительное незнание географии Лондона. – Хорошо. – И такси тронулось. Я не одобряю утреннюю болтовню даже в тех, кого знаю и люблю. Обычно это признак небрежного ума, которому не следует потакать. Не успела я опомниться, как мы достигли места назначения. Я расплатилась с таксистом, отвернулась и быстро направилась к дому семь, делая вид, что копаюсь в кармане в поисках ключей. Судя по именам на табличках, тут живут сплошные архитекторы. Дождавшись, когда такси отъедет, я направилась на поиски нужного мне адреса. Нумерация начиналась на восточной стороне площади и продолжалась на север, а затем на запад. А потом посреди георгианских дверей солиситоров, землемеров и разнообразных обществ внезапно возникла она: вывеска «Ланселот Гэт, издатель». Я потянула за холодную медную ручку, но дверь была заперта. Я немного подергала, но ничего не изменилось. Света в окнах не было. Я осмотрелась по сторонам. Если не считать моих собственных отпечатков на свежем, неубранном снегу, других следов почти не было. Рабочий день еще не начался. Придется подождать. Я подула на сложенные лодочкой ладони, издав глухой звук, напоминающий уханье совы. Я уехала из дому без перчаток и уже начала жалеть об этом. Такое впечатление, что температура стремительно снижается. Сейчас явно холоднее, чем было на вокзале. Я пребывала в раздумьях о моих дальнейших действиях, когда из-за угла появился мужчина в пальто с пелериной. Несмотря на снегопад, он нес сложенный зонтик. В его руках также была свернутая в трубочку газета. Он радушно кивнул, доставая ключи. – Мистер Гэт? – предположила я. Мужчина изумленно нахмурился, но потом медленно и широко улыбнулся. – Господи, нет. Мистер Гэт, как и Джейкоб Марли, мертв уже семь лет. На самом деле шесть, но цифра семь арифметически куда приятнее, не так ли? Должно быть, на моем лице отобразилось уныние. – Неважно, – продолжил он. – Несмотря на безвременную кончину мистера Гэта, его безутешные наследники продолжают крутить ту же шарманку, тянуть ту же лямку. Чем я могу помочь? Хотя погоди-ка. Вместо того чтобы замерзнуть до смерти на крыльце, я предлагаю хлебнуть чайку у меня в кабинете. Тебе знакомо слово «хлебнуть»? Это американизм. В прошлом году я вычитал его в книге о рыбалке на мушку в Колорадо. Слишком хорошее словечко, чтобы не ввести его в обиход, как ты считаешь? – Да, – выдавила я. – Входи, входи, – пригласил он, толкая разбухшую от влаги дверь плечом. Внутри мы отряхнули снег с ног на древнем джутовом коврике, и я пошла следом за мужчиной на второй этаж. Его офис напоминал пещеру, вырезанную в скале из книг. От пола до потолка, от стены к стене – повсюду были угрожающие обвалиться стопки книг. Любая доступная поверхность служила основанием для шаткого книжного сооружения, и эти горы напомнили мне Пизанскую башню или огромные термитники в Эфиопии, виденные на фотографиях. – Присаживайся, – пригласил он, принимая мое пальто и убирая стопку книг с кресла, которое, судя по виду, было чиппендейловским. – Итак, меня зовут Фрэнк Борли. Чем могу быть полезен, мисс…? – Де Люс, – представилась я, устроившись в кресле. – Флавия де Люс. Я провожу исследование о жизни одного из ваших покойных работодателей. – Поскольку я не знала фамилии, мне пришлось выкручиваться. Я подалась вперед, понизила голос и с заговорщицким видом добавила: – Несколько лет назад она утонула, ныряя в Средиземном море. – Господи! – воскликнул он. – Луиза Конгрив? Это был вопрос, но не вопросительный. Я выдержала паузу. – Она была теткой моей подруги, – сказала я, и это была почти правда. – Семья хочет написать ее биографию. А это совсем не правда. – Я знаю, она жила увлекательной жизнью, – продолжила я. – Мне хотелось бы пообщаться с людьми, которые ее знали. И я подумала, почему бы не начать отсюда. – И семья Луизы дала тебе разрешение? – Ее племянница Карла Шеррингтон-Кэмерон. Да. Она практически умоляла меня. Фрэнк Борли засунул мизинец в ухо и покрутил там, словно настраиваясь на правду. – Да, – медленно произнес он. – Я помню, как однажды Луиза говорила, что собирается сводить племянницу в Лондонский зоопарк, и эту племянницу звали Карла. Да, похоже на правду. Я бросила на него вкрадчивый взгляд, пытаясь внушить ему: прекрасно, продолжайте, не останавливайтесь. – Значит, вы писательница? Неожиданный вопрос. – Я думаю об этом, – сказала я, – но только в качестве хобби. Я знаю, это прозвучало несколько высокомерно, но временами, когда тебя ловят на горячем, лучше так, чем никак. – И твоей специальностью будут биографии? – Я очень люблю биографии. Особенно о жизни великих химиков, например Пристли и Лавуазье. Дома у меня есть экземпляр «Жизнеописаний ученых мужей» лорда Брума, хотя, конечно, эта книга несколько устарела в свете новейших научных открытий. – А ты хочешь затащить их, отбивающихся и отбрыкивающихся, в двадцатый век, да? Раньше я об этом не думала, но тут передо мной открылись потрясающие возможности. «Жизни великих химиков» Флавии де Люс. Кавендиш, Шефе, Пристли, Бойл, Гейлс, Хук – список бесконечный. Каждому из них я посвящу отдельную главу. – И как в это вписывается мисс Конгрив? Разумный вопрос для издателя; надо быстро придумать ответ. – Она умерла в акваланге, – начала импровизировать я. – Это аппарат, работа которого была бы невозможна без экспериментов Блэка и Лавуазье с природой, химическими составами и эластичностью воздуха. – Гм-м-м, – протянул он. – Новаторская идея, должен признать. Но вряд ли из этого получится сенсационный бестселлер, о котором будут все говорить. Это не то, о чем из номера в номер будут писать таблоиды. – Разве что о ее дружбе с Оливером Инчболдом, – заметила я. – Насколько я поняла, они были довольно близки. Мне показалось или Фрэнк Борли побледнел? – Господи! – воскликнул он, вцепившись в край стола. – Это что, шантаж? – Вовсе нет, – возразила я. – Просто веду небольшое расследование. – Ты понимаешь, что случится, если это выплывет наружу? Книги Оливера Инчболда до сих пор продаются вагонами! Это классика! Мы не имеем права портить его репутацию. Подумай об этом! Мы повергнем в отчаяние не одно поколение читателей.