— Ты слышал какие-нибудь посторонние звуки ночью? — Вчера нога сильно болела, я уколы делал, с них отрубаешься. Так что нет. — Когда встал утром, заходил к другу? — Нет. Знал, что будет долго спать. — А этот парень, он кто? — речь шла о Димоне. — Журналист из Москвы. Ведет расследование. — Какое? — встрепенулся Додадзе. — С Афганом связано. Дела давно минувших дней. Не думаю, что это имеет какое-то отношение к убийству Хомяка. — Это уж я решу… — И вперил взгляд в Димона. — У вас есть журналистское удостоверение? — Да. Но не с собой. Вместо него могу вам предложить это. Димон достал телефон, зашел на свой канал и положил аппарат на стол. — О, вы тот самый, — воскликнул полицейский. — А я думаю, откуда я ваше лицо знаю! Смотрел некоторые фильмы, интересно. Что за расследование вы ведете сейчас? — Вам все верно сказали. Это связано с войной в Афгане. — Конкретнее? — Он вел разговор и пил мелкими глотками чай из пиалы. Абдула каждому подал. — Я собираю факты о военной преступнице Серафиме Сивохиной, Фатиме, что убила как снайпер и казнила десятки солдат Советской армии, но избежала наказания. — А при чем тут дядя Абдула? — Как потом узнал Димон, тот долгие годы сотрудничал со старшим Додадзе. Изготавливал и чинил беседки для его ресторана, а Зурабу вырезал деревянную саблю, чтоб тот, играя в ниндзя, себя не поранил. — Не он — его друг. Покойный некоторое время служил с ней в медбригаде. — Война в Афгане закончилась давным-давно. Убийство Хомякова точно не связано с той историей. — Я тоже так думаю. Хотя странно, что сразу после того, как он вспомнил какой-то важный факт о Фатиме, мы обнаружили его мертвым. — Совпадение. Но Димону почему-то так не казалось. Журналистская интуиция не хотела соглашаться с элементарной логикой. Да еще эта фраза: «Фатима в Сочи!» Хома будто узнал ее в ком-то из своих знакомых. Или ему это спьяну померещилось? — А я не уверен, что Хома что-то вспомнил, — проговорил Абдула. — Стакан в обед, еще один за ужином, литр пива перед сном… От такого количества алкоголя у здорового крыша едет, а уж у инвалида! — Он подлил всем зеленого чая, его руки едва заметно подрагивали. — Хома любил поболтать с новыми людьми. Особенно о прошлом. Ты, Дмитрий, мог больше не прийти, а ему хотелось еще раз с тобой встретиться. Вот и придумал для тебя замануху. На телефон Зураба пришло сообщение. Он прочел его, нахмурился. — Дядя Абдула, у друга твоего было что красть? — Нет. — Точно? — Пенсию ему на карточку перечисляли, я снимал ее, брал на хозяйство половину, остальные Хоме давал. Он все тратил, не копил. Говорил, государство похоронит. А что? — Сейф взломан. — Чего-чего? — Тумбочка с железным ящиком внутри. — А, эта! Не было там ничего, кроме орденов да медалей. Хомы и деда его. — Это все на месте. В двух коробочках. — Не ценные они. Обычные самые. Он пытался когда-то продать, но давали за каждую бутылку. — Зачем иметь сейф для хранения медалей? — Мать Хомы называла себя ведуньей. Целительством да ворожбой занималась. Гадала. Естественно, за деньги. Она в тумбочку железный ящик и втиснула. Боялась, что ограбят. Но деньги там сгорели сами по себе, когда дефолт произошел. Она все ждала, когда наладится. Не тратила. Но чуда не произошло. Димон вспомнил один из своих фильмов. Он был посвящен детям экстрасенсов, колдунов, целителей. У всех была крайне сложная судьба. Все они считали, что виноваты в этом родители. Они мешали высшим силам, путали их планы, но за это страдали не сами, а их потомки. Покойный Илья Хомяков еще одно тому подтверждение. — Кто мог желать твоему другу смерти, дядя Абдула? — По мне — никто. Хома никому не мешал. — Это ты зря. Он скандальным был. Часто с кем-то ругался, мог специально опрокинуть креслом стойку с открытками, что продавали у входа в дендрарий. — В округе его знали. Не обижались и не обижали. — А если с приезжими расскандалился? Он постоянно в дендрарии торчал, а там почти все гости города, среди которых каких только типов нет. — Он бы рассказал мне. Для него же это целое событие. Зураб допил чай. Ему предложили добавки, он отказался. — Кто наследник Хомякова? — Я. — То есть дом станет целиком твоим? — Абдула кивнул. — Это плохо. Афганец сдвинул седые брови и стал приподниматься, рыча: — Чтоб я своего брата из-за несчастных квадратных метров убил?! — Спокойно, дядя Абдула, — не испугался его гнева опер. А Димон, честно говоря, струхнул. Вид у мужчины был такой грозный, что он не удивился бы, если б тот отвесил Зурабу оплеуху. За что бы загремел в обезьянник. — Я уверен на сто двадцать процентов, что ты на это не способен. Но следователь наш тебя не знает, и для него первый подозреваемый тот, кто получает от убийства выгоду. И живете вы через стену. А на горлышке бутылки отпечатки. Скорее всего, твои. — Мои наверняка. Я приносил пиво Хоме, открывал его. Держал бутылки за горлышки. — Вот видишь. — Я же не тупой, чтоб так подставляться, — снова начал заводиться Абдула. — Захотел бы расправиться, свернул бы ему шею, потом сбросил с кресла! Все бы выглядело как несчастный случай. Хома был слепым паралитиком, с ним даже ребенок справился бы. Зачем втыкать «розочку» в горло? Можно задушить подушкой. — Дядя Абдула, я на твоей стороне. Но ты готовься к худшему. На допросе не психуй, а еще… Про подушку не говори. Твоего друга пытались задушить. Но одеялом из верблюжьей шерсти — на лице ворсинки. Не получилось. Тогда ему воткнули в горло стекло. Так что не так был слаб Хома. Он столько лет толкал кресло, у него руки натруженные. Опер встал, увидев, что из дома выносят носилки с завернутым в черный пакет трупом. — Вы, господин Правдин, тоже будете вызваны к следователю, — обратился он к Димону. — Поэтому рекомендую пока оставаться в Сочи. — Вас понял. — Вы где остановились? В какой гостинице? — В центре для дошкольников «Почемучка». — Где-где? — Это детсад семьи Берггольц, — подсказал Абдула. — У них есть комнаты для сдачи. Бывал я там, теремок им строил. Это на Ломоносова. Вскоре дом покинули все посторонние. Только Димон остался. — Вы были откровенны с этим славным малым Зурабом? — спросил он у Абдулы. — Конечно. Я стараюсь не лгать. — Но иногда приходится? — Как и всем нам. — Он собрал пиалы и поставил их в раковину. Мыть не стал, просто пустил воду. — Есть ложь во спасение. — Вы точно сейчас никого не спасаете? — Некого. У меня был только Хома. Теперь я совсем один. Димон понимал, что Абдула хочет, чтоб ушел и он. А еще…