После смерти отца Лида часто думала: как мать, опытный врач, могла не заметить симптомов болезни? Пропустить, не обратить внимания на его мертвецкую бледность, резкое похудание, нарастающее бессилие? Потом поняла: мать на отца не смотрела. С работы возвращалась замученная, серая от усталости – какое уж тут внимание, какие семейные разговоры! Она просто не видела мужа и дочь и не интересовалась их проблемами. Ни одного вопроса! Нормально? Конечно же нет! Но все было именно так. Редкие воскресные семейные обеды всегда проходили в полнейшей, пугающей тишине, под стук приборов и приглушенный звук телевизора. – Оля, передай мне, пожалуйста, хлеб! Лидка, подкинь картошечки, а? – Лида, что у тебя с экзаменами? – хмурила брови мама. – Ты собираешься в зимний лагерь? Лида собиралась и в зимний, и в летний. Лагерь она ненавидела, как и все общественное, включая душ и туалет, столовую и построения, спортивные мероприятия и вечерние танцы. Все это вызывало тошноту и уныние. Ей хотелось одиночества, уединения. В августе мать уезжала в санатории – в Крым, в Прибалтику, в Подмосковье. Разумеется, в самые хорошие – Ольге Ивановне Вершининой в путевках не отказывали. Мать говорила, что ей нужно восстановиться. Все правильно, ритм ее жизни может вынести далеко не всякий. Отец, заядлый турист, уезжал на озера – Карелия, Алтай, Байкал. Говорил, что с друзьями-походниками. Потом Лида поняла, что с Тасей. Из отпуска родители возвращались веселые, отдохнувшие и загорелые. Мама шутила, рассказывая санаторские байки и смешные истории. Как-то раз попыталась рассказать услышанный анекдот – перепутала все, от начала и до конца, и, увидев лица Лиды и мужа, расстроилась и смутилась. Над ее пересказом смеялись больше, чем над самим анекдотом, и мама тогда очень обиделась… Отец тоже что-то рассказывал, и, кажется, мама смеялась… Лиде рассказать было нечего – утренняя зарядка, надоевшая до желудочных спазмов овсяная каша и мутный, остывший, невероятно сладкий чай. Дожди и холод: в палате всегда было сыро, и с влажных потолков капала вода. В хорошую погоду было повеселее – озеро, лес, ночные костры. В клуб на танцы Лида не ходила, оставалась в палате – валялась с книжкой. На танцах сплошной выпендреж, кривлянье и кокетство, а главное – интриги, интриги! Ревность и подростковые козни. Противно. Мать задавала один и тот же вопрос: – У тебя все нормально, Лидуша? Довольна отдыхом, надышалась, насладилась природой? Лида отвечала уклончиво: – Ну так… Только опять с погодой не повезло – почти все лето лили дожди. – Дожди? – удивлялась мать. – Странно, а я не заметила. Не заметила она, фыркала Лида, ну да, правильно! В Сочи дождей точно не было! И холодного грязного илистого пруда с жирными скользкими отвратительными пиявками. У мамы было теплое Черное море. И кислых, сводящих зубы яблок не было, а были румяные, сочные персики. И солнце было, и теплая галька. И вареная кукуруза, которую Лида обожала. Папа заходил перед сном и присаживался на край кровати: – Ну что, Лидка? Не очень? Надоел тебе лагерь? Дерьмовыми получились каникулы? Лида глотала слезы: – Ага. Все, пап! Больше туда не поеду, хоть режьте! – Ну и правильно, – соглашался отец. – На следующее лето поедешь со мной, ты уже взрослая! В Карелию, а, дочь? – Отец мечтательно заводил глаза к потолку. – Там такие места! Ну что, Лидка, согласна? Лида замирала от счастья. Еще бы она не согласна. В десятом классе надо было решать дальнейшую, как сказала мама, судьбу. – Какие у тебя предпочтения? – хмурилась мама. – Жаль, что не хочешь в медицину, очень жаль! Но ты права: медицина – это призвание. А без призвания хороших врачей не бывает. Да и вряд ли, Лида, – окидывая ее беглым взглядом, продолжала Ольга Ивановна, – вряд ли я бы хотела тебе такую судьбу. Да и ты у нас, – вздыхала мама, – слишком нежная. И в мамином голосе опять звучали разочарование, осуждение и снисхождение. Какая медицина – Лиду тошнило от одного вида крови! После недолгих раздумий решила пойти в педагогический, на факультет дефектологии. – Работа у тебя будет всегда, – с сомнением сказала мама, – но, знаешь, не самая легкая. Ох, Лида, работать с больными детьми… Но решай, дело твое. В конце концов, будет от тебя хоть какая-то польза. – А мы легких путей не ищем, да, дочь? – отшучивался отец. – Молодец, уважаю! Мама права, будешь приносить реальную пользу. На выпускной отец пришел один – сославшись на усталость, мама осталась дома. – Да и вообще, все это условности, – уверенно заявила она. – От семьи достаточно одного представителя. Обида была такой, что Лида решила, что на выпускной она не пойдет, потому что невыносимо стыдно. Уговорил отец: – Во-первых, я что, не подхожу, не тяну на представителя? Ну и, во‐вторых, дочь, ты ее знаешь. Наша мама лишена предрассудков. Да и права она – это и вправду условности. На выпускной Лида все же пошла, зачем лишние пересуды? Отсидев торжественную часть и получив аттестат, тут же отправилась домой – какой банкет, какие танцы, когда слезы из глаз? Легко сдав экзамены, Лида напомнила отцу про его