Радио изрыгнуло парочку жалких звуков, напоминающих отдаленную музыку, и тоскливо зашипело. Так что пришлось его выключить, потому как от этого полузадушенного пришепетывания аж зубы начинали ныть. За окном стояла такая чернильная темнота, какой не бывает, даже когда закроешь глаза. Просто провал. Зато, если приблизить лицо к самому оконному стеклу, твое собственное отражение выплывало из мрака настолько пугающе искаженным, будто ты смотришь в кривое зеркало или речную воду, подернутую рябью И только если проморгаться и сощуриться, узнаешь собственное лицо, бледным пятном выплывающее из-ночи, но все равно поневоле шарахнешься обратно в комнату, к свету. Все это время я пыталась отмахнуться от назойливого ощущения чего-то лишнего, постороннего. И только когда Соня уткнулась в телефон, а Лера принялась рассматривать квитанции, обнаруженные в бельевом ящике комода, я отчетливо разобрала в наступившей тишине то, чего быть в дачном доме, разумеется, не могло. Шаги сверху. Точно так наш сосед этажом выше, мужчина довольно грузный, топал из кухни в гостиную, чтобы громко бухнуться в кресло. Ножки несчастного предмета мебели всегда отчаянно скребли по паркету. Мама как-то даже предположила, что сосед плюхается в кресло с разбегу. Вот и сейчас шаги были точь-в-точь как у соседского дядьки и к тому же точно в «соседское» время только раздавались они на чердаке дачного домика, а там никак никто не мог разгуливать. Я минуту прислушивалась и окончательно пришла к выводу, что мне это чудится, о чем немедленно решила сообщить девчонкам: — Слушайте, я настолько привыкла жить в квартире, что мне даже сейчас кажется, что соседи сверху ходят. — О, и мне тоже! — обрадовалась Лерка, которая явно ничего стоящего в бумажках не нашла. — Фантомный звук. Ну, бывают же фантомные боли. А вот сейчас... Соня, оторвавшись от бесполезного телефона, прислушалась, посмотрела на нас странно и сказала: — Фантомные? Вот сейчас шаги. Идут к печке. То есть к печной трубе. Мы вытаращились друг на дружку. Может такое быть, чтобы всем одновременно казалось одно и то же? — Там кто-то реально ходит! — Соня прижала к груди телефон, будто защищая его, и уставилась на потолок. — Зря мы одни приехали! Как всегда, она говорила с такой убежденностью, что мы с Леркой тоже замерли и задрали головы. Но стоило нам насторожиться, как все пропало. Лично я даже испугаться не успела. Никаких шагов, никаких необъяснимых звуков. Тихо, хотя я теперь прислушивалась изо всех сил. Лерка специально поднялась по лестнице на чердак, до конца залезать не стала, только голову просунула в проем, чтобы убедиться, что там никого и ничего постороннего нет. Темнота, холод и тишина. Удивительный феномен. Я о таком нигде не слышала. Знаю, что после долгой поездки на поезде тебя еще какое-то время качает и кажется, будто продолжают постукивать колеса. А вот про фантомные, как сказала Валерия, шаги над головой что-то не в курсе. Как бы то ни было, больше никто по чердаку не расхаживал, даже в нашем воображении, так что мы довольно быстро этот странный эпизод забыли, разумеется, сначала высмеяв Соньку. Что нам теперь, из-за ее глюков домой возвращаться, что ли? Из стопки на растопку Живем с родителями в двушке. Они в отпуск уехали, мне одному кайф, Я не сильно общительный, девушки нет. Приятели не зависают у меня, и сам тоже уже не испытываю ближе к ночи ничего, кроме горячего и искреннего желания пожрать и выспаться как следует, И вот со вторых примерно суток без родичей стал просыпаться ночью в одно и то же время. Читал как-то историю, что у одного мужика сосед после ночной смены входной дверью хлопал и будил. И типа он как понял, что это было, так и перестал просыпаться напрасно. А я решил на время обратить внимание, поставил будильник на десять минут раньше, чтобы, значит, подкараулить момент. Проснулся