Беверли не встала, чтобы проводить его, и Ламберту пришлось самому открывать дверь. Перед тем как захлопнуть ее за собой, он сказал: — С выходом на работу можете не торопиться. Когда Елена наконец пришла в сознание, Айзенменгер почувствовал такое облегчение, что не выдержал и, смутившись, вышел из ее палаты прежде, чем она увидела его. Через час или немного позже он вернулся, но она уже спала. Поговорить им удалось только на следующий день. — Ну и дура же ты. Она улыбнулась: — Спасибо. — Ее голос звучал, как и у Беверли, с легкой хрипотцой. — Нет, правда, ты не должна была возвращаться. — Но ведь ты же хотел вернуться. — Я знал, что искать. — Ты был буквально нашпигован дробью из того ружья, можно было подумать, что фея всех прыщей задумала превратить тебя в выставочный экземпляр. Ты не дополз бы даже до входной двери, а уж до лаборатории и подавно. Они помолчали. — Допустим, — согласился он наконец. — Но ведь ты могла погибнуть. Елена вздохнула и задумчиво произнесла: — Да, могла. — Ее речь прервали громкие звуки, которых в отделении реанимации всегда хватает. — Где она? Наверное, Айзенменгер должен был догадаться, кого Елена имеет в виду, но он не понял, и Елене пришлось пояснить: — Беверли. — Она уже выписалась. Некоторое время Елена молча глядела в потолок, и он счел за лучшее заняться изучением одного из мигающих устройств возле ее кровати, которым наука отвела роль высокотехнологичных ангелов-хранителей. — Она побежала за мной. — Елена произнесла это с оттенком удивления. — Она сказала, что это ее работа. Чтобы скрыть неловкость, Айзенменгеру вновь пришлось заняться исследованием чудес современной медицины. Молчание нарушила Елена: — Она вовсе не обязана была этого делать, ведь правда? Она могла спокойно оставить меня в горящем доме. И никто не упрекнул бы ее за это, так ведь? Собравшись с духом, Айзенменгер глубоко вздохнул и кивком подтвердил, что да, никто не требовал от Беверли проявлять чудеса героизма. Но тут в палату вошла сестра, и разговор пришлось прервать. Впрочем, они и так уже сказали друг другу все, что могли. Елену выписали через десять дней. У дверей больницы ее встретил Айзенменгер и отвез домой. Нельзя сказать, чтобы Елена окончательно оправилась от пережитого: в легких все еще ощущалась боль — слишком уж много дыма ей пришлось наглотаться, — да и ожоги на спине не затянулись. Ей предстояла операция по пересадке тканей, так что сидеть она могла, лишь обложившись со всех сторон подушками, но даже это причиняло ей боль. Но по крайней мере руки уже почти зажили, и нога, хотя и была еще в гипсе, перестала болеть. Настроение ее, однако, было самым что ни на есть боевым: Елена метала громы и молнии. По забавному совпадению, такие же громы и молнии в тот день метало и лондонское небо — шел проливной дождь. — Вот сука! — ни с того ни с сего в сердцах произнесла Елена. «Так, это мы уже проходили, но звучит вполне обнадеживающе», — подумал Айзенменгер. — Она спасла тебе жизнь, — пытался он урезонить свою спутницу. — Знаю, — сказала она, как отрезала, всем своим видом давая понять, что не желает больше возвращаться к этой теме. — Но это ничуть не меняет того, что она сделала раньше. Айзенменгер знал, что новость, которую он намеревался сообщить, вряд ли обрадует Елену. Тем не менее он сказал: — Не знаю точно, но, насколько я себе представляю, на нее сильно надавили — что-то связанное с большой политикой. Они въезжали на территорию Англии через просторные долины Камбрии. — Подыскиваешь для нее оправдание? «Черт возьми, она слишком быстро приходит в себя». — Нет. Просто думаю, что она более прагматик, нежели идеалист. — Более здравомыслящая, чем я? Она закидывала Айзенменгера вопросами с такой скоростью, говорила так энергично, что, казалось, вот-вот бросится на него с кулаками. Тем не менее доктор старался сохранять спокойствие. В конце концов, нужно делать скидку на то, что Елена еще не вполне поправилась. — Я лишь хочу сказать, что Беверли принадлежит к числу людей, которые не станут бороться с ветряными мельницами. Елена уже собралась что-то ответить, однако Айзенменгер опередил ее: — Послушай, что мы имеем в результате? Мы знаем правду, но доказать ничего не можем. Все, кто связан с этим делом, мертвы, и все нити, тянущиеся к «Пел-Эбштейн», уничтожены. Ответ Елены не заставил себя ждать: — Значит, мы просто сдаемся? Мы соглашаемся с тем, что международная корпорация сочла коммерчески выгодным и морально приемлемым произвести на свет вирус, вызывающий неконтролируемое развитие рака? Да еще и проводить эксперименты на живых людях? То, что «ПЭФ», дабы скрыть следы своего преступления, использовал убийство, шантаж и вымогательство, тебя не смущает? А то, что мы сами едва не погибли? Айзенменгер делал вид, что все его внимание поглощено дорогой, но та была прямой и почти пустынной. Несколько минут они молчали, потом доктор проговорил: — Боюсь, это именно так. Рэймонд Суит сидел в кабинете Елены и, как всегда, ощущал себя не в своей тарелке. Он восседал в кресле с безразличным видом, напоминая статую святого Петра. Он молча выслушал рассказ адвоката, и ни один мускул не дрогнул на его лице. Совсем как Будда, взирающий на наш грешный мир, подумала Елена. Когда она закончила рассказ, Суит спросил: — Значит, ее убила эта штука, Протей? — Так мы считаем. — И она не знала, над чем работает? — Почти наверняка. — И это был несчастный случай? — Ну да… — Они несут ответственность за несчастные случаи? Я имею в виду, это произошло из-за чьей-то халатности? Елена чувствовала себя неловко, ей никак не удавалось установить контакт с мистером Суитом. Айзенменгера, наблюдавшего за разговором, это забавляло, но он старался этого ничем не показывать. — Нет, — произнесла Елена. — Но дело не в этом. Милли обманом вынудили заниматься работой в высшей степени аморальной, даже, я бы сказала, незаконной. Суит изо всех сил старался понять Елену. Думать для него было занятием не из легких, для этого ему требовались время и соответствующая обстановка. Рэймонд Суит мог размышлять лишь в уединении, когда весь мир, затаив дыхание, останавливался и смотрел на него. — А что полиция? Что они говорят? Айзенменгер с восхищением наблюдал за Еленой. Она проглотила вопрос, как опытный боксер-профессионал принимает апперкоты и удары ниже пояса. — Полиция не видит причин продолжать расследование. Некоторые доказательства… скажем так, противоречивы, и ни одно из них нельзя назвать вполне убедительным. Суит ничего не ответил и продолжал сидеть, уставившись на свои руки. Айзенменгер не мог не признать, что руки мистера Суита действительно производили впечатление: грубые, в шрамах и с искусанными до основания ногтями. Елена вкрадчиво добавила: — Мы были бы готовы продолжить… Айзенменгер, услышав местоимение «мы», удивился. Поскольку о продолжении расследования они друг с другом не договаривались, доктор решил, что она выражается фигурально, подразумевая праведный союз с Господом Богом. Он уже собрался высказаться по этому поводу, но Елена продолжила: — Мы могли бы посмотреть, что еще можно раскопать. Я уверена, нам удастся что-нибудь установить… Суит покачал головой и с широкой улыбкой и слезами на глазах взглянул на адвоката: — Нет. Больше он ничего не добавил, ему это было не нужно. Он встал, снял со спинки кресла пальто и церемонно раскланялся, протянув руку сперва Елене, потом Айзенменгеру. Уходя, он проговорил: