— Захотелось сделать это на свежем воздухе. — В компании? — Нет, в одиночестве. Старею, начинаю уставать от людей. Хочется иногда остаться наедине со своими мыслями. — Как называлось заведение? — Не помню. Выбрал наугад. Посидел где-то час-полтора. Выпил две кружки, посмотрел на море, умиротворился и поехал домой. — На машине? — Нет, я же выпил. На моноколесе. А тачку бросил на парковке у магазина. — Значит, домой вернулись в десять? — Ближе к одиннадцати. — Вас видел кто-то? — У подъезда никого не было. В лифте поднимался один. Я сейчас живу на окраине, где меньше суеты. — Точно стареете. — Результат экспертизы показал, что госпожу Хромову убили позже, — проговорил адвокат, сверившись с бумагами, — он все материалы распечатывал. — Где-то в полночь. Плюс-минус полчаса. — Погрешность может быть выше. Труп уже «не свежий». Поэтому вашему клиенту нужно алиби на вечер и ночь с седьмого на восьмое апреля. Доказательства того, что он оставил машину, приехал домой на моноколесе (я не знаю, что это!) и остался в квартире до утра. — Мы работаем над этим. Теперь что касается пирсинга. Вот фотография, сделанная 6 апреля. — Он выложил на стол распечатку. — На ней мой клиент в сережке в форме гантели. Именно она сейчас воткнута в его бровь. — А можно взглянуть на ту, что с места преступления? — спросил Артур. Пинжиев достал из ящика своего стола целлофановый пакетик с биркой. В нем маленький кинжал. — Можно достать? — Да, экспертиза уже проведена. Артур вытряхнул сережку на ладонь. В длину — сантиметра полтора. Состоит из двух деталей: самого кинжала и ножен. Артур умилился, когда увидел эту серьгу на золотом базаре Шаржи. Искал сувениры друзьям и наткнулся взглядом на эту милую побрякушку. Выглядела она как настоящее боевое оружие Мальчика-с-пальчик. Острие втыкалось в прокол и входило в ножны. Так серьга застегивалась. Держалась крепко, выглядела красиво и необычно. Стоила недорого, поскольку была серебряной и лишь на рукоятке — позолоченной. Артур взял три, для себя и двух лучших друзей. Он взялся за рукоятку кончиками пальцев и вынул кинжал из ножен. — На них оставалась кровь? — Пинжиев кивнул. — Перед армией я первый раз снял эту сережку. После пришлось делать новую дырку — старая заросла. Я дважды терял ее, но находил. И вот он, третий раз. Опять нашлась, только не в самом удачном месте. — И как она в это место попала? — Ума не приложу. Давно ношу эту гантель. — Он ткнул пальцем в проколотую бровь. — А где твой кинжал, Коля? Тот сделал вид, что не услышал. — Ты рассказал товарищу следователю о нашей былой дружбе? О нашем братстве? Клятве не на мечах, но на кинжалах быть всегда вместе и помогать друг другу? А ты меня топишь… — Мы давно не друзья. — Да. А почему? Из-за чего поругались? Просветишь товарища следователя? Николя умоляюще посмотрел на Артура. И тот сжалился над ним. Но отступать не стал, только притормозил: — Я требую отстранить старшего опера Борисовского от расследования. Он испытывает ко мне личную неприязнь. Господа адвокаты, мы можем настаивать на этом? — Безусловно, — ответили они в унисон. — Прекрасно. Тогда займитесь всем. А мне больше сказать нечего. Пусть меня отведут обратно в обезьянник или отпустят домой. И, бросив сережку в пакет, встал с пыточного стула. Глава 6 Нога опять разболелась. Ей требовался отдых, но Абдула не давал его ей. Он хотел закончить деревянного зайчика. Основную работу он делал сидя, но все равно приходилось часто вставать и опираться на ногу. Он намеревался вымотать себя, чтобы крепко уснуть. Время сиесты уже прошло, но в привычные часы он не смог прилечь. Бродил, как медведь-шатун, по дому, двору. Натыкался на вещи Хомы и то плакал, то молился за упокой его души, а ничего не помогало. Измучившись, взялся за пилу. Надеялся, труд отвлечет. Когда зайчик стал похож на настоящего, Абдула облегченно выдохнул. Тяжело опустившись в кресло, а не на табурет, принялся шкурить фигуру. — Абдула, ты где там? — послышался крик. — Я тебе самсы принесла горячей. С бараниной, как ты любишь. — Тут я, — откликнулся он. Через минуту увидел подругу Хомы Екатерину. Она была единственной женщиной, которую тот к себе близко подпускал. Работала она в дендрарии кассиром. Получала копейки, но не увольнялась. Любила парк так же сильно, как и Хома. Катерина была беженкой из Абхазии. Дом, в котором она