по звонку, лежал, пялился в потолок, борясь с дремотой. Далее телефон брать не хотелось, хотя только руку протяни. У же опять начал засыпать, но встрепенулся, потому что дверь в мою комнату вдруг открылась. А я по привычке всегда закрываюсь, даже когда совершенно один в квартире. Дверь тугая, надо усилие приложить. Видимо от какого-то звука и проснулся окончательно. В городе никогда не бывает совсем темно, поэтому я с легкостью разглядел высокий, сутулый или даже горбатый силуэт. Он тоже заметил меня: — С-с-спиии, с-с-спиии! Присвистывающий шепот, будто половины зубов нет. И пошел, шаркая чуть слышно, вдоль стены, мимо шкафа, к комоду, который рядом с моей кроватью стоит. Лежал я в непонятном ужасе и молился: лишь бы это был вор. Слушал с закрытыми глазами, даже стараясь дышать через раз, как он там в комоде возится. А у меня и нет ничего такого ценного, барахло одно. И присвистывание это жуткое. А потом он присел на мою кровать. Меня словно паралич сковал. Ни откатиться, ни увернуться, ни ударить. Он склонился над самым моим лицом, даже его холодное гнилостное дыхание чувствовалось. И вдруг обхватил лицо ледяными руками, щеки сжал и в самое лицо дыхнул: «Вот и я! Узнал?» — Ус-с-снал? Я чуть не разрыдался. От страха, как ребенок. И беспомощный, как ребенок. И совершенно одинокий. Ни родителей позвать, никого. А он мне щеки все сильнее сжимает и прямо в лицо свое это: — С-с-спиии, с-с-спиии! Думал, окочурюсь, но сам не заметил, как отключился. Банально заснул. Или сознание потерял. Я просто раньше никогда не падал ни в какие обмороки. И проснулся, опять как от толчка, когда уже рассвело и в комнате все было видно до мелочей. Сначала подумал. «Сон какой неприятный». Только щеки горят, как наждачкой прошлись по ним. А потом смотрю - дверь-mo открыта в спальню. Значит, все-таки вор. Честно, обрадовался. Вызову сейчас полицию, разбираться не мне. Прошелся по квартире. Но все на месте, дверь входная заперта. Никаких следов постороннего присутствия. У родителей тоже ничего не пропало. Рассказать некому. Разве что психиатру, ага. Вот он поверит, верняк. До приезда родителей изучил все круглосуточные забегаловки, все ночные клубы. На ночных сеансах в кино тоже ничего так. Беруши в уши, и сиди себе уютненько, хочешь - развлекайся, хочешь - дрыхни. При таком режиме реально чуть не свихнулся, да и накладно, конечно. Но дома стал спать, только когда родичи вернулись. При них все нормально, как обычно. Но замки мы с отцом сменили. Наплел ему, что ключи посеял. Нас никто не гнал спать, не требовал соблюдать режим и питаться нормально. Однако довольно быстро мы сообразили: если вечером нечего делать, самое лучшее — это лечь пораньше спать. Особенно когда лампа в люстре начала мигать, трещать, а потом и вовсе сдохла. Где лежат запасные лампочки, Лерка не знала, а вывернуть лампочку из комнаты-холодильника нам как-то не пришло в голову. Да и зачем напрягаться, когда настольная лампа горела. Мы вывернули плафон так, чтобы она светила, как прожектор. В общем, получилось даже уютно. Если бы еще не было так зверски холодно. Всю одежду, все мало-мальски приличные покрывала и даже чистые тряпки, какие смогли найти по всему дому, мы притащили на разложенный диван и устроили из них настоящее гнездо. Если забраться внутрь в одежде, то было даже совсем не холодно. Главное, не высовывать нос наружу. Почему-то он сразу становился ледяным, а из-за этого мерзло все тело. Лера жаловалась, что не может нормально заснуть в такой тишине. Могильная какая-то. Сразу ясно, что никого нет в деревне. Летом окно откроешь — слышен далекий рокот тракторов, музыка, местные хохочут, собаки лают (хотя теперь я в этом сомневаюсь, про лай). Жизнь. Лерка уверяет, что лучше всего в городе засыпается, под общий шум. А мне, наоборот, любые посторонние звуки мешают. Я и так плохо