* * * Я пишу это только для себя, чтобы навести порядок в своих мыслях. Чтобы воскресить в памяти то солнечное жаркое утро в начале лета, когда я впервые увидела Анну Джонс в ресторане гостиницы, и вспомнить каждую деталь, как значительную, так и незначительную. Все начинается и заканчивается Анной Джонс. Ее образ, в углу обеденного зала, сидящей с книгой, под головой мертвой косули. Нет, я не углядела в этом никакого знака, ничего такого мне тогда и в голову не пришло. Она не вписывается сюда. Так я тогда о ней подумала. Воспоминания ненадежны. Они обманывают нас. Постоянно. Объединяют одно с другим, потому что мозгам так удобно, потому что им хочется видеть закономерность и смысл там, где есть только случайность, перевирают и дополняют тем, что кто-то другой рассказал или что нам, возможно, только почудилось. Действительно ли я первая пошла на контакт или же это она стремилась к знакомству со мной? Когда она спрашивала про липу, разве не было в ее вопросе скрытого подтекста или же он слышится мне только сейчас, спустя какое-то время? Мне приходится постоянно останавливать себя, зажмуриваться и прокручивать воспоминания заново, а вечер за окном между тем становится все темнее. Кем же ты была на самом деле, Анна Джонс? * * * Время почти исчезло. Оно текло сквозь меня словно воздух, пока я писала, часы и минуты, которые я вдыхала и выдыхала в виде невидимых частиц, но скоро этот день наконец-то подошел к концу. Тело ломило от усталости, но лечь спать я не осмеливалась. Я боялась уснуть, боялась забыть, боялась того, что случилось. Вечер выдался непривычно холодным. Я закрыла окно и почувствовала, как сильно проголодалась: за весь день у меня в желудке не было ничего, кроме одного бутерброда. Я нажала на кнопку возле барной стойки, и вскоре откуда-то из заднего помещения появился Либор. Он выглядел так, словно только что проснулся. Шел двенадцатый час, и ресторан был закрыт, но он спокойно застегнул несколько пуговиц на своей рубашке и невозмутимо заявил, что сейчас же распорядится насчет гуляша. Десять минут спустя из кухни раздался писк микроволновки, и передо мной на барной стойке появилась тарелка. Я поняла, что это скорее всего остатки от обеда. — А ваш муж, они сказали, когда он сможет вернуться? — Я точно не знаю. Никто не звонил? Хозяин гостиницы покачал головой и выставил передо мной бутылку французского вина. — К сожалению, я не могу держать гостиницу открытой после полуночи, но ведь у вас же есть мобильный телефон? Я принялась за еду, что избавило меня от необходимости отвечать на его вопрос. Мясо было жестковатым, хлеб немного зачерствел. — В таком случае вы можете сами спуститься вниз и открыть ему, — продолжил Либор. — В смысле если ваш супруг вернется поздно. Несмотря на то что мой взгляд был прикован к тарелке, я знала, что он наблюдает за мной, пока я подношу ложку ко рту, глотая плавающие разваренные ломтики моркови и картошки в гуляше, который больше походил на суп. Комок сметаны развалился, стоило мне тронуть его ложкой, растекся и сделал поверхность мутной. — Я слышала, как приезжала полиция и обыскивала ее комнату, — выкрутилась я из неловкого молчания. — Не знаете, нашли они что-нибудь? — Сомневаюсь. — Либор налил себе пива. — Кстати, будь я на вашем месте, не стал бы задавать подобные вопросы кому попало. — В смысле? Либор наблюдал за тем, как оседает в бокале пена. В ожидании ответа я успела доесть то, что было у меня на тарелке. — Мы здесь уже давно, — проговорил он наконец. — Мой дед купил эту гостиницу после войны, и мальчишкой я встречал постояльцев, прежде чем мне доверили ключи от номеров. Вы, вероятно, заметили, что у нас не так много постояльцев, но бывали времена и похуже. Жизнь научила меня не вмешиваться в то, что тебя не касается. Держать глаза и уши открытыми, но при этом ничего не видеть и не слышать. Вывешивать в окне тот флаг, который должен быть вывешен, красный, когда у власти красные, или национальных цветов, как сейчас. Я советую быть вам осторожнее, это все, что я хочу сказать. — Почему же? — От усталости мозги были как в тумане и туго соображали, когда я попыталась уловить его мысль. — Что они сказали? — Как бы то ни было, мне они ни слова не сказали. И вам я тоже ничего не скажу. Они пришли, сделали свое дело, вернули ключи, поблагодарили и ушли. Все очень культурно. Думаю, они пробыли наверху почти полчаса. Ее сумку, конечно, забрали с собой. Я ее узнал, сам помогал ей донести до номера. Они ведь еще вернутся, подумал я, чтобы снять отпечатки пальцев, собрать образцы ворсинок и все такое, что можно увидеть по телевизору, но они даже дверь не опечатали. Как я уже сказал, я человек осторожный и не хочу никому переходить дорогу. В таком городишке, как этот, подобное не для меня. Я вспомнила, что у меня сложилось впечатление, что те, кто обыскивал комнату, очень торопились. А что касается двери, которая повторно открылась и закрылась, то, должно быть, это был Либор, который заглянул в