жила, разбомбили, родители погибли под обломками. Она, будучи молодой женщиной, смогла нелегально пересечь границу, пройдя по горам многие километры. Ее приютила мать Хомякова. Она же устроила на работу. Девушка очень ей нравилась, и женщина мечтала свести ее с сыном. Но тот, дурило, женился на какой-то, прости господи, прошмандовке. Катерина тоже вскоре в брак вступила. Но быстро овдовела — супруг был уже немолодым. Его квартира досталась ей, и Катя смогла прочно встать на ноги. В сезон она сдавала комнату и огромную лоджию. Вырученных денег хватало на то, чтобы не голодать, работая за копейки кассиром. Через несколько лет Катя купила еще одну квартиру, теперь только для себя и… молодого любовника. Он снимал у нее лоджию до тех пор, пока мог платить. Потом стал ночевать на пляже. Он был художником, рисовал портреты курортников, но его гнали местные, как он их называл, мазилы. Один раз побили. Парень пришел к Кате за помощью — больше не к кому было. Она пожалела бедолагу, пустила на лоджию задарма. А поздней осенью в свою постель. Хома ругал ее за это. Обзывал старой дурой. Они поссорились и не общались несколько лет. Но когда он ослеп, Катя пришла проведать друга. Оказалось, она рассталась со своим молодым любовником, причем некрасиво. Пока Катя была на работе, он таскал в квартиру девочек (она находила сережки, волосы на подушке, скомканные ежедневные прокладки). Натурщиц, как он говорил, когда оправдывался. Показывал работы. Те, что пристойные. Картины в стиле ню Катя нашла позже. И однажды явилась домой в неурочный час. Застукала художника с натурщицей. Они резвились в ванной, натирали друг друга мягкими мочалками в самых нежных местах и целовались. Катя обоих оттуда выволокла и голыми выгнала из квартиры. Художник был дохленьким, его пассия кило сорок пять весила, а Катю боженька силой не обидел. Крупной уродилась, еще и физически работала много, не только в кассе сидела — ремонт сама в квартирах делала. Плюс аффект. Как щенков вышвырнула. Вдогонку вещи художника, но в окно. Так рассказывала Катя. Но Абдула с трудом представлял ее разгневанной. Это была очень милая женщина, и она пекла лучшую самсу с бараниной. Сейчас в руках Кати была тарелка, накрытая чистым полотенцем. Она поставила ее на табурет, из кармана свободных штанов на резинке достала баночку мацони. — Ты как? — спросила она. — А ты? — В шоке. Узнала о смерти Хомы от молочника. — Этот старый абхаз был местным любимцем. Он, как во времена его молодости, ездил по дворам с тележкой, наполненной продукцией. В руках держал колокольчик. Он звонил, покупатели выбегали. — А что с ним случилось? Сердце? Инсульт? Или еще не ясно? — Ясно. Убили его. Катя испуганно вскрикнула. — Да, кто-то забрался в дом и перерезал Хоме горло. — Какой кошмар! — Он выжил на трех войнах, — процедил Абдула. — Его не убило электричество. Я думал, смерть щадила его ради чего-то великого. Не хотела забирать раньше времени. Всегда верил, что друг мой, как его тезка из русских былин, рожден для подвига… Абдула не мог больше говорить. Но и плакать при женщине не хотел. Резко встал, чтоб уйти в дом. Не вышло. Нога подкосилась, Иван рухнул в груду опилок. Катя хотела помочь ему подняться, но была остановлена возгласом: — Я сам! С горем пополам Абдула поднялся. — Катя, ты не обидишься, если я попрошу тебя уйти? Нужно помыться. — И побыть наедине со своим горем? Понимаю. — Она указала на тарелку с самсой. — Если не съешь, убери в холодильник. Протухнет. — Я съем, спасибо. Она хотела еще что-то сказать, но воздержалась. Махнула рукой и удалилась. А Абдула пошел в душ. Плакать больше не хотелось. Весь скопленный за десятилетия запас слез он сегодня израсходовал. Раньше его глаза всегда оставались сухими. Что бы ни случилось, Абдула крепился. Мужчины не плачут! А он, несмотря ни на что… Он глянул на свой искалеченный пах. Зрелище кошмарное. Даже сейчас горько смотреть. А уж тридцать пять лет назад? Когда ты молод. И впереди если не вся жизнь, то хотя бы ее половина. Абдуле выть хотелось каждый день. Но мужчины не плачут! Даже те, что без яиц. Ведь не в них дело. Дух главное. Надо сказать, что Иван очень боялся обабиться. Думал, у него выпадут волосы на лице и теле, начнут расти груди, голос станет нежным. Но нет. Борода осталась, космы на груди. А что облысел, так это нормально. В его роду все мужики плешивели.