Три дня спустя группа записала Live and Loud[191] для MTV в Сиэтле. Телесеть снимала концерт Nirvana перед небольшой аудиторией, используя реквизит, чтобы передать атмосферу Нового года, день, когда программа должна была выйти в эфир. После выступления Курт пригласил фотографа Элис Уилер обратно в отель Four Seasons, чтобы поболтать. Он заказал в номер стейк, прокомментировав: «MTV платит». Курт уговаривал Уилер прийти к ним в гости в новый дом, который они с Кортни купили, но не смог вспомнить адрес. Как и большинству своих друзей, Курт сказал ей, чтобы она связалась с ним через Gold Mountain. Курт давал номер своего руководства вовсе не для того, чтобы еще больше изолироваться ото всех: многие старые друзья рассказывали, что звонили в Gold Mountain, но никогда не получали ответа и в конечном итоге теряли с ним связь. Неделю спустя, когда тур прибыл в Денвер, Курт воссоединился с Джоном Робинсоном из Fluid. Когда Робинсон сказал, что Fluid распалась, Курт захотел узнать все подробности; создавалось впечатление, что он искал совета. Робинсон упомянул о том, что начал писать песни на фортепиано и хотел создать роскошный альбом, используя струнные и духовые инструменты. «Ух ты! – ответил Курт. – Именно это я и хочу сделать!» Он заявил, что обсуждал подобную идею с Марком Ланеганом, и предложил Робинсону сотрудничать с ними обоими после окончания длительного тура. Он также говорил о работе с Майклом Стайпом из R.E.M. В конце концов на Рождество тур прервался, и Курт с Кортни полетели в Аризону, чтобы провести четыре дня на эксклюзивном курорте с минеральными водами Canyon Ranch возле Тусона. На Рождество Кортни подарила мужу видеокассету с сериалом Кена Бернса «Гражданская война», которым восхищался Курт. Находясь на этом курорте, Курт попытался самостоятельно пройти детоксикацию и каждый день посещал доктора Дэниела Бейкера, местного консультанта учреждения. Психотерапевт предложил одну идею, которая запала в голову Курта на долгое время. Он предупредил, что его зависимость развилась до такой степени, что он должен стать абсолютно трезвым, иначе это приведет к его кончине. Многие другие давали тот же совет, но в этот день казалось, что Курт прислушался. Разница между трезвостью и состоянием опьянения никогда не была так очевидна, как 30 декабря, когда Nirvana давала концерт на Great Western Forum близ Лос-Анджелеса. Кинорежиссер Дэйв Марки снимал на камеру этот вечер и, увидев сильнейший уровень опьянения, с сожалением выключил камеру. И дело было не в Курте, а в Эдди Ван Халене. За кулисами знаменитый гитарист стоял на коленях, пьяный, умоляя Криста позволить ему поджемовать. Курт подошел только для того, чтобы увидеть своего бывшего героя, упавшего к его ногам, со сморщенными губами, как пьяный Дин Мартин в плохой пародии на Rat-Pack. «Нет, ты не можешь играть с нами, – решительно заявил Курт. – У нас нет лишних гитар». Ван Хален не понял этой очевидной лжи и, указав на Пэта Смира, крикнул: «Ну, тогда позвольте мне сыграть на гитаре этого мексиканца. Кто он? Мексиканец, да? Он черный?» Курт не мог поверить своим ушам. «Эдди пустился в такое расистское, гомофобное подшучивание, типичный деревенщина, – заметил Дэйв Марки. – Это казалось нереальным». Курт был в ярости, но в конце концов придумал достойный словесный ответ. «Вообще-то ты можешь джемовать, – пообещал он. – Ты можешь выйти на сцену после нашего выхода на бис. Просто иди туда и выступай один!» Курт умчался прочь. К концу 1993 года Курт написал несколько размышлений о значении уходящего года. Он написал письмо в Advocate, в котором поблагодарил их за интервью и перечислил свои достижения: «Это был плодотворный год. Nirvana закончила еще один альбом (которым мы очень гордимся, хотя мы и наслушались дерьма от людей, которые до его выпуска утверждали, что мы собираемся совершить «коммерческое самоубийство»). Моя дочь Фрэнсис, розовощекое счастье, научила меня быть более терпимым ко всему человечеству». Он также написал неотправленное письмо Тоби Вэйл. Тоби все еще надеялась завершить их часто обсуждаемый звукозаписывающий проект, и это убедило Курта – все еще страдающего от ее первоначального пренебрежения, – что она заинтересована в нем только для продолжения своей карьеры. Курт написал ей горькое письмо: «Заставь их платить, пока ты еще красива, пока они видят твои успехи, и они заставляют тебя гореть». Ссылаясь на In Utero, он заявил: «Каждая песня на этой пластинке не о тебе. Нет, я не твой парень. Нет, я не пишу песен о тебе, кроме Lounge Act, которую я не играю, за исключением тех случаев, когда моей