БУРАКИ Лечили Ваську долго. Вышел он из больницы стриженый, тощий и длинный. От худобы скулы выпирали, как у монгола. Глаза провалились в глубокие синие впадины. Вышел, а на улице снега уже нет и в помине, солнышко светит, тропки просохли, на пригорках травка зеленеет. Пришлось Ваське снять шапку, завернуть в узелок. Мать проводила его за больничные ворота, спросила: — Дойдешь ли? — Дойду… — И улыбнулся Васька. Солнышку, траве, просохшим тропкам улыбнулся. — Шапку надел бы: совсем не жарко, простудишься. — Не… — сказал Васька и пошел медленно домой. Таньку и Алешку он увидел в конце огорода, ползали они там вдоль межи, собирали что-то. Подошел к ним, те прекратили работу, уставились на брата. На руках у них старые варежки, на земле стоит матерчатая сумочка с травой. — Что вы делаете? — спросил Васька. — Крапиву рвем. На борщ, — сказала Танька. — Мама кипятком ее обдает и варит борщ. Вкусный получается, кисленький, как со щавелем. — Тебе хорошо, ты в больнице лежал, — упрекнул брата Алешка. — А я так и не заболел… — А худые, — сказал Васька, разглядывая ребят. — Супу-то маме больше не дают, — сообщила Танька. — Только свою порцию приносит, и все. Хорошего повара уволили, а взяли плохого, жадного. — А я и не знал, — удивился Васька. — Мне мама ничего не говорила. — Он присел на корточки, сорвал молодую крапиву и, бросив ее в сумку, стал разглядывать руку. — Жжется. — Рукавичку надень, — посоветовала Танька. Вечером мать попросила Ваську: — После школы зайди к тете Груне. Я встретила ее сегодня, обещала бураков дать. Дядя Иван в колхозе разжился. В школе последний час — урок труда, уборка школьного сада. Ребята сгребают прошлогодние листья, ломают сухие прутья бурьяна, жгут костер. Вялый дымок от него медленно плывет сквозь сад, стелется огородами. Девочки метут, мальчишки окапывают деревья. Никита Карпов — крепыш, от его ноги лопата с хрустом вонзается в землю по самые закрайки, будто в рыхлый песок. Вывернет Никита черный ком, увидит красного выползка, схватит рукой и бросит девчатам. А те с визгом врассыпную. — Да ну, Гурин… Ну не бросайся! — заверещат на разные голоса и тут же вновь сбегутся в кучу, разглядывают «животное», морщатся, плюются. — Гурин, не балуйся, — оборачивается на визг учительница и смотрит то на Ваську, то на Никиту, не знает, какой Гурин бросается червями. Никита уже успел насупиться — принял свой обычный вид, копает сосредоточенно, будто и не слышит, что делается вокруг. Васька тоже с лопатой, но ему не до шуток, работа у него идет туго. Давит ногой лопату, качается на ней, а она не слушается его, даже на полштыка в землю не залезает. Перед глазами у Васьки круги плывут, поташнивает от голода. Отдохнет немного, опять принимается за работу. Поднял голову на голос учительницы, увидел на миг ее, и вдруг она поплыла перед глазами, будто в тумане. Васька покачнулся, но успел схватиться за дерево, устоял, не упал. Подбежала учительница, спросила испуганно: — Тебе плохо, Гурин? Но у Васьки в глазах уже прояснилось, он видит перепуганную учительницу, лица ребят, уставившихся на него, говорит виновато: — Не… — Сядь, отдохни, Гурин. — Не… — повторил Васька. Ему стыдно, что на него все смотрят, и он ищет свою лопату, нагибается к ней, но учительница опережает его, поднимает упавшую лопату, подает Ваське. Он опирается на нее, пытается снова копать. — Отдохни, Гурин, — говорит учительница и отходит от него, машет всем рукой — работайте, мол, не отвлекайтесь. Ваське действительно становится лучше, он начинает ковырять землю. Увидел в выемке, будто