Закрываясь от моего револьвера поднятой ладонью вытянутой руки и глядя из-за нее мне прямо в глаза, князь сделал несколько осторожных шагов в сторону письменного стола Корзунова. – Двести тысяч? – я отступил назад, не давая ему приблизиться ко мне. – Напомню вашему сиятельству, что когда-то в моем самарском доме вы предлагали мне десять!.. – Простой торг, милейший Марк Антонович, простой торг! – улыбнулся в усы князь. – Стоящие вещи растут в цене, как и стоящие люди… – Вы что же, действительно думаете, что сейчас от вас мне нужны деньги? – Вам, быть может, и не очень, хотя отказываться было бы странным с вашей стороны, особенно если вспомнить об истинном положении ваших дел, – Кобрин сделал еще шаг и оказался рядом со столом. – А что же насчет осиротевшей фамилии Савельева – его вдовы и дочери? Двести тысяч – это аккурат их вдовья доля. – Я бы поверил вам, князь, да не приходится, – не сводя глаз с моего противника, я покрепче сжал рукоятку револьвера. – Напрасно сомневаетесь! Я всегда верен своему слову, – князь взял со стола перо. – Надеюсь, вы позволите мне здесь расположиться? Я кивнул. Князь дрожащей рукой отодвинул кресло, не сводя с меня взгляда, сел за стол, снял перчатки, вынул из-за отворота шинели чековую книжку в черном кожаном переплете и с выдавленной на ее лицевой стороне надписью: «Санкт-Петербургское Общество Взаимного Кредита», раскрыл ее, откинул серебряную крышку чернильницы, обмакнул конец пера в чернила и, придвинув подсвечник поближе к себе, принялся писать. – Вы же хотели справедливости? – приговаривал он, заполняя лист. – Двести тысяч – достойное приданное для молодой девушки, не правда ли? Я продолжал стоять с револьвером в руке и только завороженно глядел на большой перстень с алым сверкающим рубином на пальце у князя и на стальное перо, которое все тверже и увереннее скребло по гербовой бумаге, украшенной узорчатым гильошем и вензелями. – Или же весьма солидная пенсия для вдовы, – князь бросил на меня красноречивый взгляд, – это уж как вы решите! Князь закончил с распиской, отложил перо, захлопнул чернильницу и аккуратно промокнул исписанный лист с помощью тяжелого бронзового пресс-бювара с ручкой в виде взлетающего с воды лебедя. Затем он вырвал расписку из книжки и, помахав ею в воздухе, положил лист в маленький голубой конверт – один из тех, что хранились в ящичке вместе с листами бумаги сбоку от письменного прибора. – Как вы можете видеть, все довольно просто, – сказал он, поднимаясь из-за стола и становясь напротив меня с конвертом в левой руке. – Прошу вас! Имя получателя этих денег вы сможете вписать сами… Комната перестала плыть перед моими глазами. Сознание вдруг прояснилось до кристальной чистоты, и я понял или, быть может, даже кожей почуял то, что случится здесь через мгновение. Протягивая мне зажатый в пальцах конверт, князь сделал шаг вперед и взмахнул рукой, в которой сверкнула рдяная медь. В ту же секунду мое тело пронзила острая боль. В глазах побежали красные и черные точки. Мой револьвер с тяжелым глухим стуком упал на паркет. Правая кисть безвольно повисла. Схватив ее левой рукой и отступив на шаг назад, я едва успел увернуться от пресс-бювара, со свистом рассекшего воздух прямо у моего виска. Промахнувшись, князь обхватил меня обеими руками и изо всех своих сил толкнул меня в стену, оказавшуюся за моей спиной. Деревянные лакированные панели на стене громко хрустнули. «Хорошо бы не кости», – подумалось мне. Я с размаху ударил противника левой рукой в ухо, затем в живот. Князь согнулся пополам и опустился на одно колено. Поддерживая ушибленную кисть и пошатываясь, я бросился к лежавшему на полу револьверу. Опустившись на четвереньки, я, казалось, целую вечность пытался поднять его с паркета, но сведенные судорогой руки отказывались меня слушаться. Я услыхал за спиной свистящее дыхание и возглас, похожий на львиный рык. Потом в доски пола, на которых я только что стоял, ударился тяжелый резной стул, который непременно пришиб бы меня насмерть, не отпрыгни я мгновением ранее в сторону. Отбросив сломанный стул, князь носком сапога пнул мой револьвер, который, блеснув вороненым стволом, улетел куда-то под массивный стол Корзунова. Затем мой противник набросился на меня сзади и сдавил мне горло. Голова моя загудела как колокол, а из глаз брызнули яркие белые искры. Извернувшись, я сумел двинуть локтем врага по ребрам. Он охнул и, отпустив мое горло, попытался нащупать пальцами мои глаза. Почувствовав на своем лице руку князя, я остервенело вцепился в нее зубами. Рот мой тут же наполнился солоноватым тошнотворным вкусом чужой крови, но я, поборов желудочный спазм, стиснул зубы изо всех сил, на которые только был способен. Князь заорал и, вскочив на ноги, принялся свирепо лупить меня по голове свободным кулаком. Сумев