жены нет рядом». За гневом Курта скрывалась ужасная рана, которую он все еще чувствовал из-за ее отказа. Это были не единственные язвительные, подготовленные слова для Тоби. В очередном неотправленном письме он проклинал ее, Кэлвина и Олимпию: В прошлом году я заработал около пяти миллионов долларов, и я не дам ни цента этому элитарному маленькому ублюдку Кэлвину Джонсону. Ни за что! Я сотрудничал с одним из своих кумиров, Уильямом Берроузом, и я не мог чувствовать себя круче. Я уехал в Лос-Анджелес на год и, вернувшись, обнаружил, что трое моих лучших друзей стали настоящими героинями-наркоманами. Я научился ненавидеть riot grrrl, движение, свидетелем которого я был с самого начального этапа, потому что трахал девушку, которая выпустила первый фанзин в стиле grrrl, и теперь она пользуется тем, что трахалась со мной. Не на полную катушку, но достаточно для того, чтобы я чувствовал себя эксплуатируемым. И это нормально, потому что я решил позволить корпоративным белым мужчинам эксплуатировать меня несколько лет назад, и мне это нравится. Это очень приятно. И я не собираюсь жертвовать ни одного долбаного доллара гребаному нуждающемуся инди-фашистскому режиму. Они могут умереть с голоду. Пусть питаются винилом. Каждая крошка для самого себя. Я смогу продавать свою бесталанную, совершенно посредственную задницу в течение многих лет, основываясь на своем культовом статусе. В начале января Курт и Кортни переехали в свой новый дом по адресу Лейк Вашингтон Бульвар Ист, 171 в шикарном Денни-Блейн, одном из старейших и самых престижных районов Сиэтла. Их дом располагался прямо на холме у озера, в районе роскошных прибрежных поместий и величественных особняков начала века. В доме напротив висела табличка, написанная на французском языке «Парковка запрещена», а их соседом был Говард Шульц, генеральный директор Starbucks. Питер Бак из R.E.M. владел домом в квартале оттуда, и они с Кобейнами были исключением в районе, который был населен отпрысками богачей, светскими матронами и людьми, в честь которых называют общественные здания. Их дом был построен в 1902 году Элбертом Блейном – в честь которого был назван этот район, – и он приберег для себя самый красивый и большой участок земли: почти три четверти акра, и был щедро засажен рододендронами, японскими кленами, кизилом, болиголовом и магнолиями. Это было потрясающее поместье, хотя и со странной особенностью – оно находилось в непосредственной близости от маленького городского парка, что делало его менее закрытым, чем другие дома в районе. Сам дом представлял собой трехэтажный монолит площадью 7800 квадратных футов[192] с пятью каминами и пятью спальнями. С фронтонами и серой черепицей, он больше подходил для побережья штата Мэн, где мог бы служить местом отдыха для бывшего президента. Как и большинство больших старых домов, его продувало сквозняками, хотя кухня, несомненно, была уютной, теплой. Ее тщательно перестроили и добавили холодильник Traulson из нержавеющей стали, духовку и дубовый пол. На первом этаже располагались гостиная, столовая, кухня и библиотека, которая стала спальней для няни Кали. На втором этаже была спальня для Фрэнсис, две гостевые спальни и главная комната хозяина с собственной ванной комнатой, из которой открывался вид на озеро. Верхний этаж был большим неотапливаемым чердаком, в то время как в подвале находилась еще одна спальня и несколько комнат, похожих на пещеры, тускло освещенных складских помещений. За дом Кобейны заплатили 1 130 000 долларов; их ипотека в Chase Manhattan составляла 1 000 000 долларов, с ежемесячной платой в размере 7000 долларов, и ежегодные налоги в размере 10 000 долларов. За домом находилось отдельное строение с оранжереей и гаражом. «Валиант» Курта, который когда-то служил ему единственным домом, вскоре разместился в гараже. Каждый член семьи нашел в доме свой уголок: северный дворик превратился в детскую площадку Фрэнсис, дополненную игровым комплексом; коллекция чайных чашек Кортни выставлялась на всеобщее обозрение на кухне, в то время как ассортимент ее нижнего белья заполнял целый шкаф в спальне; подвал стал хранилищем всех золотых дисков Курта – их просто сложили в кучу. В нише на первом этаже стоял полностью одетый манекен, похожий на какого-то странного стража, выглядевшего как труп. Курт не любил больших пространств, и его любимой частью дома стал чулан рядом с хозяйской спальней, где он играл на гитаре. Вскоре Курт нашел и другие укрытия. У него был месячный перерыв перед туром в Европу, и он, казалось, принял осознанное решение провести как можно больше