— В сад залез? — воскликнула мать. — Да нет, твои по садам не лазють. Я сама попросила его, — успокоила ее Дарья. — Подмогни, кажу. Не отказался, спасибо ему. На ветках высоко, самой не достать, а шпаки клюють, жалко. Отвезу завтра в город, продам последние. А без спросу он не лазить, нет, молодец. Не то что Ахромеев, анчихрист. Да оно и не жалко, тольки ж ветки ломають. — Дарья присела на табуретку. — У тебя дети хорошие. Одни, можно сказать, растут, без отца, а смирные. Не шкодють. Мы с Родионом Васильичем часто об твоих ребятах балакаем. Хорошие, ничего не скажешь. — Хорошие, — проговорила мать. — Не дужа-то и хорошие. — Не, не, — не соглашалась Дарья. — Грех жалиться. Ты тольки с Ильей не водись, — обернулась она к Ваське. — То бандит растет. С голубями своими всю черепицу побил, сладу с им нема никакого. — От Ильи и я его отбиваю, — поспешила поддакнуть мать. Когда Дарья ушла, она радостно сказала: — Вот видишь? Рази ж плохо такое слухать? И мне приятно, и тебе тоже. Рази я плохому вас учу? Как хорошо — так оно хорошо и есть, все так и скажуть. Надоело Ваське слушать эти причитания, хочется сказать матери, что зря они тут расхваливали его, — лазил он в сад и к Чуйкиным, и к другим, но сдерживает себя, молчит: не хочет огорчать мать. СУХАРИ Как-то так случилось, что на два двора, на Васькин и на Карпов, полными хозяевами осталась одна детвора. Лучшим способом использовать такой простор и свободу для ребят была игра в прятки: бегай, прячься где хочешь, никто тебя не остановит, не прогонит. Чердаки, чуланы, сараи, погреба — все было в их нераздельном распоряжении. Заводилы — Никита и Васька — приняли в игру на равных всех обитателей двух домов: своих сестренок, Клавку и Таньку, и даже трехлетнего карапуза Алешку, который наравне со всеми водил и прятался. По малолетству его, правда, щадили, но зато уж девчонкам спуску не давали — мучали их как следует, чуть не до слез. Не принимал участия в игре один лишь Петро — Ульянин сосунок. Он лежал в люльке, сучил ножонками и пускал пузыри. А когда ему надоедало это занятие и он начинал орать, игра приостанавливалась до тех пор, пока Клавка не успокаивала своего брательника. Обычно ей удавалось сделать это легко и быстро: она совала ему в рот красную резиновую соску, натянутую на бутылку с козьим молоком, и Петро умолкал. Никита и Васька были самыми опытными прятальщиками, «застукать» их было трудно. Свои укромные места они старались не выдавать, выжидали, когда спрячутся другие, и только потом прятались сами. Однажды, когда случилось водить Таньке и когда все уже затаились, Никита кивнул Ваське и направился к себе в сени. Васька тихонько последовал за ним. Не открывая глаз, Танька начала громко выкрикивать считалку: Раз, два, три, четыре, пять — Я иду шукать. Кто не схоронился, Я не виноват! Чтобы не портить считалку, Танька произносила ее на мальчишечий лад — «не виноват». В сенях Никита открыл дверь в чулан и поманил Ваську. В Карповом чулане Васька никогда раньше не был и потому со света не сразу сообразил, куда тут можно забраться. Среди нагромождений разного чуланного хлама первым в глаза ему бросился огромный, шишкастый, в широкую полоску матрас. Он занимал весь угол и возвышался почти до самого потолка. — Ого, какой чувал! — поразился Васька. — Что в нем? — Сухари, — сказал Никита. — Полезем наверх. Для удобства они подставили подвернувшийся под руки ящик и, помогая друг другу, мигом вскарабкались на матрас. Стукаясь головами о потолок, сгорбившись, как забойщики в тесном штреке, ребята уселись на сухари и затаились, выглядывая оттуда, будто из ласточкиного гнезда. Дух захватывало от высоты, а больше всего от находчивости: пусть теперь Танька поищет! — Никит, а для чего столько сухарей? — спросил шепотом Васька. — Для голодовки, — ответил тот быстро. — Какой голодовки? — А я знаю?.. Молчи, услышат. — Никита взглянул на Ваську суровыми припухшими глазами. Жесткие волосы на его голове дыбились, как у молодого ежишки. По разговорам, доносившимся с воли, они знали, что Танька уже нашла Алешку, что уже «отступалась» Клавка и теперь Танька искала только Никиту и Ваську. Несколько раз она заглядывала в чулан, но взглянуть наверх не догадалась и поэтому уходила ни с чем. — Будем сидеть долго, — предупредил Никита. — Пока не найдет. — Ладно, — согласился Васька. Но долго сидеть на сухарях было неудобно. Жесткие куски врезались острыми краями в тело, и ребята поминутно ерзали, шуршали сухарями, перемалывая их в мелкие крошки. — А есть захочем — сухари будем грызть, — сказал Никита и улыбнулся. — Ага, — Ваське это очень понравилось, и он тут же достал из-под себя сухарь, который давно колол ему в ногу, принялся