Данилевский снял с доски еще две пешки – черную и белую. Они отправились вслед за поверженным «поверенным». Андрей постучал ногтем по лакированной юбке белой пешки. – Найти бы нам этого Грузнова, – сказал он. – Выходит, он не подписал поддельный документ и знает о существовании настоящего… Придется навести справки. Так, а что остальные свидетели? – Арефий Платонович Шепелевский и Семен Осипович Хаймович – эти подписали обе бумаги, – ответил я. – Аглая из них троих знает лишь Шепелевского, и то с не самой хорошей стороны: он был неплохим работником у Савельева, но, увы, горький пьяница. А вот ни о каком Хаймовиче ни сестра, ни тетушка не слыхивали… – Зато, мой друг, его знает все местное студенчество, – улыбнулся Данилевский, снимая с доски еще две черные пешки. – Симеон Осипович Хаймович – владелец здешнего ломбарда. К слову, он живет тут, совсем неподалеку. Поэтому опрос наших свидетелей предлагаю начать именно с него! Он секунду-другую любовался на составленную им композицию, потом подушечкой пальца почесал макушку одной из черных пешек и пошел одеваться. Я в задумчивости свернул завещание и убрал его в карман сюртука. Взгляд мой упал на доску: в плотно сомкнутом строю черных пешек, до того прикрывавших собой тяжелые фигуры, теперь зияла обширная брешь, открывая черному ферзю все дороги для атаки. Данилевский, надевая китель, перехватил мой взор, устремленный на шахматное поле. Он улыбнулся, беззаботно подхватил ферзя и поставил его на черную клетку в центре доски. – А интересная выходит партия, – сказал он. – Попробуем-ка мы продолжить ее кавалерийским наскоком! Он перегнулся через стол, двумя руками снял с доски обоих белых коней и поставил их на атакующие позиции перед ферзем. Затем он залихватски свистнул и направился к двери. Я последовал за ним. Мы вышли из дома, прошли по улице несколько кварталов и свернули в узкий переулок. Здесь перед нами рядком стояли, тесня друг друга, невысокие темные деревянные домики. У ограды одного из них, чуть поодаль от нас, некий молодой человек, одетый в длинный черный сюртук ниже колен и большую шляпу, закрывал на висячий замок кованую калитку. Слегка ткнув меня локтем в бок, Данилевский поспешил к незнакомцу. – Любезнейший, как бы нам увидеть владельца ломбарда, мещанина Хаймовича? – спросил он как можно учтивее. Молодой человек обернулся и подозрительно оглядел нас: – А зачем он вам, милостивые господа? – У нас к нему есть дело! – Дело? Хорошо, господа. Хаймович – это я, – со старательно изображаемой солидностью представился наш собеседник. – У вас ко мне есть дело? – Нет, простите, нам нужен Симеон Осипович Хаймович, – настаивал Данилевский. – У нас именно к нему дело. – Опасаюсь, что вам таки придется иметь дело со мной. Месяц назад моего почтенного родителя не стало, – юноша воздел руки к небу. – Холера… И теперь его лавкой владею я, его сын и наследник. Если вы с чем-то пришли к нему, то можете смело обращаться ко мне. Он вынул большую связку ключей, отворил калитку и провел нас в лавку. Мы зашли внутрь и огляделись. На полках вдоль стен лавки аккуратными ровными рядами лежала разная рухлядь: потертые сапоги, шляпы, зонтики, видавшие виды гитары, письменные приборы и прочая всячина. На вешалках висели пальто, сюртуки, брюки и платья с прикрепленными к ним бечевкой картонными номерками, а на крюке под потолком, тускло поблескивая золочеными прутьями, красовалась клетка с молчаливой облезлой канарейкой. В углу за прилавком темнел приземистый стальной несгораемый шкаф, в который владелец ломбарда, вероятно, прятал менее крупные и более ценные вещи. Хаймович-младший надел нарукавники и достал из-под конторки толстую засаленную бухгалтерскую книгу. – Итак, господа, вы хотели бы выкупить из заклада свою вещь? Или же вы принесли мне что-то на оценку? Данилевский замялся и, не зная, что ответить, повернулся ко мне. – Гм, ну… – протянул я в ответ, хлопая себя по карманам и делая вид, что с озабоченностью ищу что-то под полой сюртука. Пауза угрожающе затягивалась. Молодой Хаймович с подозрением посмотрел на меня, а затем на Данилевского: – Господа, прошу простить, но мне дорого мое время, и если вы… «Черт возьми, вот так оказия…» – подумал я, и вдруг меня осенило. Я вынул из кармана жилета свою гордость – дорогой брегет, подаренный мне матушкой на именины, и положил его на прилавок. – Вот! – вздохнул я. – Мне нужно оценить вот эту вещицу. Симеон