– Куда хотите, – ответила она с материнской улыбкой. Я начал болтать. Какое блаженство беседовать с таким простодушным человеком. Я говорил тихо, Блюменталь мог слышать только обрывки фраз. Так я чувствовал себя свободнее. Но все-таки он сидел за моей спиной, и это само по себе было достаточно неприятно. Мы остановились. Я вышел из машины и посмотрел своему противнику в глаза: – Господин Блюменталь, вы должны согласиться, что машина идет идеально. – Пусть идеально, а толку что, молодой человек? – возразил он мне с непонятной приветливостью. – Ведь налоги съедают все. Налог на эту машину слишком высок. Это я вам говорю. – Господин Блюменталь, – сказал я, стремясь не сбиться с тона, – вы деловой человек, с вами я могу говорить откровенно. Это не налог, а издержки. Скажите сами, что нужно сегодня для ведения дела? Вы это знаете: не капитал, как прежде, но кредит. Вот что нужно! А как добиться кредита? Надо уметь показать себя. Кадилляк – солидная и быстроходная машина, уютная, но не старомодная. Выражение здравого буржуазного начала. Живая реклама для фирмы. Развеселившись, Блюменталь обратился к жене: – У него еврейская голова, а?.. Молодой человек, – сказал он затем, – в наши дни лучший признак солидности – потрепанный костюм и поездки в автобусе, вот это реклама! Если бы у нас с вами были деньги, которые еще не уплачены за все эти элегантные машины, мчащиеся мимо нас, мы могли бы с легким сердцем уйти на покой. Это я вам говорю. Доверительно. Я недоверчиво посмотрел на него. Почему он вдруг стал таким любезным? Может быть, присутствие жены умеряет его боевой пыл? Я решил выпустить главный заряд: – Ведь такой кадилляк не чета какому-нибудь эссексу, не так ли, сударыня? Младший совладелец фирмы «Майер и сын», например, разъезжает в эссексе, а мне и даром не нужен этот ярко-красный драндулет, режущий глаза. Блюменталь фыркнул, и я быстро добавил: – Между прочим, сударыня, цвет обивки очень вам к лицу – приглушенный синий кобальт для блондинки… Вдруг лицо Блюменталя расплылось в широкой улыбке. Смеялся целый лес обезьян. – «Майер и сын» – здорово! Вот это здорово! – стонал он. – И вдобавок еще эта болтовня насчет кобальта и блондинки… Я взглянул на него, не веря своим глазам: он смеялся от души! Не теряя ни секунды, я ударил по той же струне: – Господин Блюменталь, позвольте мне кое-что уточнить. Для женщины это не болтовня. Это комплименты, которые в наше жалкое время, к сожалению, слышатся все реже. Женщина – это вам не металлическая мебель; она – цветок. Она не хочет деловитости. Ей нужны солнечные, милые слова. Лучше говорить ей каждый день что-нибудь приятное, чем всю жизнь с угрюмым остервенением работать на нее. Это я вам говорю. Тоже доверительно. И, кстати, я не делал никаких комплиментов, а лишь напомнил один из элементарных законов физики: синий цвет идет блондинкам. – Хорошо рычишь, лев, – сказал Блюменталь. – Послушайте, господин Локамп! Я знаю, что могу запросто выторговать еще тысячу марок… Я сделал шаг назад, «Коварный сатана, – подумал я, – вот удар, которого я ждал». Я уже представлял себе, что буду продолжать жизнь трезвенником, и посмотрел на фрау Блюменталь глазами истерзанного ягненка. – Но отец… – сказала она. – Оставь, мать, – ответил он. – Итак, я мог бы… Но я этого не сделаю. Мне, как деловому человеку, было просто забавно посмотреть, как вы работаете. Пожалуй, еще слишком много фантазии, но все же… Насчет «Майера и сына» получилось недурно. Ваша мать – еврейка? – Нет. – Вы работали в магазине готового платья? – Да. – Вот видите, отсюда и стиль. В какой отрасли? – В душевной, – сказал я. – Я должен был стать школьным учителем. – Господин Локамп, – сказал Блюменталь, – почет вам и уважение! Если окажетесь без работы, позвоните мне. Он выписал чек и дал его мне, Я не верил глазам своим! Задаток! Чудо. – Господин Блюменталь, – сказал я подавленно, – позвольте мне бесплатно приложить к машине две хрустальные пепельницы и первоклассный резиновый коврик. – Ладно, – согласился он, – вот и старому Блюменталю достался подарок. Затем он пригласил меня на следующий день к ужину. Фрау Блюменталь по-матерински улыбнулась мне. – Будет фаршированная щука, – сказала она мягко. – Это деликатес, – заявил я. – Тогда я завтра же пригоню вам машину. С утра мы ее зарегистрируем. * * * Словно ласточка полетел я назад в мастерскую. Но Ленц и Кестер ушли