времени, принимая наркотики вместе с Диланом. Их отношения были сильнее, чем взаимные пристрастия: Курт искренне любил Дилана и был ему ближе, чем любой другой друг, кроме Джесси Рида. Дилан также был одним из немногих друзей Курта, которых радушно принимали в доме на Лейк-Вашингтон, – Кортни не могла запретить ему это, поскольку, когда она иногда срывалась, Дилан был ее главным наркодилером. Были забавные моменты, когда Дилан служил курьером и для мужа, и для жены: Курт звонил ему в поисках наркотиков, в то время как на проводе ждала Кортни в поисках интоксикантов для себя, и каждый просил его не говорить об этом другому супругу. К 1994 году их няня Кали также претерпевал собственные трудности. Ему платили зарплату, поскольку в тот момент он был для них как член семьи, но супруги передали большую часть надзора за Фрэнсис другим опекунам и поговорили с Джеки Фэрри о ее возвращении. Кали по-прежнему делал большую часть покупок: замороженную мини-пиццу Totino’s для Курта и пироги Marie Callender для Кортни. Поскольку Кобейны довольно редко ходили в магазин сами, они с трудом справлялись с этой задачей. В январе Ларри Риду довелось пересечься с Куртом и Кортни в бакалейной лавке Rogers Thriftway: «Они бросали продукты в корзину, и все их покупки были довольно бессмысленными. Там были всякие странные вещи, вроде приправ, кетчупа и тому подобного. Как будто двое слепых пошли в магазин и просто бросали в корзину все подряд». Когда Кортни попыталась запретить наркоторговцам приходить в дом, Курт нанял друзей, чтобы делать закладки в кустах. Курт все чаще употреблял наркотики: если он не мог их найти, то употреблял рецептурные лекарства, купленные на улице. Если все другие источники кайфа иссякали, то он принимал огромное количество других транквилизаторов. Это снимало симптомы его наркотической абстиненции. Любая попытка воспрепятствовать проникновению наркотиков на бульвар Лейк-Вашингтон, 171, имела такой же успех, как попытка водопроводчика укрепить трубу, которая была изрешечена пулевыми отверстиями: как только одна протечка была устранена, тут же появлялась другая. И в разгар этих ежедневных травм Nirvana продолжала двигаться вперед, планируя следующий тур и репетиции, хотя Курт редко их посещал. Группе предложили место хедлайнеров на фестивале Lollapalooza 1994 года. Все в жизни Курта, от его менеджеров до остальной группы, думали, что Nirvana должна воспользоваться этой возможностью, но Курт был против дальнейших гастролей. Его замкнутость привела Кортни в ярость, и она решила, что он должен поехать в тур, чтобы укрепить их финансовое будущее. Большинство дискуссий по поводу той или иной возможности приводили к громким ссорам. В последнюю неделю января Венди позвонила Курту, чтобы сообщить, что ее собственное состязание в ссорах с Пэтом О’Коннором, длившееся десять лет, наконец закончилось – они развелись. Курт, хоть и огорчился, услышав о ее горе, но все-таки почувствовал радость от того, что его бывший конкурент за внимание матери наконец-то устранен. Но Курт также услышал новости, которые опечалили его: любимая бабушка Айрис страдала от проблем с сердцем. Ее отправили в больницу в Сиэтле на обследование и лечение. Лиланд позвонил Курту, как только Айрис положили в больницу в Сиэтле. Курт купил орхидей на 100 долларов и с опаской отправился в Swedish Hospital. Ему было тяжело видеть Айрис такой слабой. Она была единственной его опорой на протяжении всего его детства, и мысль о ее смерти пугала Курта больше, чем о своей собственной. Он просидел с ней несколько часов. Пока Курт был там, у кровати зазвонил телефон – это был его отец. Услышав голос Дона, Курт жестом показал бабушке, что выйдет из палаты. Но Айрис, несмотря на свое слабое состояние, схватила его за руку и передала ему трубку. Как бы ему ни хотелось избежать общения с отцом, он не мог отказать в просьбе умирающей женщине. Они разговаривали впервые после их ужасной встречи на концерте в Сиэтле. В основном разговор шел об Айрис: врачи предсказывали, что сейчас она поправится, но у нее было необратимое заболевание сердца. И все же что-то в их коротком разговоре, казалось, сломало барьер. Возможно, Курт услышал в голосе Дона тот же страх, что испытывал и сам. Прежде чем Курт повесил трубку, он дал отцу свой домашний номер телефона и попросил его позвонить. «Мы скоро соберемся вместе», – сказал Курт, кладя трубку и глядя на улыбающуюся бабушку. «Я знаю, что большая часть моего отношения – это следствие влияния матери, – сказал Курт Айрис и Лиланду. – Теперь я знаю, что многое из этого – полная чушь». К