номер после того, как его покинула полиция. — Я только спросил, все ли они закончили, чтобы можно было убраться в номере, — продолжил он. — Да, вы должны меня простить, я не хочу показаться бессердечным, ужасно, что это случилось с одним из моих постояльцев, такая приятная женщина, всегда такая вежливая, очень сдержанная, никаких жалоб, несмотря на то что в ее глазах мы, должно быть, выглядели заурядным заведением, но я должен вести свое дело, и потом я сомневаюсь, что полиция заплатит мне за то, что номер пустует. — Кажется, я не все понимаю. Он наклонился над барной стойкой и понизил голос, хотя никого рядом не было. — Номер не пришлось убирать, — сообщил он. — Совершенно. Они сделали всю работу за меня, спасибо нашей доблестной полиции. Насколько я успел убедиться, после их ухода все поверхности оказались протерты, ни бумажки, ни пятнышка. Они не оставили после себя ничего крупнее пылинки. Был риск, что я что-нибудь неправильно перевела из того, что он говорил, или же мысленно дополнила его слова теми, которые, как мне казалось, он хотел сказать. Его английский, как я уже упоминала, был не ахти, а немецкий и того хуже. Некоторые вещи приходилось переспрашивать, чтобы быть уверенной, что я поняла правильно — я так часто делаю, чтобы избежать ошибок. Слова должны употребляться правильно и произноситься корректно. Если твоя мама — библиотекарь, то к таким вещам привыкаешь с детства. Auslöschen. Уничтожить. Произнося это, Либор посмотрел мне прямо в глаза, и что-то суровое промелькнуло в этот момент в его взгляде. — Они пришли туда не затем, чтобы обыскать комнату, вот что я скажу. Они пришли, чтобы уничтожить все следы. — Но зачем? — Ну, о таких вещах нужно спрашивать у полиции. Если, конечно, ты тот, кто может задавать ей такие вопросы. После чего Либор намочил тряпку и принялся аккуратно оттирать жир и присохшие капельки пива с барной стойки. * * * Визитная карточка осталась лежать в моем бумажнике, я вспомнила о ней ночью, когда сидела и писала, одновременно пытаясь сообразить, что мне следует предпринять, когда рассветет. Пойти в полицию, решила я, где прежде меня посылали то туда, то сюда, а еще позвонить в посольство, но оно далеко. Рука переводчика коснулась моей, когда он протянул свою визитную карточку при нашей первой встрече. Я не осмелилась звонить ему в такую рань, решив дождаться хотя бы восьми часов утра. После чего на два часа уснула и во сне долго что-то искала, даже не знаю что. Помню только, что было слишком поздно, слишком поздно спасать Даниеля, слишком поздно для всего. Проснулась я в поту, хотя во сне умудрилась спихнуть одеяло и простыню на пол. Час спустя в дверях ресторана появился Антон Адамек. Я сидела в одиночестве в самом дальнем углу зала, где нас никто не мог услышать. Он поздоровался и бросил взгляд на голову косули надо мной, прежде чем сесть за столик. — Я вам сочувствую, — сказал он. — Сначала история с судетским немцем в вашем подвале, а теперь еще и это. Должно быть, это большое потрясение для вас. — Хотите кофе? — У меня совсем мало времени. Я должен быть там к десяти часам. — В полиции? Переводчик кивнул и достал свой телефон, на экране которого высветились электронные цифры. Оставалось сорок шесть минут плюс самое большое три минуты, чтобы добраться до городской площади, где располагался полицейский участок. — Вы виделись с моим мужем. Как он? — Мне позвонили вчера вечером, чтобы я приехал и объяснил ему, что происходит, какие у него есть права и тому подобное. По большей части мне сказать нечего. Я встречался с ним лишь на короткое время. — И что же в таком случае происходит? Он арестован, заключен под стражу? Его можно навестить? Антон Адамек обернулся и, кажется, внимательно оглядел остальных посетителей в зале. Пара немецких туристов, экипированных для горных восхождений, один из завсегдатаев, заказавших себе первую порцию пива за день. — Пожалуй, я бы выпил немного кофе, — проговорил Адамек. Моя рука слегка дрожала, когда я наливала ему из кофейника, который входил в сервировку завтрака. — Как вы понимаете, я связан обязательством о неразглашении служебной тайны, — продолжил он. — Честно сказать, мы вообще с вами не должны сейчас разговаривать. Мне показалось, что его взгляд скользнул чуть ниже, между моих грудей, но я не уверена. Я надела белое платье, закрасила макияжем следы усталости, наложила светлые тени, которые скрыли истинное положение дел на моем лице. — Я рада, что вы пришли, — сказала я. Переводчик повертел в пальцах чайную ложечку. — Они имеют право задержать вашего мужа на сорок восемь часов. Он, в свою очередь, имеет право связаться со своим посольством, но он отказался, потому что не считает, что он в чем-то виновен, и вместо этого потребовал, боюсь, довольно громко, чтобы его немедленно отпустили. По этой же самой причине он отказался от адвоката. Боюсь, это ошибка с его стороны. — Он не совершал никакого преступления. — Я всего лишь переводчик. — Ему полагается адвокат?