обедать. Пришлось сдержать свое торжество. Один Юпп был на месте. – Продали? – спросил он. – А тебе все надо знать, пострел? – сказав я. – Вот тебе три марки. Построй себе на них самолет. – Значит, продали, – улыбнулся Юпп. – Я поеду сейчас обедать, – сказал я. – Но горе тебе, если ты скажешь им хоть слово до моего возвращения. – Господин Локамп, – заверил он меня, подкидывая монету в воздух, – я нем как могила. – Так я тебе и поверил, – сказал я и дал газ. Когда я вернулся во двор мастерской, Юпп сделал мне знак. – Что случилось? – спросил я. – Ты проболтался? – Что вы, господин Локамп! Могила! – Он улыбнулся. – Только… Пришел этот тип… Насчет форда. Я оставил кадилляк во дворе и пошел в мастерскую. Там я увидел булочника, который склонился над альбомом с образцами красок. На нем было клетчатое пальто с поясом и траурным крепом на рукаве. Рядом стояла хорошенькая особа с черными бойкими глазками, в распахнутом пальтишке, отороченном поредевшим кроличьим мехом, и в лаковых туфельках, которые ей были явно малы. Черноглазая дамочка облюбовала яркий сурик, но булочник еще носил траур и красный цвет вызывал у него сомнение. Он предложил блеклую желтовато-серую краску. – Тоже выдумал! – зашипела она. – Форд должен быть отлакирован броско, иначе он ни на что не будет похож. Когда булочник углублялся в альбом, она посылала нам заговорщические взгляды, поводила плечами, кривила рот и подмигивала. В общем, она вела себя довольно резво. Наконец они сошлись на зеленоватом оттенке, напоминающем цвет резеды. К такому кузову дамочке нужен был светлый откидной верх. Но тут булочник показал характер: его траур должен был как-то прорваться, и он твердо настоял на черном кожаном верхе. При этом он оказался в выигрыше: верх мы ставили ему бесплатно, а кожа стоила дороже брезента. Они вышли из мастерской, но задержались во дворе: едва заметив кадилляк, черноглазая пулей устремилась к нему: – Погляди-ка, пупсик, вот так машина! Просто прелесть! Очень мне нравится! В следующее мгновение она открыла дверцу и шмыгнула на сиденье, щурясь от восторга: – Вот это сиденье! Колоссально! Настоящее кресло. Не то что твой форд! – Ладно, пойдем, – недовольно пробормотал пупсик. Ленц толкнул меня, – дескать, вперед, на врага, и попытайся навязать булочнику машину. Я смерил Готтфрида презрительным взглядом и промолчал. Он толкнул меня сильнее. Я отвернулся. Булочник с трудом извлек свою черную жемчужину из машины и ушел с ней, чуть сгорбившись и явно расстроенный. Мы смотрели им вслед. – Человек быстрых решений! – сказал я. – Машину отремонтировал, завел новую женщину… Молодец! – Да, – заметил Кестер. – Она его еще порадует. Только они скрылись за углом, как Готтфрид напустился на меня: – Ты что же, Робби, совсем рехнулся? Упустить такой случаи! Ведь это была задача для школьника первого класса. – Унтер-офицер Ленц! – ответил я. – Стоять смирно, когда разговариваете со старшим! По-вашему, я сторонник двоеженства и дважды выдам машину замуж? Стоило видеть Готтфрида в эту великую минуту. От удивления его глаза стали большими, как тарелки. – Не шути святыми вещами, – сказал он, заикаясь. Я даже не посмотрел на него и обратился к Кестеру: – Отто, простись с кадилляком, с нашим детищем! Он больше не принадлежит нам. Отныне он будет сверкать во славу фабриканта кальсон! Надеюсь, у него там будет неплохая жизнь! Правда, не такая героическая, как у нас, но зато более надежная. Я вытащил чек. Ленц чуть не раскололся надвое. – Но ведь он не… оплачен. Денег-то пока нет?.. – хрипло прошептал он. – А вы лучше угадайте, желторотые птенцы, – сказал я, размахивая чеком, – сколько мы получим? – Четыре! – крикнул Ленц с закрытыми глазами. – Четыре пятьсот! – сказал Кестер. – Пять, – донесся возглас Юппа, стоявшего у бензоколонки. – Пять пятьсот! – прогремел я. Ленц выхватил у меня чек: – Это невозможно! Чек наверняка останется неоплаченным! – Господин Ленц, – сказал я с достоинством. – Этот чек столь же надежен, сколь ненадежны вы! Мой друг Блюменталь в состоянии уплатить в двадцать раз больше. Мой друг, понимаете ли, у которого я завтра вечером буду есть фаршированную щуку. Пусть это послужит вам примером! Завязать дружбу, получить задаток и быть приглашенным на ужин: вот что значит уметь продать! Так, а теперь вольно! Готтфрид с трудом овладел собой. Он сделал последнюю попытку: – А мое объявление в газете! А мой амулет!