январю 1994 года характер Лиланда резко изменился – Курту было больно видеть его таким подавленным и испуганным. Лиланд перенес много потерь в своей жизни, начиная с ранней смерти отца и самоубийств братьев, но болезнь жены, с которой он прожил 49 лет, казалось, была для него самой тяжелой. Курт пригласил дедушку переночевать у него дома, и когда в дом вошли двое Кобейнов, Кортни разгуливала по дому в одной комбинации. Это был обычный наряд для артистки, которая сделала нижнее белье заявкой на модность, но старомодный Лиланд нашел это возмутительным: «Она была без трусов; это явно не похоже на поведение приличной дамы». Лиланд столкнулся с Кали в гостиной и был потрясен, когда Курт сообщил ему, что этот длинноволосый молодой человек с обдолбанным лицом – одна из нянь Фрэнсис. Кортни уехала на встречу, поэтому Курт отвел дедушку в свой любимый ресторан: International House of Pancakes. Курт порекомендовал тамошний фирменный ростбиф, который они оба заказали. За ужином Курт изучал маршрут своего предстоящего европейского турне. Группа должна была дать 38 концертов в шестнадцати странах в течение менее чем двух месяцев. Конечно, это было не так изнурительно, как тур Heavier Than Heaven («Тяжелее Небес») с Tad, но Курту он казался более утомительным. Он намеренно попросил сделать по пути перерыв, во время которого надеялся посмотреть Европу вместе с Кортни и Фрэнсис в качестве туристов. Курт сказал Лиланду, что когда вернется, то хочет поехать на рыбалку. Во время ужина Курта трижды прерывали другие посетители, просившие у него автограф. «Он согласился и спросил, что нужно написать, – заметил Лиланд. – Но мне он сказал, что ему не нравится этим заниматься». На обратном пути Курт попросил Лиланда сесть за руль его грузовика «Форд» и сказал деду, что хочет купить похожую модель. В тот месяц он уже ездил смотреть машины и купил черный «Лексус». Дженнифер Адамсон, одна из подружек Кали, вспоминала, как Курт останавливался у ее дома, чтобы показать его: «Кортни хотела оставить этот «Лексус», но Курт подумал, что это слишком модно, и ему не понравился цвет. В конце концов они вернули его обратно». Кортни позже объяснила в интернет-посте: «Однажды мы взяли и купили очень дорогую черную машину, покатались на ней, и нам казалось, что на нас все пялятся, и было ощущение, будто мы продались. Поэтому мы с Куртом вернули ее через восемнадцать часов после покупки». В последнюю неделю января в Robert Lang Studios[193] в северном Сиэтле состоялась звукозаписывающая сессия Nirvana. В первый день, несмотря на неоднократные телефонные звонки, Курт так и не появился. Кортни уже уехала с Hole за границу, и в доме Кобейнов никто не подходил к телефону. Новоселич и Грол использовали это время для работы над песнями, которые написал Дэйв. Курт не появился и на второй день, но на третий, в воскресенье, он приехал, даже не объяснив, почему пропустил предыдущие сессии. Никто его об этом не спрашивал: группа давным-давно утратила свою демократию, и Крист с Дэйвом смирились с ожиданием, считая чудом, что Курт хотя бы иногда в чем-то принимает участие. На третий день они проработали целых десять часов и, несмотря на то, что не ждали многого, записали треки для одиннадцати песен. Утром в студию вошел черный котенок. Этот посетитель, который был немного похож на любимца детства Курта Паффа, значительно улучшил его настроение. Группа записала несколько песен, написанных Гролом (которые позже были перезаписаны Foo Fighters), и в них Курт играл на барабанах. Одна песня Курта, которую они записали, называлась Skid-marks, намекая на пятна на нижнем белье. Курт так и не избавился от своей одержимости фекалиями. Другая называлась Butterfly, но, как и большинство новых песен, она была без текста и не до конца сформированной. Одна-единственная композиция Курта была дополнена вокалом, и она является одним из высших его достижений по всем канонам. Позже он назвал ее You Know You’re Right. Однако единственный раз, когда ее играли вживую в Чикаго 23 октября 1993 года, он назвал ее On the Mountain. В музыкальном плане она демонстрировала ту же самую мягкую/жесткую динамику Heart-Shaped Box, с тихими куплетами и громкими воплями Курта на припевах. «Вместе мы быстро сделали ее совершенством, – вспоминал Новоселич. – У Курта был рифф, он его представил, а затем мы все записали. Мы нирванизировали это». В плане лирики куплеты были тщательно обработаны, с навязчивым, мучительным припевом «Ты знаешь, что ты прав». Первый куплет представлял собой список заявлений, начинающихся словами: «Я никогда не побеспокою тебя, / я