«Уйдет ведь, как пить дать уйдет…» – пронеслось в моей голове. За моей спиной с грохотом распахнулась дверь, и на крыльце, окутанный клубами пара, показался Огибалов. Свой полушубок он оставил внутри и теперь стоял передо мной лишь в сюртуке и жилете. С полминуты мы с неприязнью смотрели друг на друга. Наконец приказчик сплюнул себе под ноги, поманил меня рукой и скрылся в трактире. Я последовал за ним в большую душную общую комнату, в разных углах которой, стуча чайными стаканами с налитой в них сивухой, бренча на балалайке, хохоча и густо матерясь, грелся всякий сброд. Мы прошли к столу, за которым до того расположился Огибалов. – Вы от меня теперь, кажется, не отстанете, – осклабился он, занимая свое прежнее место и указав мне на лавку напротив себя, у стены, на которой была прибита доска с намалеванной охрой надписью: «Просят господ посетителей песен не петь, на гармони не играть и скверных слов не выражать». – Оцените мою учтивость, а то стоять бы вам там, на морозе, пока б не околели… Я ему не ответил. Вместо этого, сняв шубу и сев за стол, я подозвал полового: – Чаю, пожалуйста! И телячьи ножки под соусом. – И пунша горячего, – буркнул Огибалов. – Обоим! Половой тут же исчез. Приказчик, будто повторяя сцену с баранкой, уже исполненную им передо мной в своем кавказском кабинете, неторопливо резал на небольшие ломтики лежавший перед ним на тарелке кусок жареного мяса, накалывал запеченный картофель на вилку и медленно отправлял пищу себе в рот. С подносом в руках снова появился половой. Он поставил на стол блюдо с жарким, стакан с чаем и две большие дымящиеся кружки, наполненные рубиновым пуншем, в котором плавали тоненькие ломтики лимона и звездочки гвоздики. Подождав, пока слуга уйдет, я медленно развернул салфетку и заложил ее за воротник: – Милейший Стратон Игнатьевич! Не считая господина Шепелевского, сегодня вы остались единственным живым человеком из числа тех, кто имел дело с завещанием купца Савельева. Скажите честно, вас не пугает сие обстоятельство? Огибалов едва заметно дернулся на месте. – Оставьте мне самому разбираться с моими личными волнениями и переживаниями, – сказал он. – Что вам от меня нужно? – Показания о завещании вашего покойного хозяина. Я ведь уже вам говорил… Огибалов расхохотался. – Слова, ваше степенство, ничего не стоят! – он вскочил, схватил кружку с горячим пуншем и бросил ее в стену над моей головой. С хрустом лопнувшая посудина брызнула во все стороны осколками и дымящимися каплями, а по желтым буквам надписи, напрасно призывавшей посетителей к порядку, все больше и больше толстеющим пауком поползло бурое пятно с десятком лапок по краям. Гул голосов в комнате стих. На нас устремились взгляды всех, кто был в трактире. – Это не я! Она сама! Она сама, – неестественно высоким голосом заверещал Огибалов, размахивая руками. К нам поспешил половой. – Извините меня, господа, – начал он, – но я попрошу вас покинуть… Стряхнув с себя секундное оцепенение, я вынул из кармана зеленую трехрублевую банкноту и вручил ее половому: – Такое больше не повторится, уверяю вас. Вот вам за беспокойство! И принесите, пожалуйста, еще кружку пунша. Половой с сомнением взглянул на меня, потом на Огибалова, затем на деньги и спустя несколько секунд сомнений вынул из-за пояса черный бумажник, убрал туда банкноту и бросился выполнять заказ. – Не боитесь, – сказал мне своим обычным голосом приказчик, снова садясь за стол, – что я могу наговорить вам все, что моей душе угодно? Любой теперь скажет, что я немного не в себе… – Нет, не боюсь, – ответил я. – Расскажите мне о том, о чем я вас спрашиваю, а я уж решу, как распорядиться этими сведениями. – С чего бы мне с вами откровенничать? – Ну, к примеру, чтобы упрочить свое финансовое положение. Увы, я не могу помочь вам в этом прямо сейчас, сегодня, но после суда… Я умею быть благодарным, не сомневайтесь… – Довольно забавны ваши слова! – оборвал меня на полуслове Огибалов. – Вы предлагаете мне ввязаться в такой скандал, да еще и даром? – Не даром, поверьте, совсем не даром! К тому же вы получаете возможность выхлопотать себе снисхождение со стороны служителей закона. – А в чем меня обвиняют, чтобы мне молить о снисхождении? – Вы же подделали подпись на завещании – документе, решающем судьбу огромной суммы денег и прочего имущества! – воскликнул я. – Это же крупное мошенничество – очень серьезное преступление. – А доказательства? – Огибалов поднес к губам новый стакан, принесенный ему половым, и отхлебнул из него пунша. – Есть свидетели, – я подумал о Бородине и словах Шепелевского, записанных в своем дневнике покойным Мишей Барсеньевым. – Кто? Это Шепелевский с Бородиным, что ли, свидетели? – словно прочитав мои мысли, скорчил гримасу Огибалов. – Пьянь кабацкая!.. – Это к делу не относится. Они оба уже вполне в состоянии дать