Осипович под хороший залог всегда давал справедливую цену. Хозяин ломбарда снова окинул меня взглядом, потом достал из выдвинутого ящика большую потертую лупу, взял с прилавка мои часы и внимательно осмотрел их. Затем он открыл крышку и принялся изучать выгравированную на ее тыльной стороне дарственную надпись. Потом он снова поглядел на меня. – В карты он проигрался! Просто в дым! – кратко объяснился за меня Данилевский. Хаймович-младший недоверчиво кашлянул. – Удивляюсь, и как вы все-таки справляетесь с отцовским делом!.. Это же, наверное, довольно непростое занятие, – закинул удочку Данилевский. – Я имел честь знавать вашего батюшку. Какой это был человек! Какие связи, какая сноровка!.. – Сперва-то да, таки сложно, но я вполне быстро освоился, – молодой человек продолжил изучение моего брегета. – Ой, меня всегда больше интересовало отцово дело, нежели вся эта учеба, за которую мой папа так ратовал. А я так даже рад, что до занятий в университете дело не дошло. – Что, не сдали вступительные экзамены? – усмехнулся студент. – Почему не сдал? – с некоторой обидой ответил наш собеседник. – Просто не успел. – Что не успели? – Пройти их не успел, экзамены эти. Протекция, которую сулили для меня отцу, после его смерти куда-то испарилась, а я даже не знал, к кому с этим потом обращаться, ибо отец был в силу своего занятия довольно скрытен. Но я и не тужу об том. Ай, эта моя учеба привлекала только моего родителя… – Как я вас понимаю, – поддакнул Данилевский. – Вот как? Вас тоже взяли в шоры? – воскликнул хозяин. – Да… – пригорюнился мой приятель. – Ну, вот! – развел руками Хаймович. – Вот дала бы отцу моя учеба в университете возможность жить именно здесь, в Москве, а не в Гомеле или в Житомире, и что с того? Благосостояния – фьють… Ай, какое благосостояние может быть у простой честной семьи с шестью детьми! Мы в ответ усмехнулись и пожали плечами. Хозяин лавки деловито щелкнул крышкой часов: – Вещица ваша хороша, поэтому я охотно предлагаю вам за нее двадцать рублей! Я не поверил своим ушам: – Сколько, простите? – Двадцать целковых. Поверьте, это очень хорошая цена! – Что?! – я задохнулся от изумления. – Да эти часы были куплены за цену раз в десять выше! – Что же я могу поделать, если в них немало изъянов: царапинки на крышке и стекле, потертости, да и надпись сильно снижает их цену. Поверьте, вам за них никто другой больше пятнадцати рублей не даст… – Они в отличном состоянии, – перебил я заимодавца, потянувшись за часами. Мне стало не на шутку обидно, ибо свой брегет я очень берег. – Ну, хорошо! – Хаймович перехватил часы из одной руки в другую и прижал к себе. – Только ради вас я готов уступить и дать вам за них двадцать пять! Пусть это и выйдет мне в убыток. Двадцать пять рублей! Такая цена вас устроит? – Нет, не устроит! – я был вне себя от возмущения. – Извините нас, – с натянутой улыбкой встрял в переговоры Данилевский, – мне надо сказать этому господину пару слов. Мы к вам непременно еще зайдем. Он выхватил из рук Хаймовича мой брегет и за рукав увлек меня к выходу. – Карточный долг, милейший, – убеждал он меня на ходу, – это дело святое, и совершенно неважно, за какую сумму эти часы всучили вашей матушке… Хозяин лавки на прощание лишь развел руками, показывая всем своим видом, что для него мое возмущение не представляется чем-нибудь удивительным, и что он готов принять нас в любое удобное для нас время. Мы вышли из калитки и свернули за угол. – Нет, ну каков подлец, – я стоял на обочине дороги и весь просто кипел от гнева. – Цена этим часам раз в десять выше той, что он мне предлагал! – Тебя это так удивляет, – Данилевский со смехом возвратил мне брегет, – будто ты никогда не был в ломбарде! – Никогда, – признался я. – Вот оно что… – с удивлением протянул мой приятель. – А в роли проигравшегося с потрохами купчика ты смотрелся весьма достоверно. Только вот людям, пришедшим сюда, обычно уже все равно, сколько стоило их добро изначально. – Не называй меня купчиком, – буркнул я. – Возможность выручить лишь жалкую копейку за дорогие и ценные вещи не делает это место богоугодным. Тоже мне, благотворители нашлись! Нажива на попавших в нужду – низкое занятие. – Да, богоугодным не делает, но довольно привлекательным – вполне. Для самого хозяина, конечно. Насчет нищеты своего отца сынок тоже изрядно приврал. Поговаривали, что Хаймович – самый зажиточный мещанин в этом квартале.