никогда не буду обещать, / если я повторю это слово снова, / я сразу отсюда уйду». Было одно двустишие, которое мог придумать только Курт Кобейн: «Я ухожу в запой / Всегда знал, что до этого дойдет». Второй стих переходит к утверждениям о женщине: «Она просто хочет любить себя» – и завершается двумя строчками, которые должны быть саркастическими: «Дела никогда не шли так хорошо / И мне никогда не было так хорошо». Жалобный вопль в припеве не мог быть яснее. «Боль!» – кричал он, растягивая слово почти на десять секунд, произнося его в четыре слога и передавая ощущение неизбежной муки. Ближе к концу сессии Курт поискал глазами черного кота, но тот исчез. Когда они закончили, был ранний вечер, и группа собралась на ужин. Курт, казалось, был в приподнятом настроении и сказал Роберту Лангу, что хотел бы забронировать побольше времени, когда они вернутся из Европы. На следующий день Курт позвонил отцу. Они проговорили больше часа, и это был самый долгий разговор между двоими Кобейнами за последние десять лет. Они обсудили Айрис, которую врачи отправили обратно в Монтесано, и их семьи. Дон сказал, что хочет увидеть Фрэнсис, и Курт с гордостью перечислил все, что она научилась говорить и делать в последнее время. Что касается их собственных напряженных отношений, то они избегали воспоминаний о своих разочарованиях друг в друге, но Дон смог произнести слова, которых много раз избегал. «Я люблю тебя, Курт», – сказал он сыну. «Я тоже тебя люблю, пап», – ответил Курт. В конце разговора Курт пригласил отца посмотреть его новый дом, когда он вернется из тура. Когда Дон повесил трубку, это был один из немногих случаев, когда Дженни Кобейн видела своего обычно стоического мужа плачущим. Через два дня Курт улетел во Францию. Первый концерт Nirvana в этом туре был эстрадным. Курт придумал решение, которое позволило ему сохранить лицо: они купили черные костюмы в тонкую полоску. Он называл их «экипировкой». Когда шоу началось, они сыграли простые версии трех песен, но, будучи одетыми в эти наряды, Nirvana произвели тот же эффект, что и комедийный скетч. В Париже группа провела фотосессию с фотографом Юрием Ленкеттом; на одной из фотографий Курт в шутку приставил пистолет к своей голове. Еще в самом начале тура близкие заметили, как изменился Курт. «В тот момент он был никаким, – вспоминает Шелли Новоселич. – Это было печально. Он был так измотан». Курт ехал в другом гастрольном автобусе, отдельно от Новоселича и Грола, но Шелли думала, что их отношения стали лучше: «Было некое напряжение, как в предыдущем туре, но, возможно, все это просто стало нормой». Следующие шоу прошли в Португалии и Мадриде. В Испании – всего три концерта из 38 запланированных – Курт уже поговаривал об их отмене. Он в ярости позвонил Кортни. «Курт ненавидел всех и вся, – сказала Лав Дэвиду Фрикке. – Ненавидел, ненавидел, ненавидел… Он был в Мадриде и проходил по залу. Дети курили наркотик с фольги и говорили: «Курт! Наркотик!» и показывали ему большой палец. Он звонил мне, рыдая… Он не хотел быть иконой наркоманов». Курт также не хотел расставаться с Кортни, но их постоянные ссоры по телефону – по большей части из-за употребления наркотиков – плюс разлука, вызванная гастролями, заставляли его бояться такого исхода. Курт хотел, чтобы она поехала в тур вместе с ним, но Кортни заканчивала работу над своим альбомом. Курт подошел к Джеффу Мейсону и спросил, что произойдет, если он отменит тур. Мейсон сообщил ему, что из-за прошлых отмен они будут нести ответственность за ущерб от любых пропущенных концертов, если только не по причине болезни. Курт зациклился на этом вопросе и на следующий день в гастрольном автобусе постоянно шутил, что поскольку страховка покрывает только болезнь, то, если он умрет, им все равно придется играть. Курт был убит горем, видя, что европейские подростки ассоциируют его с наркоманией. Тревога, которая одолевала Курта, на самом деле корнями уходила в его зависимость. В Сиэтле он знал, где найти наркотик, а наркотик знал, как найти его. В Европе, даже если он и находил наркотики, то боялся быть арестованным при пересечении границы. Вместо этого Курт воспользовался услугами лондонского врача, который был хорошо известен своим либеральным назначением легальных, но мощных наркотиков. У Курта были рецепты на транквилизаторы и морфий, и он принимал и то, и другое, чтобы уменьшить боль от ломки. Когда он сталкивался с неприятностями на гастролях, то все, что ему требовалось, – это один телефонный звонок этому врачу, который немедленно и без лишних вопросов выписывал ему рецепты, а международные курьеры переправляли их Курту. 20 февраля, в день, когда они были в пути, Курту исполнилось 27 лет. Джон Сильва в шутку подарил ему пачку сигарет. Четыре дня спустя, находясь в Милане, Курт и Кортни отпраздновали свою вторую годовщину, но сделали это порознь: она все еще была в Лондоне, давая интервью по поводу своего альбома. Они говорили по телефону и планировали отпраздновать воссоединение уже через неделю. К 25 февраля, в их вторую из двух ночей в Милане, в Курте что-то изменилось. Он больше не казался просто подавленным, в нем чувствовалось какое-то поражение. В тот же день он пришел к Кристу и сказал, что хочет отменить тур. «Он сказал мне какую-то ерунду, назвал абсолютно абсурдную причину, по которой хотел все бросить и уехать», – вспоминал Новоселич. Курт в очередной раз жаловался на свой желудок, хотя Крист уже сотни раз слышал эту историю. Крист спросил, почему он вообще согласился на этот тур, и напомнил Курту, что отмена тура обойдется им в сотни тысяч долларов. «Что-то происходило в его личной жизни. Что-то, что действительно беспокоило его, – заметил Крист. – Что-то случилось». Но Курт не делился с Кристом никакими подробностями. Он давно отдалился от своего старого друга. В тот вечер Курт не отменил тур. Но, как предположил Новоселич, единственная причина, по которой он этого не сделал, заключалась в том, что следующий концерт был в Словении, где должны были присутствовать многие родственники Криста. «Он держался ради меня, – вспоминал Крист. – Но я думаю, что на тот момент он уже принял для себя решение». В течение трех дней, проведенных в Словении, Курт оставался у себя в номере, в то время как остальная группа каталась по стране. Новоселич читал «Один день Ивана Денисовича» Александра Солженицына и рассказал Курту сюжет, думая, что это отвлечет его: «Это о парне в ГУЛАГе[194], который все еще пытается по максимуму проживать свой день». Единственным ответом Курта было: «Боже, и он до сих пор хочет жить! Зачем он пытается жить?» Когда группа прибыла в Мюнхен на два запланированных концерта в Terminal Eins, начиная с 1 марта, Курт пожаловался на ухудшение самочувствия. Он неожиданно позвонил своему 52-летнему кузену Арту Кобейну в Абердин, разбудив его среди ночи. Арт не видел Курта почти двадцать лет, и они вовсе не были близки, но он был рад его услышать. «Курт был действительно сыт по горло своим образом жизни», – говорил Арт журналу People. Арт пригласил Курта на предстоящее воссоединение семьи Кобейнов, когда тот вернется из Европы. Все, кто видел Курта в тот день, сообщали о чувстве отчаяния и паники в каждом его действии. К его горестям добавилось еще и разочарование от места, где они играли: заброшенный терминал аэропорта, переделанный в клуб с ужасной акустикой. На саундчеке Курт попросил у Джеффа Мейсона свой суточный аванс и объявил: «Я вернусь к концерту». Мейсон был удивлен, что Курт уходит, учитывая то, как громко он жаловался на плохое самочувствие, и спросил, куда он направляется. «Я иду на вокзал», – ответил Курт. Все участники тура знали, что это значит. С таким же успехом Курт мог бы заявить: «Я собираюсь купить наркотики». Через несколько часов, когда Курт вернулся, его настроение не улучшилось. За кулисами он позвонил Кортни, и их разговор закончился ссорой, как и все их разговоры за последнюю неделю. Затем Курт позвонил Розмари Кэрролл и сказал, что хочет развестись. Положив трубку, он встал на краю сцены и стал наблюдать за разогревом. Курт сам выбирал группы для разогрева Nirvana, и для этой части тура он выбрал Melvins. «Это было именно то, что я искал», – написал он в своем дневнике в 1983 году, когда впервые увидел эту группу и они изменили его жизнь. Во многих отношениях он любил Melvins больше, чем Nirvana, – они символизировали для него спасение в то время, когда он так в нем нуждался. Прошло всего одиннадцать лет с того судьбоносного дня на стоянке Thriftway в Монтесано, но так много изменилось в его жизни. И все же в Мюнхене их шоу вызвало у него лишь ностальгию. Курт был убит горем, видя, что европейские подростки ассоциируют его с наркоманией. Тревога, которая одолевала Курта, на самом деле корнями уходила в его зависимость. Когда Melvins закончили выступление, Курт вошел в их гримерную и выложил свой длинный список проблем Баззу Осборну. Базз никогда не видел Курта таким расстроенным, даже когда еще в школе его выгнали из дома Венди. Курт заявил, что собирается распустить группу, уволить руководство и развестись с Кортни. Перед тем как выйти на сцену, он объявил Баззу: «Я просто должен сделать это в одиночку». «Оглядываясь назад, – заметил Базз, – я понимаю, что он говорил обо всей своей жизни». Семьдесят минут спустя шоу Nirvana преждевременно закончилось из-за Курта. Это был обычный концерт, но, как ни странно, он включал в себя два кавера группы Cars: My Best Friend’s Girl и Moving in Stereo. И после этой последней композиции Курт ушел со сцены. За кулисами он схватил своего агента Дона Мюллера, который случайно оказался на шоу, и объявил: «Все. Отменяй следующий концерт». До запланированного перерыва оставалось всего два концерта, которые Мюллер договорился отложить. На следующее утро Курт встретился с врачом, который подписал бланк, необходимый для их страховки, подтверждающий, что он слишком болен, чтобы продолжить выступление. Врач порекомендовал ему взять отпуск на пару месяцев. Несмотря на диагноз, Новоселич считал все это притворством: «Он просто перегорел». Крист и несколько членов команды улетели обратно в Сиэтл, планируя вернуться на следующий этап тура 11 марта. Курт отправился в Рим, где должен был встретиться с Кортни и Фрэнсис. * * * 3 марта Курт поселился в номере 541 в римском пятизвездочном отеле Excelsior. Кортни и Фрэнсис должны были приехать позже вечером. В течение дня Курт исследовал город с Пэтом Смиром, посещая достопримечательности, но в основном собирая реквизит для того, что он представлял себе как романтическое воссоединение. Они с Кортни не виделись в течение 26 дней, это был самый длинный перерыв в их отношениях. «Курт отправился в Ватикан и украл несколько подсвечников, причем довольно больших, – вспоминала Кортни. – Он также взял для меня кусочек Колизея». Кроме того, Курт купил дюжину красных роз, дамское белье, четки из Ватикана и пару сережек с бриллиантами в три карата. Он также отправил посыльного получить по рецепту транквилизатор, который может помочь при наркотической ломке. Лав приехала гораздо позже, чем ожидалось. Днем она была в Лондоне, давая интервью по поводу своего альбома. Во время одного из таких интервью Кортни приняла рогипнол прямо в присутствии журналиста. «Я знаю, что это вещество, ограниченное в обращении, – сказала она журналу Select. – Мне прописал его мой врач. Это вроде успокоительного». Кортни ходила к тому же лондонскому доктору, что и Курт. Когда Кортни и Фрэнсис наконец прибыли в Рим, семья, их няни и Смир тепло встретили друг друга и заказали шампанское, чтобы отпраздновать это событие. Курт не выпил ни капли. Через некоторое время Кали и вторая няня отнесли Фрэнсис в ее комнату, а Смир ушел. Наконец, оставшись наедине, Кортни и Курт стали целоваться, но она была измучена путешествием, и из-за рогипнола ей очень хотелось спать. Позже она сообщила, что Курт хотел заняться с ней любовью, но она слишком устала для этого. «Хоть я и была не в настроении, – сказала она Дэвиду Фрикке, – я просто должна была переспать с ним. Все, что ему было нужно, это потрахаться». В шесть утра она проснулась и обнаружила его на полу, бледного, как привидение, из его ноздри шла кровь. Он был полностью одет, в коричневом вельветовом пальто, а в правой руке держал пачку наличных в тысячу долларов. Кортни видела Курта на грани смерти от передозировки наркотика более дюжины раз, но это была не передозировка. Вместо этого она обнаружила трехстраничную записку, зажатую в его холодном левом кулаке. Глава 23 Словно Гамлет Сиэтл, Вашингтон Март 1994 Словно Гамлет, я должен выбирать между жизнью и смертью. – Из римской предсмертной записки Когда Курт сел писать предсмертную записку в отеле Excelsior, он думал о Шекспире и Принце датском. Двумя месяцами ранее, во время попытки избавиться от наркотической зависимости в Canyon Ranch, врач предупредил, что нужно сделать выбор: продолжать принимать наркотики, что в конечном счете приведет к смерти, или стать трезвенником. От этого решения зависело его дальнейшее существование. «То есть как Гамлет?» – спросил Курт. В своей римской записке Курт цитирует самого известного персонажа Шекспира: «Доктор Бейкер говорит, что, словно Гамлет, я должен выбирать между жизнью и смертью. Я выбираю смерть». Остальная часть записки была о том, как он устал от гастролей и что Кортни «больше его не любит». Этот последний пункт Курт подкрепил обвинением жены в том, что она спала с Билли Корганом, к которому он всегда ее ревновал. В одном из разговоров на прошлой неделе она упомянула, что Корган пригласил ее на отдых. Она отказалась, но Курт воспринял это как угрозу, и его живое воображение разыгралось. «Я скорее умру, чем переживу еще один развод», – писал он, имея в виду развод родителей. Обнаружив