обещание. Растерявшись, он ответил горячо и сбивчиво: – Да, да, разумеется! Конечно, я помню! На восемнадцатое у нас билеты. Только, Лидка, – отведя взгляд, отец замолчал. – Только… Ну в общем, компания будет большая и… – Я поняла, – ответила Лида, – там будет она. Скорчив смущенную гримасу, отец картинно развел руками – дескать, не обессудь. Лида махнула рукой: черт с вами! Переживу. Во-первых, взрослая. А во‐вторых… Мама сама виновата. Да и как хотелось на волю! С папой, с его веселыми приятелями, с кострами и песнями под гитару, с шашлыками, палатками, сбором грибов и ягод. На перроне, где собиралась честна́я компания, Лида испуганно оглядывалась по сторонам. Видела, что отец тоже нервничает. Отцовские приятели балагурили и шутили, хвастались, кто чем запасся, у кого новая заграничная удочка, а у кого и палатка. Борис, Иван и Илья, друзья с институтских времен, и их жены – Аля, Тамара и Элла, женщины милые, свойские, доброжелательные. Подбадривая смущенную Лиду, делали ей комплименты. «Никогда, ни разу я не была у них дома, – подумала Лида. – А они у нас тем более». Гостей мама не признавала. Лишь однажды согласилась пойти на торжество в ресторан, где Борис и Аля праздновали серебряную свадьбу. Взяли с собой и Лиду. За столом было шумно и весело, все вспоминали студенческие годы, курьезы, застолья, проваленные экзамены, знакомства с девушками, юношеские романы. Потом были песни и танцы, и снова всем было весело. Лида сидела за столом, ела невероятно вкусное мясо, запивая его любимым «Буратино», и жадно разглядывала гостей. Нарядные, накрашенные, возбужденные от комплиментов и мужского внимания женщины кокетничали и строили глазки. Попивая сухое вино и равнодушно ковыряясь в тарелке, мама скучала в полном одиночестве. Пару раз выходила звонить – наверняка в отделение. – Расслабься, Оль, – раздраженно бросил отец. Недовольно и обиженно фыркнув, мать отодвинулась от него. «Всем весело, – подумала Лида, – все с удовольствием едят, поют и танцуют. У всех горят глаза, и все друг другу рады. Только не мама». И почему-то в эту минуту ей стало так жалко мать, что она чуть не расплакалась. «Бедная, бедная мама! Не умеет человек получать удовольствие ни от чего, кроме работы. Ее нельзя осуждать – ее можно только пожалеть». Поезд подали. Отец то и дело поглядывал на часы – нервничал. И вдруг он вытянул шею, подался вперед, и на его лице расцвела счастливая, детская улыбка. По перрону шла женщина. Обычная – среднего роста, тоненькая, в узких брючках и светлой курточке. На голове – цветастый платок, на лице большие солнечные очки. Задорный, слегка курносый нос, пухлые, яркие губы, светлые, легкие, выбивающиеся из-под платка, кудрявые волосы. Отец бросился к ней навстречу. Переглянувшись, все посмотрели на Лиду. От смущения она застыла. Отец и женщина подошли к вагону. Женщины обнялись, мужчины смущенно пожали ей руку. И Лида поняла – папину женщину любят. Сжалось сердце, и стало обидно за маму… Женщина посмотрела на отца, словно ждала разрешения, и наконец подошла к Лиде. Она сняла очки, и Лида увидела ее глаза – огромные, распахнутые, невероятного голубого, яркого, как июльское небо, цвета. Протянув Лиде маленькую, изящную, с полукруглыми, красивыми, ухоженными ногтями руку, она улыбнулась: – Здравствуй, Лидочка! Я Тася. И Лида почувствовала, как у нее загорелись щеки. С какой любовью отец смотрел на эту Тасю! Какая нежность читалась в его взгляде! А как Тася смотрит на отца – мама на него так никогда не смотрела. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Отец и Тася держались за руки – ей-богу, как дети. И Лида впервые улыбнулась. Какое это было замечательное время! Эту поездку она запомнила на всю жизнь. Счастье, одно сплошное счастье – вот что было тем летом. С Тасей они подружилась. Да и как могло быть наоборот? Тася была замечательной. Нет, в подружки или в наперсницы она не лезла – никаких подмигиваний, лихого панибратства, объятий, заискивания, желания понравиться. Просто от нее шло такое человеческое тепло, что Лида не переставала удивляться: а так бывает? Как легко и просто было с Тасей! Как никогда не было с мамой. Возвращались тридцатого августа. В поезде Лида хлюпала носом – как же ей не хотелось расставаться с этими чудесными, веселыми и теплыми людьми! Как быстро кончается счастье. Не расцепляя рук, отец и Тася молчали – им предстояла разлука. На перроне Тася прижала Лиду к себе. – Жду тебя в воскресенье, приедешь? Хлюпнув носом, Лида кивнула и уткнулась ей в шею. Мама вернулась из Ялты накануне и была радостной, возбужденной, счастливой – отдых оказался сказочным: – Море теплейшее, еда замечательная, экскурсий море. Объездили весь полуостров, в общем, я в полном восторге. – Ну и славно, – улыбнулся отец, – рад за тебя. И выглядишь, кстати, прекрасно! Мама и вправду была сказочно хороша – загорелая, с горящими зеленющими глазами, похудевшая, помолодевшая. За ужином она рассказывала о своем замечательном отпуске, а отец был хмур и задумчив, словно принимал какое-то решение. Нахмурившись, мать его окликнула: