– Тогда будем считать, что я вас предупредил. Да, напомните мне позже: я запишу вам имена и адреса дюжины достойных московских репортеров. Это может вам пригодиться… Тем временем повозка свернула куда-то в переулки, к слову, в отличие от Москвы, весьма недурно освещенные долговязыми газовыми фонарями; как рассказал мне мой спутник, топливо, получаемое перегонкой из дешевого английского каменного угля, по длинным подземным трубам подавали в фонари, в квартиры и в конторы из выстроенных в разных частях города исполинских толстых башен-бочек, именуемых газгольдерами. Окраины столицы, конечно же, заметно отличались от центральных улиц и проспектов: фасады домов, скученных по обеим сторонам грязных переулков, здесь все чаще выглядели потертыми и обветшалыми, а сами дома – темными, приземистыми и тесными. Наконец возница остановил лошадей. Мы очутились перед большим, чистым и опрятным особняком. Своим видом он изрядно выделялся среди прочей обстановки. Крестов улыбнулся: – Позвольте познакомить вас с самым злачным дворянским клубом столицы. Он известен как дом княгини Амалии… О фамилии ее принято умалчивать из соображений тактичности, да-да! Самой княгини вы сейчас здесь не встретите: в этом сезоне она, если мне не изменяет память, обретается в Ницце. В столице остался ее племянник, но его мы тоже, скорее всего, не застанем. Однако дом под присмотром управляющих живет своей жизнью и, как представляется, приносит владелице очень неплохой доход. По крайней мере, я слышал, что у себя в Ницце княгиня живет с истинным размахом. – И как мы сможем туда попасть? – Со мной – очень просто, – Крестов усмехнулся и повел меня к дверям дома. – Только не пожалейте на входе чаевых, и дело будет сделано. Мы вошли внутрь. Крестов, хоть и не дал слуге вообще ничего, был встречен очень радушно, как давний и желанный знакомый. Шепнув лакею пару слов и получив в ответ лишь едва заметный поклон, мой провожатый распорядился, чтобы у нас приняли верхнюю одежду. – Пока что меня здесь считают завсегдатаем, – проговорил Крестов, шагая вверх по ступеням широкой мраморной лестницы. – Пока? – удивился я, следуя за ним. – Да-да! Ведь хитрости мои так и не раскрыты, а герои газетных статей и салонных анекдотов еще не узнали о том, кто приложил руку к их компрометации. Но, как говорится, бог не выдаст, свинья не съест!.. Мы вошли в залу, и на губах Крестова заиграла обходительная и благожелательная улыбка, хотя улыбок от нас никто не требовал, ибо мало кто повернул голову в нашу сторону. В зале стояло множество зеленых столов, над которыми в сигарном дыму склонились мужчины в черных фраках или в изумрудных военных мундирах. Между ними прохаживались любопытствующие посетители, порой в компании весьма фривольно одетых женщин, официанты разносили на подносах напитки, а в углу негромко, но благозвучно играл струнный квартет. Крестов принялся оглядываться, хотя, по-моему, в этом дыму едва ли кого-то можно было уверенно опознать. Однако пару мгновений спустя журналист обернулся и шепнул мне на ухо: – Марк Антонович, нам туда… И мы стали протискиваться через публику к одному из столов, за которым сидело несколько мужчин. Мне в глаза сразу бросилась внешность одного из них, одетого в очень дорогой костюм-тройку и белоснежную сорочку с черным бантом: лет тридцати трех на вид, он походил на старшего князя Кобрина, но был рыхловат, тучен, и черты его отечного лица, казалось, были менее резкими и жесткими. Полными белыми холеными руками – левую его кисть украшал собой золотой перстень с большим алым рубином – игрок держал свои карты. Он явно был пьян, пусть и безуспешно пытался собраться с мыслями и начать пристальнее следить за партией. – Князь Дмитрий Константинович Кобрин, – прошептал мне Крестов, указывая именно на этого человека. «Да уж, сразу угадывается кобринская порода, – подумалось мне. – Тоже чем-то походит на льва, только на ленивого и расслабленного, которому очень далеко до вожака прайда, но которому отчего-то повезло жить полной удовольствий жизнью, ни в чем не нуждаясь…» Мы принялись наблюдать за карточной баталией, а князь пил вино и проигрывал. Делал он это бесстрастно, я бы даже сказал – машинально, хотя нельзя исключать и того, что спиртное притупляло чувство огорчения от утраты тех сумм, которые каждую четверть часа уплывали из его рук. Наконец игроки решили ненадолго прерваться. – Вы играете в винт? – спросил меня Крестов. – Имею о нем лишь некоторое представление, – отозвался я. – Тогда не советую понапрасну тратить свои деньги. А я вот, пожалуй, сыграю! Напомню, мой батюшка довольно неплохо управлялся с картами… Пока не проиграл свое поместье! Так что все особенности игры мною освоены с детства… – с этими словами Крестов сел в освободившееся кресло, сменив собой за столом какого-то с иголочки одетого юного грузинского князька. Партия для моего нового знакомца закончилась неудачно – проигрышем, пусть и небольшим, и Крестов поднялся с места, явно не рассчитывая терять в этот вечер больше. Вслед за ним, похоже, проигравшись дочиста, с трудом выбрался из-за стола и средний Кобрин. Ухватив с подноса проходившего мимо слуги новый бокал вина, он сделал пару шагов, но вдруг запнулся и наверняка упал