грызть. Крепкий, как камень, сухарь не поддавался зубам. С трудом отколов кусочек, Васька долго катал его во рту, пока он не размок. Ребят уже искали все — к Таньке присоединились Клавка и Алешка. Они сердились, грозили, что бросят игру и больше не будут искать. Танька начала почему-то беспокоиться и принялась слезливо звать Ваську, просила его выйти, но ребята упорно сидели в своем сухарином гнезде и не отзывались. Алешке надоела такая игра, и он захныкал. Потеряв надежду выманить брата по-доброму, Танька прокричала: — Вася-колбася, вылазь, а то все маме расскажу! «Погоди, лохматая, вылезу — набью, будешь знать, как дразниться», — решил про себя Васька. Клавка стала взывать к Никитиной совести: — Никита — голова опилками набита, вылазь: Петька плачет. — Ну, я ей и дам же!.. — прошипел Никита. — Я покажу ей опилки, заика проклятая. Клавка не была заикой, она просто произносила слова как-то прерывисто, будто сил не хватало выговорить слово единым духом. Но, наверное, без прозвища нельзя, и поэтому ее дразнили заикой. Когда Клавка снова повторила свою дразнилку, Никита не выдержал, полез из матраса. Свесив ноги, он схватился за край мешка и повис на нем, ища ногами ящик. Не дожидаясь, когда спрыгнет Никита, заторопился наружу и Васька. Повиснув на руках рядом с Никитой, он задрыгал ногами. Матрас не выдержал двойной тяжести, потерял устойчивость и стал валиться. Сообразив, в чем дело, ребята быстро спрыгнули наземь и подперли плечами тяжеленный куль. Но их силенок было явно недостаточно: куль рухнул на пол. Падая, он отбросил Ваську к стене, а Никиту повалил и засыпал сухарями с ног до головы. Сухари разметались по чулану, по сеням, а самые верхние вылетели через все двери на двор. Запахло прелым, затхлым, плесневелым. На шум прибежали остальные. Танька и Клавка тут же в один голос завопили: — Ага, вот теперь вам по-опа-адет!.. С перепугу Васька не погнал их, а молча кинулся разгребать сухари, спасая Никиту, который не подавал никаких признаков жизни. Наконец тот зашевелился, приподнялся, стал стряхивать с себя сухариную крошку. Лицо его было все исцарапано, из ранок сочилась кровь. Девчонки замолчали, смотрели на Никиту жалостно. Алешка прижался к стенке, не понимая, что произошло. Раньше всех пришел в себя Никита. Окинул рассыпавшиеся сухари, проговорил деловито: — Надо собрать побыстрее. — И, ступая прямо по сухарям, направился к матрасу. Кивнул Ваське: — Давай выпрямим чувал. Ребята быстро отгребли от куля высыпавшиеся сухари и принялись выравнивать куль. То плечами, то коленками они кое-как водворили куль с остатками сухарей на место, поставили его в вертикальное положение, выровняли, и оказался он совсем маленьким — всего по пояс. Никита закатал края матраса, подобно рукаву на рубахе, снова кивнул Ваське: — Давай кидай, — и сам первым нагнулся, захватил из-под ног двумя руками несколько сухарей, бросил их в матрас. — А вы че стоите? Помогайте, — оглянулся он на девчонок. Это было сказано так строго, что те не посмели ослушаться, подошли, стали собирать сухари. Алешка тоже нагнулся, поднял подгорелую краюшку, протянул Ваське: — Ты, Алеш, не мешайся, — сказал ему Васька и тут же посоветовал: — Подбирай вон там, во дворе, и носи сюда, а мы будем складывать их в чувал. Алешка послушался, поковылял на крыльцо. — А плесневелые тоже класть? — спросила Клавка, показывая Никите белые, словно в инее, сухари. — Перебирать будем, што ли? — огрызнулся тот, не оборачиваясь. Работали молча. Слышно было только старательное сопение да каменный стук сухарей. Матрас быстро наполнялся. Время от времени Никита останавливал работу, утрясал сухари, ровнял, раскатывал края матраса, приподнимал их — делал все основательно, по-хозяйски, чтобы никто не придрался. Упруго пузатясь, матрас заметно поднимался к потолку. Никита последний раз разровнял сухари в куле, оглянулся и повеселел: сухарей под ногами осталось совсем мало. Послал Клавку за веником — крошки подмести. И вдруг в дверях появилась большая тень, в чулане стало темно. Все оглянулись и увидели на пороге Ульяну. У Васьки тотчас внутри что-то оторвалось, он вяло бросил в матрас сухарь и отступил в сторонку, словно давал ей полюбоваться всей картиной. Никита отряхнул рубаху и тоже попятился от мешка. В наступившей тишине под его ногой предательски громко хрустнул сухарь. Этот хруст вывел Ульяну из оцепенения, она быстро прошла в чулан, огляделась и негромко, будто при больном, горестно всхлипнула: — Че натворили, идолы?.. — Он сам упал, — подал голос Никита. — Сам? Сколько годов стоял, не падал, а тут упал… — Она обернулась, вырвала у Клавки веник и стебанула Никиту по плечу. — Сам? Я тебе вот покажу «сам».