В военкомате на посторонний взгляд творилось что-то невообразимое — народу как на толкучке. Рассыльные с пачками повесток один за другим уходили на разноску, военные на улице делали перекличку мобилизованным, строили их в колонны и куда-то уводили. В самом военкомате в каждой комнате все были заняты делом и никто на Гурина не обращал внимания. — Вызывали? Нет? Ждите… Не мешайте… Увидел Гурин военрука — у того в петлице по кубику прибавилось, кинулся к нему, как к родному: — Павел Сергеевич, а как же нам?.. — Что вам? Ждите, ребятки… Вы же, кажется, зачислены в школу ВВС? Это до особого распоряжения. Ждите. — Да какое там особое, Павел Сергеевич?.. Все вон идут… — Как какое особое? Обыкновенное. И идут все, да не все. У военкомата есть план мобилизации — кого в какой срок призывать. Придет приказ… — А может, о нем забыли… Это ж когда было, а сейчас война… Павел Сергеевич, помогите… — не унимался Гурин. — Ну что с вами делать?.. Давайте документы, — махнул рукой Павел Сергеевич. Мигом достал Гурин свои документы, отдал капитану. Жек замешкался, Гурин помог ему — выдрал почти силой из его рук паспорт и приписное свидетельство и тоже протянул военруку. — Ждите, — сказал тот и удалился куда-то. Гурин, довольный, заулыбался — молодец он, не растерялся, уломал Павла Сергеевича. Капитан вернулся быстро, в руках держал две повестки: — Вот вам… В четыре часа быть здесь. С собой захватите ложку, кружку, пару белья и харчей на три дня. Все. До встречи. Не опаздывайте. — Ну вот, а ты говорил!.. — упрекнул Гурин Сорокина. — Дело сделано! Пойдем собираться, а то времени не так уж и много осталось. А ты — ждать. Тут дождешься! Увидев повестку, Васькина мать заохала, запричитала, за живот схватилась: — Боже мой! Уже?! Хоть бы ж денечек на сборы дали… — Засуетилась, собирая белье, харчи. Таньку и Алешку разогнала по родственникам — сообщить, позвать, кто дома, на Васькины проводы. Из дядей пришел только Иван — материн брат, ему было в ночную смену, остальные все на работе. Прибежала и тетка Груня, принесла кусочек сала. Ульяна пришла, сунула Ваське мешочек сухарей: — Возьми, сынка, возьми, крестничек мой дорогой. Што там, как там — неизвестно. Всяко может быть. То разбомбили, то разорили, то не успели, то поспешили, а ты возьмешь сухарик, размочишь да и съешь. Не сыт, а и не голоден. Возьми, не гребуй… Время пролетело быстро, уже и идти пора. По старинке присели перед дорогой, помолчали, а когда встали, мать неожиданно заголосила, как по покойнику. — Дядь Вань, да скажите хоть вы ей… Что же это она?.. — попросил Гурин. — Ну как ты скажешь? — взглянул тот на племянника. — В армию ж провожает, а она голосит. — Если бы просто в армию, а то на войну, — сказал Иван. Он отобрал у него сидор, поторопил: — Пойдемте… У своих ворот стала прощаться с Гуриным Ульяна. — Прощевай, сынка… Нехай бог тебя хранит. — Она поцеловала его в губы и, заплакав, стала вытирать фартуком глаза. Мать снова запричитала, но тут Васька уже не выдержал, сказал сердито: — Ма, ну хоть на улице потерпи… Мать отмахнулась, но голосить перестала. Иван, тетка Груня, мать, Танька и Алешка провожали Ваську до самого военкомата. Чем ближе к центру, тем больше таких процессий. Некоторые были выпивши, пели пьяно под гармошку, плакали… У военкомата Гурин, оставив сидор у Ивана, пошел искать свою команду. Но прежде всего он искал Сорокина — вдвоем потом легче будет найти кого угодно. Он толкался, ходил от одной группы к другой, но Сорокина нигде не было. «Опаздывает… Вот копун, не мог уж вовремя прийти. Наверное, брюки наглаживает. Или к своим девахам зашел прощаться. Ведь опоздает — попадет же…» — волновался он за своего друга. Увидел капитана, подбежал к нему, спросил: — Где наша группа, товарищ капитан? — А, Гурин… Здесь ваша команда, здесь… Не расходитесь. Сейчас построение будет. — Вот Сорокина еще нет, опаздывает, — подосадовал Васька, но капитан его не слышал, он держал в руках какие-то списки и сверял их с теми, что были у стоящего рядом молоденького лейтенанта. — Пойду поищу… — Гурин снова пошел бродить по толпе, подошел к своим. — Ну, что? — спросила мать. — Сейчас будет построение. Вот Женьки Сорокина до сих пор нет… Опаздывает. Сбегать, что ли, поторопить? Не успею. Алеш, может, ты смотаешься? Ведь опоздает — попадет ему, с этим же не шутят. — Куда он побежит? — воспротивилась мать. — Ближний свет! Придет твой Жек, никуда не денется. — Ну, ладно, пойду… Мне пора… — Гурин стал прощаться с родными. Мать снова заплакала, вцепилась в него, уткнулась лицом ему в грудь, запричитала: — Сыночек мой дорогой, да увижу ли я тебя снова?.. Да я ж на тебя и не нагляделась… Только-только вырос, еще и костюмчика ни одного не сносил, и чубчик только первенький отрастил… Да неужели ж?.. — Ма, хватит… Пойду, меня уже ждут там… — Глаза у него влажно заблестели. Наконец мать отцепилась, он взял сидор, закинул за плечо и заспешил, не оглядываясь, чтобы самому не выдать своей слабости, не расплакаться. Пришел — и точно, чуть не опоздал: капитан уже делал перекличку: — Гордеев! — Есть. — Становись. — Гурин! — Есть. — Становись. Встал он в строй, а сам по сторонам глазами кидает, ищет Жека. «Эх, попадет ему…» — Сидоров! — Есть! — Становись. «Уж на «с» вызывает… Сейчас Жека назовет, а его нет… Крикну за него «есть», а он потом прибежит и станет в строй», — решает Гурин и ждет, когда назовут Жекину фамилию. А ее не назвали, вслед за Сидоровым пошел Толмачев. «Пропустил…» — подумал Гурин. — Яковлев! — Есть. — Становись. Все? Кого пропустил? Гурин вышел из строя, подошел к капитану, сказал ему тихо: — Товарищ капитан, Сорокин опаздывает… И вы его пропустили. — Ты о Сорокине печешься? Эх, Гурин, Гурин… Сорокин уже давно на печке сидит. Тут приходила его мать, принесла кучу справок… Больной твой Сорокин, и никуда он, оказывается, не годится. Понял? Повесил Гурин голову и поплелся на свое место. Капитан передал список лейтенанту, тот свернул его вдвое, вложил в полевую сумку, скомандовал: — Р-равняйсь!.. Смирно! Напра-во! Шагом марш! Затопала нестройно колонна, тронулась не в ногу, Гурин ткнулся носом в спину впереди идущему, затоптался на месте. — Запевай! Кто-то хрипло затянул: Если завтра война — Так мы пели вчера, А сегодня война наступила…