выводок в гнездышке, штук пять ростков молодых кленков. Крепенькие, пушистые, уже по второй паре листочков выпустили. Захотелось Ваське выкопать осторожно этот выводок и рассадить дома в палисаднике. Представил себе, как эти клены вырастут, разрастутся, какая тень вокруг будет летом. Ваське давно хотелось, чтобы возле дома росли деревья, как в школьном саду, особенно белая акация и клен. Клен ему нравился за широкую крону, за резные большие листья, за «аэропланчики», которыми увешивает себя это дерево осенью. Акацию Васька любит за цветы. Скоро она будет цвести, вся украсится белыми гроздьями соцветий — сладкими, пахучими. Если бы у Васьки была своя акация, он бы ел ее цветы, не лазил бы через заборы на чужие деревья. Поискал глазами, нашел прутик акации — торчит из земли, между колючек уже зеленые почечки проклюнулись. Выкопать бы и ее, да поглубже, чтобы корень не повредить, и унести домой, во дворе посадить. Позвал Никиту: — Никит, выкопай мне… А то у меня лопата тупая… Никита подошел не спеша, посмотрел на молодые кленки, спросил: — Зачем тебе они? — Дома посажу. Усмехнулся Никита: — Нашел что сажать… Лучче абрикосу или сливу. — Абрикоса у нас уже есть. А клен красивый, — сказал Васька. — И вот эту акацию выкопай. Никита выкопал аккуратно все деревца, посоветовал: — Ты корешки грязью облепи и какой-нибудь тряпкой обмотай, чтобы не высохли. Васька так и сделал. Только тряпки не нашел, подобрал обрывок газеты, завернул в нее. Прямо из школы Васька пошел к тетке — материной сестре — за бураками. Чтобы не испачкать рубаху, он пес на ладони пучочек молодых деревцев. Тетка Груня жила далеко, на противоположной стороне поселка. Идти к ней надо через мосток, а потом — на Куциярову гору. Идти Ваське тяжело, по дороге он несколько раз присаживался отдыхать. Отдохнет, кружение в голове прекратится, туман перед глазами рассеется — снова идет потихоньку. Только бы дойти… К тетке Груне Васька всегда ходил с охотой — она добрая: обязательно накормит, угостит чем-нибудь вкусным и с собой даст. И все приговаривает: «Ивану только не кажите, а то ругать меня будет… А может, и не будет — с какой ноги встанет. Лучче, если он ничего знать не будет». Ваське казалось, что она напраслину наговаривает на своего мужа. Дядя Иван — крепкий, здоровый мужик, работящий, каких мало встретишь. Работает он на заводе, отпуск свой проводит в колхозе — корм корове зарабатывает. Если выдается свободное время — выходные, вечера, — прямо с завода бежит на огород, что за посадкой. Там у него припрятаны тяпка, лопата. Работает дотемна, а если лунно, то и ночи прихватит. — Иван, загонишь ты себя, — ругает его тетка Груня, а он в ответ только отмахивается: — Молочко любишь, а чем же корову кормить? Без корму она доиться не будет. — Да нехай она сгорить… — И-их, — качает дядя Иван головой. — Ума ж у тебя нема и вот столечки. При детях! Завтра забирай всех — и в посадку, шоб по мешку травы нарвали. — Во, пожалела на свою голову… Вот и вся обычная их перебранка, а чтобы он показал когда-нибудь свою жадность и ругал тетку за то, что она покормила кого или дала лишнее, — такого Васька не помнит. С трудом добрался Васька до теткиного дома, а во двор войти сил не хватило, присел на завалинку. Увидела его тетка, всплеснула руками: — Вася?.. А в хату почему не идешь? — И тут же заторопилась: — Ну, ладно, посиди, я сейчас бурачков достану. Пока Ивана дома нема… Тетка Груня — родная сестра Васькиной матери, но друг на дружку они совсем не похожи. Мать — смуглянка, черные волосы блестят, как вороново крыло, а