Мне уже становилось ясно, что, если мы будем продолжать при такой акустике, ни к какому пониманию не придём. Поэтому я, пританцовывая, всё решительней продвигалась мимо Джаспера и других к музыкальному центру и, не обращая внимания на Эмили, как умела, сделала звук тише. Никто не возразил, и я ещё уменьшила громкость. Стало ненамного лучше, но, во всяком случае, оконные стёкла больше не дребезжали и на уши не так давило. Я даже могла понять Эмили, когда она наклонилась ко мне и пренебрежительно сказала: – Не будь всё же такой мещанкой, Лив. Здесь вечеринка, люди хотят танцевать, а не разговаривать. Достаточно странно было слышать эти слова от человека, которого уже прозвали «враг удовольствий». Может, притопывая в неприлично коротком платье, она давала понять, что из скучной учительницы превратилась в украшение вечеринок? Тогда ей надо бы ещё отказаться и от своей кислой усмешки. Я видела, что на ней больше нет цепочки, которую она прежде выставляла кокетливо напоказ, и вдруг поняла, что мне хотел сказать Грейсон. «Соскреби мне белые этикетки» на самом деле должно было значить: «Я вернул себе эти… побрякушки». Ха! – Что ты говоришь?! – воскликнула я. – К сожалению, я ужасно плохо тебя понимаю: музыка слишком громкая. «Нижнее бельё и логистика пикши»? – Проклятая корова, – опять сказала Эмили тоном старухи. – Спасибо. Также и тебе! – Танцевальными движениями я удалялась от неё, не переставая улыбаться. Дальше, у книжных полок, я возле Грейсона опять обнаружила наконец Генри и Персефону, а Джаспер остановил музыку, чтобы ещё раз обнять обоих друзей и сказать им, как он их любит. Вино он давно оставил на белом пианино. Так что отец его по меньшей мере сможет увидеть следы прекрасного вина в форме красного венка на лаковой поверхности. На мгновение могло показаться, что Джаспер от избытка чувств сейчас обнимет и Персефону, которая специально пододвинулась к нему поближе, но в тот самый момент, буквально в ту же секунду, зазвучала новая композиция, а именно «Sympathy for the Devil»[23]. В комнату вошёл Артур и привлёк общее внимание к себе. Подмышкой у него было три упаковки по шесть пластиковых бутылок пива, и выглядел он ангелом с рекламы пива. Похоже, все были этому рады. Все, кроме Грейсона, Генри и, конечно, меня. Мы инстинктивно придвинулись друг к другу. А Генри схватил меня за руку и с упреком сказал: – Джаспер, не говори, пожалуйста, что ты его пригласил! Джаспер развёл руками: – Ох, друзья! А что же я всё это время вам объяснял? Что такое дружба и чему я научился во Франции? Друзья превыше всего! Мне кажется, вы достаточно долго обижались друг на друга. – Тебе во Франции отказала память и ты совсем забыл, что натворил Артур? – Грейсон мрачно смотрел, как Артур в манере лучших санта-клаусов раздаёт банки с пивом направо-налево и всё больше приближается к нам. Мик Джаггер пел: «Pleased to meet you, hope you guess my name. But what’s puzzling you, is the nature of my game»[24]. – Да идите же, – сказал Джаспер, – вам нужен какой-то толчок. Забудьте про этих проклятых демонов, эти глупости детских снов, проснитесь, наконец. Артур наш лучший друг ещё с начальной школы. Допустим, он совершал ошибки, но, во-первых, никто без них не обходится, а во-вторых, многое из того, что случилось тогда, выросло на почве, подготовленной Анабель… – Правда? – спросила Персефона, которая, широко раскрыв глаза, прислушивалась к разговору. – Я же знала, что с вами что-то было. Но что именно? Она уже бормотала не очень разборчиво. Я воспользовалась возможностью и застегнула наконец молнию на её платье, хотя мне для этого, к сожалению, пришлось отпустить руку Генри. Персефона в знак благодарности лишь слегка икнула. – До сих пор никому не пошло на пользу желание жить старыми историями, – ответил