все же вырвать из моих зубов свою израненную кисть, он яростным ударом сапога опрокинул меня навзничь и, прыгнув на меня сверху, всем своим весом придавил мои руки и ноги к полу. – В вас, милейший, – тяжело дыша, прохрипел князь, нависая надо мною, – нет ни одной черты вашего исторического тезки… Ну, если только не считать происхождения из низкого, плебейского рода… Никакого хладнокровия и стратегии! Вас даже убить придется так же обыкновенно и скучно, как и всех прочих… Он снова набросился на меня и принялся душить. У меня потемнело в глазах, и кровь, разом прилившая к лицу, гулко зашумела в ушах. Во все сужавшемся и мутневшем пятне моего взора я видел взъерошенную шевелюру князя и его лицо: разбитое, красное, перекошенное от злобы и натуги. Стараясь сдавить мне горло как можно сильнее, князь уперся коленями в пол и всем весом навалился на мою грудь. Задыхаясь, я левой рукой сумел нащупать рядом с собой какой-то тяжелый предмет. Схватив его и уже почти ничего не видя и не слыша вокруг, я что было сил ударил в то место, где, кажется, должна была быть голова князя. Хватка врага ослабла. Вдохнув воздуха, я ударил еще. И еще. Мой противник тяжелым мешком рухнул прямо на меня. Оттолкнув его, я перевернулся и сел. Поверженный князь ничком лежал на полу рядом со мной. Он не двигался и лишь слабо стонал. По его виску, бровям, носу и щеке струилась кровь. Я посмотрел на предмет, который все еще сжимал своей дрожащей разодранной рукой. Это был учебник географии в изящном кожаном переплете с красивыми латунными резными уголками, один из которых стал теперь бурым и влажным. С трудом поборов искушение нанести для верности еще пару ударов, я поднялся и снова спрятал книгу за пояс. Затем, пошатываясь, я подошел к двери, но, взявшись за ручку, замер на месте и обернулся. Преодолев боль, пронзавшую мое тело с головы до ног, я вернулся к столу Корзунова и, наклонившись, вместе с револьвером поднял с пола валявшийся там маленький тонкий голубой конверт. Через полчаса я снова был в уже плотно окутанном тьмой Вознесенском переулке. Дверь квартиры Элизы мне открыл следователь Данилевский. Увидев мое окровавленное опухшее лицо и неестественно прижатую к туловищу правую руку, он нахмурился и за плечи втянул меня в переднюю. – Что стряслось? – осведомился он, усаживая меня на стул. – На вас напали? – Там был князь, – еле выговорил я, с трудом ворочая онемевшей челюстью. – Где? – в мгновение ока ко мне подскочил Конев. – У Корзунова. – Вы прятали бумаги Барсеньевых в доме Корзунова? – Я прятал их в доме своего друга!.. Оставьте меня… – Успокойтесь, Марк Антонович, вас никто не винит, – отстранив следователя с адвокатом, передо мной на колени опустилась Элиза, держа в руке салфетку, смоченную в коньяке. – Полагаю, что о смерти Корзунова князю сообщил Шиммер, – буркнул Данилевский-старший, внимательно осматривая меня при свете зажженной керосиновой лампы. – Больше некому… Рука ваша сильно ушиблена, но признаков перелома нет. О, так вас еще и душили!.. – воскликнул он, коснувшись пальцами саднящих пятен на моей шее. Мое лицо обожгла салфетка Элизы, поэтому в ответ я только поморщился. – Он жив? – спросил меня следователь. – Князь? – Да. – Когда я покидал дом, был еще жив. Едва ли от удара гимназическим учебником по голове умирают… – я протянул книгу следователю. Он повертел ее в руках и перелистнул несколько несклеенных страниц: – Это, любезный друг мой, как ударить… Вас никто не видел? – Возможно, его охрана была на улице… Я ушел черным ходом. – Значит, завтрашнего заседания не будет не только по нашей вине, – сказал Конев, засобиравшись у вешалки в передней. – Теперь, полагаю, нужно выдержать некоторую паузу. Мне нужно подумать о том, как поступить дальше. Завтра мы увидимся! Извещайте меня о любых новостях так быстро, насколько это возможно, а пока, уж пожалуйста, постарайтесь не натворить новых дел… Заперев как следует за Коневым дверь, следователь заявил, что нам – мне и ему – придется задержаться на квартире у Элизы хотя бы до завтра и послужить девушке в роли охраны. Сказавши это и дождавшись равнодушно-отрешенного согласия хозяйки, Петр Дмитриевич справился у Андрея о его самочувствии, а затем с удовлетворением прямо в форме улегся на диванчик в углу столовой. Уже через несколько минут оттуда раздалось мерное похрапывание. Я все продолжал сидеть в своем кресле, из которого еще лишь несколько часов назад поднялся ныне покойный Корзунов. Голова моя шла кругом от волнений, причиненных событиями уходящего дня, лицо, шея, мышцы ног и рук нестерпимо ныли, и сердце колотилось неимоверно. В какую-то минуту я почувствовал, что моего плеча коснулась рука Элизы. – Вы все не спите? – прошептала девушка. – Увы, не могу. Как Андрей? – Ему лучше! Хотите, я принесу вам покрывало?