тетка — белобрысая и худая (сколько Васька ее помнит, она всегда вот такая — кожа да кости). У матери глаза темно-коричневые в длинных черных ресницах, у тетки глаза голубые, а ресницы светлые. И лицо у тетки немного попорчено оспой. А характерами с матерью они одинаковы, особенно когда на своих детей кричат, даже голоса схожи… Тетка вынесла Ваське три продолговатых бледно-желтых свеклины. «Сахарные», — догадался Васька и посмотрел на свои руки — они были заняты саженцами и книгами. — Шо это ты за траву такую носишь? — кивнула она на кленки. — Зачем она тебе? Выбрось. — Это клен… — сказал Васька. — Дома посажу. — Ой, боже мой! Он еще про клен думает! А как же ты бураки понесешь? Ну, ладно, подожди. Она положила свеклу на завалинку, побежала в дом, принесла старый платочек, завязала в него драгоценные «плоды». — Вот так… — Взглянула на Ваську: — Да ты ж, наверно, голодный? А мне и покормить тебя нечем, племянничек мой дорогой. Корова наша, как назло, перегуливает. Сказала Ивану: «Зарежь ее к сатанам, хоть мясо поедим. Что ж дармоедка стоит?» Не хочет, водил к ветенару, тот сказал, что она тельная, но будет поздно. А я не верю. И в доме нет ничего, один бурак варится… Может, он уже сварился? Ходи в хату, оставь это все тут, никуда не денется. Она повела Ваську в дом. Еще в сенях его окутал тяжелый дух свекольного варева, такой дух обычно стоит у Карпа в кухне, когда они варят еду поросенку. Но сейчас Васька даже не поморщился, а когда тетка открыла большую кастрюлю и, не боясь ожечься, стала рыться в ней длинной мешалкой, он невольно сглотнул слюну. Достала наконец, положила на тарелку перед Васькой две дымящиеся паром свекольные скибочки — белые, с чуть синеватым оттенком, будто вареное сало. — Пробуй. Сыроватые, наверно? Васька грызанул осторожно кусочек, зубы легко откусили мякоть. Покрутил головой — нет, не сырые. Ест. Ближе к середине свекла, правда, тверже, сыра́ еще, не проварилась, но он не хочет этого замечать, съел кусок до конца, принялся за второй. Идет домой и чувствует: не кружится голова и сил будто прибавилось. И хочется ему скорее донести домой свеклу, рассказать, какая она сладкая и вкусная, поскорее сварить ее и накормить своих младших. Чтобы сократить путь, Васька не пошел улицей, а завернул на огороды и направился через выгон. Идет полем, радуется весне. Вдали зеленым морем озимь раскинулась, жаворонок невидимый неутомимо звенит в поднебесье, терпко молодой полынью пахнет. И вдруг увидел на пригорке, где солончак на солнце белеет, дым от костерка поднимается и двое ребятишек возле него сидят. Присмотрелся и узнал по одежде — Илья Ахромеев и его младший братишка Игнатка. Возле них ведро стоит. «Наверное, сусликов ловят», — догадался Васька и направился к ним. Подошел и чуть не побежал обратно от испуга. Лицо у Ильи было пухлое, какое-то водянистое и блестело, как зеленое бутылочное стекло, глаза бессмысленные, взглянул на Ваську и ничего не увидел, продолжал медленно свое дело. Все движения его были удивительно замедленными. Игнатка сидел прямо на земле, смотрел в костер и постоянно сглатывал слюну. Илья подкладывал в костер сухие пучочки прошлогодней травы, стебельки бурьяна и ждал, когда они вспыхнут пламенем. Раздуть огонь у него, наверное, не хватало сил. Когда трава перегорела, Илья отгреб пепел, и Васька увидел обгорелого суслика. Он лежал на животе с закрытыми глазами, круглый и тугой, словно надутый. Шерсть на его спинке совсем обгорела, и кожа коричневела, как у смоленого кабана. Да и весь суслик был похож на маленького поросеночка.