Джаспер, не замечая, как гневно блеснули глаза Генри. – Надо просто выйти из их тени и начать сначала. Настоящая дружба когда-нибудь даст себя знать. А мы здесь лучшие друзья, какие только были когда-либо и остались сейчас на свете, ведь правда, Артур? – Правда. Вы четверо мушкетёров… мушкетёров. – Персефона опять вмешалась разговор, бормотание её стало ещё неразборчивей. – А ты, Артур, самая славная и красивая мушка из всех. У тебя такая крутая шевелюра! И кожа такая прикольная! Нежная, как фарфор. – Спасибо, Персефона. – Артур теперь стоял перед нами. Он успел раздать всё пиво и улыбался почти застенчиво. – Хей! В ответ не улыбнулся никто, кроме Джаспера. Мы, онемев, уставились на Артура: Персофона – с широко раскрытыми глазами, восторженно и с любопытством, мы – с отсутствующим видом, по возможности равнодушно. Меньше всего Артуру стоило думать, что мы его боимся. Хотя про себя я, к сожалению, могла так сказать. Мне не удавалось отделаться от мыслей про бедного Тео Эллиса и про то, как Артур ему отомстил, когда тот отважился бросить ему вызов. «Just call me Lucifer. Сause I’m in need of some restraint»[25], - пел Мик Джаггер. А Генри, вскинув брови, заметил: – Твой любимый саундтрек, Артур. Джаспер с упрёком пихнул его локтем, подошёл к Артуру и демонстративно обнял его. – Хорошо, что ты здесь, с нами. Грейсон и Генри тоже рады, они только не показывают виду. Но в глубине души они сознают, что для такой дружбы, как наша, не имеют значения некоторые расхождения во взглядах. Дорогой наш Артур и все вы, теперь что-то должно сдвинуться с мёртвой точки. – Дай им немного времени, – сказал снисходительно Артур. – Понимание приходит иногда лишь в крайнем случае, когда по-настоящему нуждаешься в старых друзьях. И это произойдёт скорей, чем вы, может, думаете. – Он слегка наклонился, деланая робкая улыбка сменила на его лице обычно самоуверенное выражение. – Я говорю лишь Saros-Zyklus. Мы ничего не отвечали, продолжали держаться невозмутимо. Я, во всяком случае, молчала хотя бы потому, что мне не приходило на ум ничего, кроме «Ха?». О Saros-Zyklus я слышала впервые. Вдобавок моё внимание отвлекла Персефона, она как раз сейчас отошла от нас. Я смотрела, как она спешит покинуть комнату. Может, ей стало плохо от вина? Или её сестра появилась раньше, чем она ожидала, и Персефона не хотела попадаться ей на глаза в этом платье? Артур совершенно точно оценил наше молчание. – О, Анабель ещё не посвятила вас в свои расчёты? – Он обеими руками изобразил в воздухе кавычки. – Эти её не всем понятные таинственные смертельные угрозы… Она говорила, что вам не пережить день солнечного затмения? Нет, этого она не говорила. Но какая-то угроза была. – С некоторых пор она уже с ним не беседует, – продолжал Артур, и по моим рукам пробежали знакомые мурашки. – Я имею в виду демона, Повелителя тьмы. Или наоборот. – Он коротко засмеялся. – Того, от которого нам, во всяком случае, не приходится ждать ничего хорошего, так думает Анабель. – Но тебя-то он уже считает своим, – довольно холодно произнёс Грейсон. Я сжала руку Генри, потому что вдруг подумала, что через две недели действительно ожидалось солнечное затмение. Мы собирались наблюдать это событие на школьном дворе, обзаведясь защитными очками и разными измерительными инструментами, которые уже мастерили из бумаги на уроках физики. Артур слабо улыбнулся: – Если серьёзно, было бы умней вспомнить старые времена и держаться, как прежде, вместе. Положение может ухудшиться быстрей, чем нам хотелось бы. – Что ты… – начал Гарри, но тотчас замолк. И не только он. Все внезапно прекратили разговаривать, танцующие застыли в странных позах. Если бы не продолжала играть музыка, наступила бы мёртвая тишина. И лишь Персефона вновь появилась в