бы ничком, если бы его тут же не подхватил расторопный Крестов. – Merci, monsieur… – пробормотал князь по-французски. – Я к вашим услугам! – ответил журналист. – Если вашему высокоблагородию… – Но-но… С-сиятельству!.. – средний Кобрин поднял к потолку трясущийся указательный палец. – Прошу простить! Если вашему сиятельству угодно распорядиться сопроводить вас освежиться, то почту за честь… – и Крестов наигранной, но неплохо исполненной нетвердой походкой, под стать княжьей, повел своего совершенно не сопротивлявшегося спутника к выходу, кивком головы велев мне следовать за ними. Внизу, у дверей, нам подали нашу верхнюю одежду, и мы втроем вышли на улицу. После душной залы, пропитавшейся табачным дымом и тяжелым, отшибающим обоняние ароматом кельнской воды, ночной зимний воздух показался мне пронзительно чистым и свежим. Над нами мерцало теперь прозрачное небо, полное ярких звезд, где-то лаяли мерзнувшие на цепи дворовые собаки, и слышалось еще отдаленное лошадиное фырканье и звяканье конских подков о мерзлую землю. Сзади, из особняка княгини Амалии, все еще доносились смех, гомон голосов и ставшие теперь навязчивыми звуки музыки. С минуту мы стояли, наслаждаясь внезапно обрушившейся на нас ночью. – Quelle beauté… – протянул князь, шумно вдыхая морозный воздух и делая шаг вперед. – Красота-то к-какая… Свежо, спокой… Спокойно!.. – Всецело с вами согласен, ваше сиятельство, – поддакнул Крестов, последовав за князем вдоль улицы. – Самый восхитительный город в Европе есть столица наша!.. Даже в этих закоулках… Кого не спроси – все любуются. Любого! Вон, да хоть и знакомца моего дорогого, Марка Антоновича… – Qu’est-ce que c’est? Марка Ант… Антоновича?.. – промычал князь. – Ну да! Вот стоит душа моя Арбелов, видная личность, купец, много городов и стран на своем веку повидал, а, поверите ли, глаголет, что нет в мире красоты, подобной милому и великолепному нашему Петербургу… – раньше, чем я успел возразить хоть слово, болван Крестов успел назвать меня по фамилии. Услышав мое имя, князь остановился на месте как вкопанный. Я оцепенел. – Чт… Что?.. – повернувшись, переспросил князь. – К-как вы сказали? Я, сжав руку своего провожатого, процедил ему на ухо: – Черт возьми, что вы такое творите? – Оставьте! Я знаю, что делаю, – бросил мне в ответ Крестов и повторил князю, – да, купец Арбелов! – Я схватил было журналиста за рукав, но тот вырвался, – представляете, какая оказия? Давний мой приятель, и вдруг в столице!.. Князь мотнул головой и прищурился. Затем качающейся походкой он приблизился ко мне: – Что, тот с-самый Арбелов?.. Я промолчал. – Что значит – тот самый? – с наигранным удивлением осведомился Крестов. Отмахнувшись от моего спутника, как от назойливой мухи, князь принялся буравить меня недобрым взглядом: – Merde!.. Черт возьми, неужели это тот самый н-настырный жадный пес из Самары?.. Решив, что отпираться бесполезно, я произнес: – Да, это я. Жадный пес к вашим услугам! Шагнув еще ближе, князь дохнул винными парами мне в лицо: – Тяжбу в Москве з-затеяли, господин х-хороший, с братцем моим, да? Этот «лев» был еще забавнее предыдущего, старшего, так глупо попавшего впросак в моем самарском доме… – Затеял, – ответил я. – Денежек, стало быть, наших захотели? – скривился князь. – Мне чужого не надо, – я покрепче уперся ногами в мерзлую землю. – Мне свое вернуть бы. С вас, ваше сиятельство, причитается! Князь качнулся и сжал кулаки. В какое-то мгновение мне казалось, что сейчас он меня ударит. Я повернулся к сопернику боком, поднял руки к поясу, прижал локти к бокам и стиснул кисти в кулаки. Постояв минуту-другую ко мне почти вплотную, князь махнул рукой и, отступив, отвернулся от нас с Крестовым. Пьяным взглядом он принялся изучать темную улицу, дома, ограды, подворотни и палисадники. Потом он просто замер на месте. Некоторое время он молчал и, зачем-то стянув с руки перчатку и теребя пальцами поблескивавший на его руке перстень, только натужно сопел. Улучив момент, я наклонился к журналисту: – Крестов, вы что, с ума сошли?! – Напрасно вы, Марк Антонович, так опешили! – зашептал тот в ответ. – Какая была бы история! «Покушение на наследника миллионщика Савельева! Купец Арбелов подвергся нападению! Неудачливый преступник – князь Кобрин!» Какие заголовки! Представьте только!.. – Предупреждать надо, – позабыв о приличиях, я со злостью сплюнул в снег. – Chers amis… – внезапно окликнул нас князь, – л-любезные господа, прочь обиды! Предлагаю п-перемирие и развлечение!.. Не желаете ли п-прокатиться с ветерком? Не дожидаясь возражений, князь шагнул к мостовой и взмахнул рукой. Поскольку городские извозчики давно знали, что этот дом – хлебное место, на углу улицы выходивших от княгини уже ждали экипажи, дабы отвезти своих седоков куда их душе угодно. Поэтому тотчас же к нам подскочил маленький открытый возок, запряженный крепкой вороной лошадкой. Однако князь отмахнулся от разочарованного кучера и, поманив нас за собой, на заплетающихся ногах побрел к довольно богато украшенным саням, в которые были запряжены статный белый коренной конь и пара гнедых пристяжных лошадей. Князь, порывшись в кармане, выудил из него пять серебряных рублей и бросил их вознице: – С ветерком сможешь?