показания, – соврал я. Огибалов прищурился: – А с чего это вы взяли, что я, если что-то и черканул, то заверил готовый документ, а не расписался, к примеру, на чистом листе? Может, текста завещания тогда на нем и вовсе не было? Его, к слову, мог ведь написать не я, а какой-нибудь юрист князей! Так что, даже если меня и возьмутся допрашивать в суде, я смогу лишь поведать присяжным о том, что забавы ради изобразил савельевский росчерк на пустом листе. Что, взяли? – Свидетели утверждают, что вы присутствовали при заверении понятыми хозяйской подписи в духовной грамоте. Документ был полностью завершенным, и вы не могли об этом не знать. Убежден, что и эксперт-графолог покажет, что росчерк якобы руки Савельева был нанесен на уже исписанную бумагу. Огибалов поставил стакан на стол и притих. – Послушайте, Стратон Игнатьевич, – сказал я. – Вы не можете не понимать, что вы в большой опасности. Равно как и ваша жена… – Жена? – воскликнул Огибалов. – А мне плевать на нее! Потаскуха! Да и не такая уж она мне и жена! Верно, она тоже все время твердит о преступлениях князя и какой-то опасности, но ей-то, уж поверьте, совершенно ничего не угрожает. – Даже как бывшей камелии Кобрина и очевидице его махинаций? – Да чему уж она там была очевидицей, ваше степенство?! Махинаций!.. Очередные бабьи выдумки! – Разве у нее нет весомых доказательств в дополнение к своим словам? – Люди, против которых вы вздумали пойти, не оставляют доказательств. У Элизы на меня, видать, большой расчет: она и вправду подговаривает меня свидетельствовать против старшего князя. Но, подозреваю, она хочет лишь досадить ему ценой моей головы, а рисковать жизнью ради чужой мелкой мести – нет уж, увольте! – Рисковать жизнью? – переспросил я. – Значит, вам все же есть чего опасаться? Поняв, что проговорился, Огибалов от неожиданности чуть не перевернул свой стакан с недопитым пуншем. – Не боитесь, что следующую кружку я запущу уже вам прямехонько в голову? – с издевкой спросил он. – Не забывайте, что норов у меня буйный, я порой не в себе бываю, особливо после спиртного, а рука-то у меня твердая. Коновалы из Екатерининской больницы потом череп ваш по частям собирать будут! – Ваш кузен тоже говорит, что у вас с детства твердая рука, – решил я выложить мой последний козырь. – Как, впрочем, и талант рисовальщика… – Это Хвостов-то? – скривился приказчик. – Да, это верно. Но уж он-то точно называет меня иудой… – Вовсе нет, – возразил я. – Возможно, вы удивитесь, но он пытался выгораживать вас, когда я пришел к нему с расспросами. Он тоже не желает вашей смерти… Огибалов поднял на меня полный недоумения взгляд: – Забожитесь! – Это истинная правда, – я поднял правую руку и перекрестился. – Готов присягнуть в том на Святом Евангелии! Приказчик потер себе лоб и виски. – Скажите честно, Стратон Игнатьевич, – решил я продолжать наступление, – зачем вы это сделали? Приказчик потупился. – Вот мне любопытно, а что такого я сделал? – после некоторой заминки ответил он. – Даже если предположить, что я подмахнул это злосчастное завещание… Я подписывал много мелких хозяйских документов, и Савельев прекрасно знал об этом. Все это происходило с его позволения. А тут князья попросили… Но я был их слугой так же, как и Савельева. Раз я оказался пешкой в этой игре, то мне и вовсе повезло, что я мог выбирать сторону, на которой мне нужно играть. И я выбрал сторону победителей! Кто меня осудит за это? – И что же это вам в итоге дало? Вы сами-то, пойдя на подлог и предав семью вашего благодетеля, сумели-таки добиться желаемого? Огибалов покачал головой: – Напрасно!.. Все впустую… Князю я пользу принес, мильон у хозяина отбил, а получил за то лишь несколько паршивых тысяч… – Признайтесь, Стратон Игнатьевич! – сказал я. – Признайтесь хотя бы в том, что часто заверяли деловые документы хозяина заместо него самого. Скажите, что подписали чистый лист, пускай! Мне большего от вас и не нужно. Ваши показания все равно приведут к тому, что истинность завещания поставят под сомнение, а я уж найду способ заставить суд признать его недействительным! – И что с того? Вы рассчитываете заполучить эти свои полмильона и жить потом долго и счастливо? Вы думаете, что князья простят вам такое? Я замолчал. – Вот то-то же! – приказчик ткнул в мою сторону пальцем. – Я тоже так думал поначалу, что с подписью этой получу немалые деньги, смогу сделать карьеру у князей, добьюсь того, чего никогда бы не смог добиться под началом старого хозяина… Однако теперь я живу в этой проклятой дикой дыре и лишь время от времени узнаю об очередной смерти такого же, как я, дельца, на свою голову связавшегося с Кобриными. Замечу, что и вы ничем нынче не отличаетесь ни от меня, ни от бедняги Шепелевского, про которого вы мне тут наплели невесть что… – Я не совершал ничего противозаконного, – возразил я.