дверях. Моя Персефона, девушка, которую интересовали только симпатичные парни, мода и макияж, которая часами могла говорить о губной помаде и отличии тёмно-малинового цвета от перламутрового розовато-лилового. Предмет, который она держала в руках, стоя на пороге, так ей не подходил, что секунд пять я тупо смотрела на неё, прежде чем до меня дошло, что передо мной не фата-моргана[26]. Там стояла действительно Персефона – и в руках её было ружьё. Чертовски большое, чертовски настоящее ружьё. И по виду Персефоны можно было сказать, что она знает, как с этим ружьём обращаться. Она медленно подняла его и направила в нашу сторону. С задержкой в несколько секунд меня охватил ужас. Больше всего меня испугало, однако, не оружие, а странное, остекленело-мечтательное выражение глаз Персефоны. Точно так же выглядела миссис Лоуренс тогда в столовой. Артур тихо засмеялся. – Быстрей, чем нам хотелось бы, – повторил он. Глава девятая Эмили выключила музыку. Она единственная из всех сумела шевельнуться, остальные всё ещё стояли в оцепенении, уставившись на Персефону. А она уставилась на нас. Без музыки воцарилась полная тишина, лишь из кухни ещё доносились смех и обрывки слов – там явно не знали, что происходило у нас. В школе нам когда-то давно давали памятки о том, как правильно вести себя в случае угрозы жизни, и правила эти сводились к простой формуле: бежать, спрятаться, ждать. Мы просто ждали. Вдруг всё это обернётся глупым розыгрышем? Я потеряла чувство времени. Неужели Персефона вошла всего несколько секунд назад? Мне уже казалось, что прошла целая вечность. Рука Генри в моей руке была ледяной. Джаспер наконец решился прервать тишину. – Это что?.. Охотничье ружьё моего отца? – Голос его звучал хрипло. – Да, – сказала Персефона невозмутимо. – Ключ от шкафа с оружием он спрятал под старым цветочным горшком в прачечной. На второй полке сверху. Старый цветочный горшок. Прачечная. Мой мозг повторял отдельные слова, но не мог связать их в законченную мысль. Что здесь происходит? Грейсон шагнул вперёд, Персефона в ответ направила ружьё на него. За моей спиной прозвучал сдавленный крик девушки, и Грейсон больше не шевелился. – Лучше положи эту штуку, Пенелопа. – Джаспер нервно засмеялся. – Она не заряжена, но мало ли что… – Персефона, – она поправила его совершенно спокойным голосом. – Меня зовут Персефона. А такое ружьё перезаряжается простым движением затвора, заодно выкидывается гильза. Это же очень просто. – Она сделала шаг-другой, вошла в комнату и снова подняла ружьё. – В конце концов, можно поставить на предохранитель. Дышать спокойно. Ей это удавалось гораздо лучше, чем нам. Мы не могли ни задержать дыхание, ни откашляться – дуло ружья было направлено на нас. А точней сказать, на меня. – Приклад надо как следует прижать к плечу. Расслабить кисть, предплечье и всю руку, одновременно напрячь запястье. Снять с предохранителя, прицелиться, указательный палец положить на курок, – продолжала Персефона. Голос её звучал так, будто она зачитывала поздравление к 75-летию Общества любителей охоты на уток. Только я не была уткой. И я не была любителем охоты. – Персефона! – произнесла я хриплым шёпотом. И дальше не могла найти слов. Я знала: что-то надо сделать, но чувствовала себя в одном из тех кошмаров, когда время движется замедленно и земля под ногами, сам воздух кажутся вязким сиропом. Даже мозг становился сиропообразной массой. Хотя, возможно, всё происходило гораздо быстрей, чем мой мозг способен был это усвоить. Персефона и так не обращала на меня внимания: она больше занята была тем, чтобы точней прицелиться мне в грудь. Грейсон стоял к ней ближе, но по выражению её лица чувствовалось, что её не волновало, успеет ли он её остановить. Будь он каким угодно быстрым, пуля быстрей.