безжизненное тело Курта, Кортни позвонила на ресепшен, и его срочно доставили в поликлиническую больницу Umberto I. Лав нашла две пустые прозрачные упаковки таблеток рядом с Куртом. Он принял 60 таблеток размером с аспирин, по отдельности извлекая каждую из пластиковой упаковки с фольгой. Эффекта от таблеток было достаточно, чтобы он оказался слишком близко к смерти. «Он был мертв, юридически мертв», – сообщила позже Лав. И все же после промывания желудка у Курта появился слабый пульс, хотя он и был в коме. Врачи сказали Кортни, что это дело случая: он может восстановиться без последствий; у него может быть повреждение мозга; или он может умереть. Во время перерыва в дежурстве она взяла такси до Ватикана, купила еще четок, встала на колени и молилась. Кортни позвонила его семье в Грейс-Харбор, и они тоже молились за него, хотя его единокровная сестра, восьмилетняя Брианна, не могла понять, почему Курт оказался «в Такоме». Позже в тот же день CNN прервал трансляцию, чтобы объявить, что Курт умер от передозировки. Крист и Шелли услышали те же печальные новости по телефону от представителя Gold Mountain. Большинство первых сообщений о смерти Курта поступило из офиса Дэвида Геффена – женщина, представившаяся Кортни, оставила сообщение главе лейбла, гласившее: «Курт мертв». После часовой паники и горя выяснилось, что звонивший – самозванец. Курт подал первые признаки жизни через двадцать часов после того, как друзьям в Америке сообщили, что он мертв. Во рту у него торчали трубки, поэтому Кортни протянула ему карандаш и блокнот, и он кратко набросал: «Пошла ты», а затем: «Убери эти чертовы трубки у меня из носа». Когда он наконец заговорил, то попросил клубничный молочный коктейль. Когда его состояние стабилизировалось, Кортни перевела его в Американскую больницу, где, как она думала, ему будет оказана самая лучшая помощь. На следующий день доктор Освальдо Галлетта провел пресс-конференцию и объявил: «Курту Кобейну значительно лучше. Вчера он был госпитализирован в больницу Rome American в состоянии комы и дыхательной недостаточности. Сегодня он идет на поправку после фармакологической комы, вызванной не наркотиками, а комбинированным действием алкоголя и транквилизаторов, которые были прописаны врачом». Кортни сказала репортерам, что Курт так легко «не отделается» от нее. «Я последую за ним даже в ад», – сказала она. Когда Курт проснулся, он снова оказался в своем маленьком аду. В его сознании ничего не изменилось: все его проблемы по-прежнему были с ним, но теперь они усугублялись еще и замешательством из-за широко разрекламированного грехопадения. Он всегда боялся ареста. Хуже этого могла быть только эта передозировка и то, что CNN объявил его мертвым. И несмотря на практически смертельный опыт и двадцать часов в коме, Курт по-прежнему жаждал опиатов. Позже он хвастался, что в его больничную палату приходил дилер и ввел ему наркотик прямо через капельницу. Он также позвонил в Сиэтл и договорился, чтобы грамм наркотика был оставлен в кустах возле его дома. А в Абердине Венди с облегчением узнала, что Курту стало лучше. Она рассказала Aberdeen Daily World, что ее сын работал «в сфере, на которую у него нет сил». Венди сказала репортеру Клоду Йоссо, что хорошо справлялась с новостями до тех пор, пока не посмотрела на стену: «Я взглянула на фотографию моего сына, увидела его глаза и не сдержалась. Я не хотела, чтобы мой сын умер». В том году у Венди были свои проблемы со здоровьем: она боролась с раком груди. Курт вышел из больницы 8 марта и через четыре дня улетел обратно в Сиэтл. В самолете он попросил у Кортни рогипнол так громко, что его услышали и другие пассажиры. Она сказала Курту, что он закончился. Когда они прибыли в аэропорт Си-Так, его вывозили из самолета в инвалидном кресле. По словам Трэвиса Майерса, сотрудника таможни, он «выглядел ужасно». И все же, когда Майерс попросил автограф, Курт согласился и написал: «Эй, Трэвис, никаких наркотиков». В Америке к нему не было такого пристального внимания, которого Курт так боялся, потому что в официальном заявлении Gold Mountain говорилось, что передозировка в Риме была случайной – мало кто знал, что он принял 60 таблеток или оставил предсмертную записку. Курт ничего не сказал даже своему лучшему другу Дилану. «Я думал, что это была случайная передозировка, как гласила официальная и правдоподобная версия», – вспоминал Дилан. Даже Новоселичу и Гролу сказали, что это была случайность. Все в организации и раньше были свидетелями передозировок Курта. Многие смирились с тем, что однажды наркомания унесет его жизнь.