Я покачала головой и рассказала все как есть. Хайке опустилась на край плюшевого кресла. Я ощутила приступ удовлетворения. Она действительно ничего не знала. Полиция так и не удосужилась позвонить сюда и пригласить к телефону человека, чье имя было указано на адресе открытки. Моя поездка оказалась ненапрасной. Анна Джонс была дочерью А. Геллера. Кем же он, в свою очередь, приходился тем Геллерам, которые покоились на кладбище, я могла только догадываться. Внуком? Который назвал свою дочь в честь той Анны, что стояла на парадном крыльце усадьбы, позируя перед фотографом в 1914 году? Пока заведующая вела меня по лестнице наверх, я пыталась разобраться в поколениях и возрастах. Сменяя друг друга, в голове проносились образы Анны Джонс. Вот она у нас в саду, в комнате наверху, в салоне. Как она внимательно все изучает, проводит рукой по лестничным перилам. Ее связь с усадьбой оказалась куда прочнее, чем когда-либо появится у меня. Так почему же она ничего не сказала? Должно быть, она не знала наверняка, подумала я. Или же соврала. Я слишком наивная, верю людям на слово. Она хотела иметь копию договора, чтобы поискать в нем юридические огрехи, но в самом ли деле она хотела помочь нам? Оказавшись на вершине лестницы, я постаралась отбросить прочь подобные мысли, вообразив на некоторое время, что не было у нее никаких скрытых мотивов. Возможно, существовало куда больше Геллеров и заброшенных усадеб, возможно, она просто ездила и осматривала их все. И вообще, я должна помнить, что я здесь, чтобы сообщить печальную весть пожилому человеку. — Конечно, здесь есть подъемник, установленный для тех, кому уже трудно подниматься по лестнице. — Хейке обернулась ко мне, когда мы оказались в верхней передней. Меблировка здесь была проще, обитые позументом стулья. — Но господин Геллер до сих пор и сам прекрасно справляется. Мы хотим, чтобы наши постояльцы продолжали двигаться. Физические мучения не самое страшное для него. Откуда-то доносилась классическая музыка, успокаивающая фортепьянная мелодия. Я заглянула в несколько залов — повсюду ряды нержавеющих кроватей, высоких и низких, по образцу больничных моделей. Ощущение, что роскошь на нижнем этаже всего лишь кулиса. Это был не дом отдыха рубежа прошлых столетий, а всего лишь обычный приют для престарелых. На четырех кроватях лежали старики, уже отошедшие ко сну, если они вообще сегодня вставали, на диванчике в коридоре сидели две пожилые леди и равнодушно смотрели перед собой в ожидании чего-то. Мое внимание привлекло лицо одной из женщин. Миловидное, немного похоже на мое, с волосами, забранными в узел, туманный взор светло-голубых глаз обращен внутрь. Вот и я буду выглядеть точно так же, если проживу достаточно долго. Если время галопом проскачет мимо. Я ощутила в животе неясную тревогу. Мой папа ушел из жизни в таком же вот точно месте, только куда более некрасивом, с обшитыми позументом стульями. Незадолго до смерти он перестал разговаривать. — Мы стараемся заботиться о них до самого конца, — сказала Хайке. — Мы частная альтернатива и стремимся дать своим постояльцам все самое лучшее в последние годы их жизни. Здесь никто из них ни в чем не нуждается. Интересно, это она так пытается продать мне место здесь или просто извиняется за ту тоскливую обстановку, которую я вижу? Впрочем, возможно, ее слова были даже правдой. Голос заведующей звучал так уверенно, и сама она лучилась дружелюбием, заботливая рука на моем плече, когда мы остановились у закрытой двери дальше по коридору. — Я только не знаю, вы давно знакомы с?.. — Не особо, — отозвалась я. Она коснулась пальцами дверной ручки, помолчала немного, должно быть, обдумывая, что можно мне рассказать, не нарушив профессиональной тайны. — Днем он более или менее спокойный, — проговорила она наконец. — По ночам же бывает сильно взволнован, но в то же время сознание более ясное. Я сама в это время не работаю, но регулярно получаю отчеты от ночных сиделок. Иногда им приходится запирать двери, потому что он будит остальных. Так что днем он чаще всего спит. Мы пытаемся привить ему правильный режим, но в то же время не хотим понапрасну пичкать его лекарственными препаратами. Такая вот дилемма получается. — Я понимаю. — Бывает, он осознает, где находится, а бывает, что и нет. Он может принять вас за совершенно другого человека. — Я знаю, как это бывает. Мой отец страдал деменцией. — Да, тогда вы в самом деле понимаете, что это такое, — согласилась заведующая, — но в то же время у всех бывает по-разному. Деменция не просто физиологический процесс, его причиной могут стать воспоминания и переживания, которые долго вытеснялись. Посттравматический синдром может проявить себя долгое время спустя в симптомах, похожих на те, что мы наблюдаем при болезни Альцгеймера. Я отметила, что она рассуждает по большей части в общих чертах, словно речь идет не о конкретном человеке. — Способ мозга защитить себя, если можно так выразиться. Для людей этого поколения, которые детьми пережили войну, подобное не редкость. Деменция становится бегством от трудностей и в то же время выпускает на свободу воспоминания, которые человек хотел бы гнать от себя прочь. Прошлое и настоящее в его сознании существуют бок о бок, без согласования между собой. Зачастую деменцию характеризуют как забывчивость. Господин Геллер же скорее заблудился в собственных воспоминаниях. — Он помнит, что у него есть дочь? — спросила я. Мой папа довольно рано забыл, кто я, но, когда, навещая его, я брала с собой детей, он, случалось, называл мою дочь Соней. Я старалась смотреть на это с позитивной точки зрения — по крайней мере он помнит о моем существовании, но временами спрашивала себя, а что, если ему кажется, что он видит перед собой мою сестру. Может, он забыл, что она умерла, и помнит только то короткое время, когда она была еще жива. — Вы можете с ним поговорить, — разрешила Хайке и надавила на дверную ручку, — но среди каких воспоминаний господин Геллер находится сегодня, я сказать не берусь. * * * В кресле сидел старик и, казалось, спал. Лицо повернуто к окну, рот приоткрыт. Одна его рука покоилась на коленях, и он что-то сжимал в ней. Смятую салфетку. Голубая рубашка, темные брюки, коричневые тапки из войлока. Я осталась ждать у дверей, а Хайке прошла вперед и, положив руку старику на плечо, наклонилась к нему и заговорила осторожно и ласково: — Господин Геллер. Ахо. К вам гости. Старик вздрогнул и издал какой-то звук. Хайке придвинула стул так, чтобы я смогла сесть напротив него. Глаза мутные, с дрожащими веками, но все-таки не сонные. Казалось, он глядит на меня и в то же время пытается вспомнить, кто я такая. — Значит, это вы ко мне пришли. — Соня должна вам кое-что рассказать. Боюсь, у нее печальные новости. Я взяла старика за руку, поздоровалась и, назвав свое имя, села на стул. С чего же мне начать? К сожалению, произошло нечто печальное, нет, очень прискорбное, нет, нечто совершенно ужасное — я перебирала в уме слова, выискивая подходящие. Ахо Геллер переложил салфетку в другую руку. Внимательно поглядел на нее, словно соображая, для чего она ему понадобилась. Наконец вытер ею нос. — Анна? — спросил он, когда я наконец выдавила из себя первую фразу. — Ваша дочь, — уточнила Хайке. Она стояла по другую сторону от старика, ее поддерживающая рука на его плече. — Я очень сожалею. Плечи старика чуть поникли. Неужели он понял? Вот почему он сморкался и взгляд его глаз, казалось, был устремлен на нечто другое? В иное время, на кого-то из живых. — Я принесу свечу, — сказала Хайке, — чтобы вы могли поставить ее в память о своей дочери. Старик повернулся вполоборота, провожая заведующую взглядом. На бюро возле окна я увидела прислоненные к стене открытки. Знакомые виды: церковь, городская площадь, Правчицкие ворота. Еще там был поблекший от времени семейный фотоснимок, сделанный, должно быть, в начале семидесятых. Мама, папа и их дочка, один глаз девочки прищурен от солнца. Анна. Я как раз прикидывала, насколько бессовестно будет с моей стороны подойти и прочесть эти открытки, когда старик внезапно заговорил, и я вздрогнула от неожиданности при звуках его голоса: — Куда она отправилась? Где Юлия? Прошло несколько секунд, прежде чем я поняла, что он сказал. — Кто такая Юлия? — осторожно поинтересовалась я. Нет ответа. Я наклонилась ближе. — Это ваша мама? Ее звали Юлия Геллер? Ахо Геллер забарабанил пальцами по подлокотнику кресла, словно он устал от меня, словно я его раздражала. Тогда я достала открытку, собственно, ту самую причину, почему я здесь. Старик просиял и, поблагодарив меня, принялся внимательно разглядывать снимок на лицевой стороне. Я осторожно повернула открытку в его руках обратной стороной вверх. — Можно я прочту вам? Этот от Анны, вашей дочери. Он посмотрел на меня растерянно — должно быть, это и было ответом. Я прочла. Пока я читала, Ахо Геллер кивал и улыбался, после чего я положила открытку обратно ему на колени. Он оставил ее там лежать, легонько постукивая по ней кончиками пальцев. — На ней изображена площадь в Карловом Млине, — пояснила я. — Я недавно там поселилась. Приобрела виноградник прямо за городом, возле реки, после моста нужно свернуть на запад. Может, вы как раз там выросли? Продолжая говорить, я рассказала ему про розы, припомнив даже несколько названий сортов, упомянула липу и даже сказала пару слов о кошке. Он вздрогнул или мне показалось? Пробормотал что-то. — Арамис, — проговорил он. — Кто это? Вместо ответа Ахо Геллер откашлялся, может, просто забыл, о чем хотел сказать. — Там есть один человек вашего возраста, возможно, вы его знаете? Его зовут Ян Кахуда, его отец был садовником. В детстве Ян играл в туннеле под домом. Вы тоже там играли? Я не заметила, как Хайке вернулась обратно в комнату, настолько меня поразили перемены, произошедшие с глазами старика. Казалось, Ахо Геллер пристально смотрит на что-то отдаленное, что стремительно на него надвигается, словно мчащийся поезд. Я не знаю, как мне это описать. Страх, который охватывает тебя, когда на самом деле все уже давно позади. Руки старика затряслись. — Что он там делает? Туда нельзя. Прочь оттуда. Прочь! Ахо Геллер зажал руками уши. Хайке бросилась к нему, приобняла, успокаивая и возвращая его в настоящее, или в бесцветное ничто, или где он там сейчас мысленно пребывал, пока не появилась я. * * * Я извинилась, когда мы покинули комнату и принялись быстро спускаться по лестнице. Мне хотелось задержаться на подольше, дождаться проблесков в сознании, но по напряженной спине заведующей я догадалась, что она уже жалеет, что впустила меня. Я посмела рассказать о том, о чем прежде не упоминала, что я купила виноградник в Богемии, где с большой долей вероятности вырос Ахо Геллер. Что я общалась с его дочерью Анной и даже встретила того, кто вполне мог быть другом его детства. Но разве это плохо — говорить о прошлом, воскрешать его в памяти? Разве не проще иметь дело с тем, что было давным-давно? Внизу Хайке остановилась. — Это его дочь так сказала? Что он там родился? Странно. — Она посмотрела на меня задумчиво или скорее скептически. — По-моему, в его документах указано, что он местный, и ни слова о том, что он родом из других краев. И в довершение всего виноградник? Чрезвычайно странно, но я что-то не припомню такого. Заведующая жестом показала, чтобы я следовала за ней в кабинет. Три стены кабинета были сверху донизу увешаны полками из темного дерева. Сама комната напоминала небольшую библиотеку, такие же цвета, темные и в то же время тусклые; выцветшие, пожелтевшие обои с медальонами, которые запросто могли быть там с самого начала. Хейке достала папку и принялась ее листать. — Здесь нет никаких сведений о родителях или других родственниках, кроме жены, которой не стало в 1994 году, и дочери, Анны… Обычно мы просим родных рассказывать о семье и прочем, это помогает нам, когда нашим постояльцам бывает сложно сориентироваться в своих воспоминаниях. Но, сказать по правде, тут у нас мало чего… Работал на шахте до того, как она закрылась в 1992 году, прочие сведения о занятости отсутствуют. Должно быть, он рано вышел на пенсию, таких было много, кто не смог устроиться на работу nach Die Wende[24], после падения стены… Хайке наморщила лоб, еще сильнее склонившись над папкой: — Я немного ошиблась. Он родился в Берлине в 1934 году, а в Гросрешене появился после 1946 года. Могла ли я так сильно ошибаться? Может, Анна спрашивала у отца всего лишь о какой-нибудь семейной поездке, во время которой они пересекали границу какого-нибудь другого края, который просто выглядел похоже? Счастливое воспоминание, которое, как она думала, его обрадует. Я жалела, что не решилась поближе взглянуть на остальные открытки, пока Хайке не было в комнате. Заведующая между тем сосредоточенно читала дальше. Ее, кажется, задело, что она так промахнулась. Ахо Геллер, подумала я. Родился в 1934 году. Выходит, сейчас ему восемьдесят пять. А сколько лет ему было, когда закончилась война?