засыпаю, а тут еще то соседи музон врубят, то машина с ревом проедет. И не уснуть. Поэтому я терпеливо дожидалась, когда Лерка перестанет ворчать (Соня к тому моменту уже свернулась калачиком и дрыхла). Наконец наступила блаженная тишина. Мысли поплыли, меня начала окутывать дрема. И тут тихий скрип половиц заставил меня встрепенуться. Сна будто не бывало. Только раздражение. Я и не заметила, как кто-то из девчонок встал и шатался в полной темноте по комнате. Или по коридору? Подруга старалась ступать аккуратно, но деревянные половицы противно скрипели, что раздражало еще больше. Сколько можно мотаться туда- сюда? Кажется, я так увлеченно прислушивалась, что высунула нос из вороха тряпья, потому что по позвоночнику будто протекла волна холода. Неприятно. Только представить себе, что мы сейчас в маленькой деревеньке, совершенно одни во всем доме, и вокруг нас снега и за много километров никакой цивилизации... Ладно, с километрами я загнула. Но до ближайших населенных пунктов надо идти пешком. И, случись что, ночью никуда не доберешься в этой полной темноте и никого не дозовешься. Я живо представила нетронутые поля без конца и края, погребенные под снегом... Да там даже летом, если лечь в траву и замереть, тебя никто не найдет. До самой осени... Странно, что все эти мысли пришли мне в голову только сейчас, а не дома, в городе, когда мы с Леркой так воодушевленно обсуждали самостоятельную поездку на дачу. Да почему, собственно, должно произойти что-то из ряда вон выходящее? Зачем вообще об этом думать, причем именно сейчас, ночью? В печи потрескивало как-то тревожно. И Соня начала похрапывать довольно жутковато. Нет, так дело не пойдет. Если я сейчас начну прислушиваться к каждому скрипу и думать, будто это кто-то ходит, и во всяком звуке слышать опасность, то вообще до утра глаз не сомкну. Я сжалась поуютнее и сунула нос в ладонь. Так точно было теплее. И заснула. Из стопки на растопку Зима в том году была особенно суровой. И началась рано, и так яростно набросилась, что, казалось, даже природа не успела как следует подготовиться. Птицы замерзали на лету, деревья почернели и скрючились. Людей охватывала апатия, сковывающая не меньше льда. В деревне вымерзали целыми домами, иногда люди так и оставались лежать на лавках до весны. В земле невозможно было выдолбить могилы, да и зачем? Те, кто побогаче, свозили своих мертвецов в божедомки далеко за пределы деревни. Кто-то сваливал своих покойников в сараи, в подполы. На слезы сил уже не хватало. У Калячиных только бабка умерла, да ей и так срок пришел. Однако же с уходом бабки места в избе прибавилось. Семья-mo небогатая была, хотя и не бедствовали. Той зимой, как и все, со смирением жили себе, пока жилось. Когда ночью в сенях раздались чужие, чуть слышные шаги, проснулись все. Хозяин ружье прихватил, а баба его лучину зажгла, чтобы сподручнее было чужака отогнать, если с недобрым пришел. Но в сенях некого было отпугивать. Только на лавке лежала, вытянувшись, сложив окостеневшие руки на груди, мертвая женщина. Платок старенький, заиндевелый сарафан, ноги голые, даже без лаптей. Видать, кто-то из бедняков решил свою покойницу пристроить. Надеялся, что не бросят, по-божески поступят. А обувка... Обувка живым пригодится, мертвым она без надобности. Жуткое было что-то в этой подкинутой покойнице. Не христианское, не человеческое. Женщина незнакомая . Может, приблудная пришла к кому да окочурилась, а те решили Каляниным «подарочек» снесть. М а ло ли недоброжелателей. В лицо улыбаются, за спиной плюют. Ничего не стали с мертвячкой делать - до света, авось, не случится ничего. Только дверь хозяин понадежнее закрыл, сам не осознавая зачем. Детей утихомирили, а сами с бабой лежали без сна, ворочались. Кто мог в дом труп подкинуть, что за дела такие? Не по-людски это. Калячин решил с утра лошадь запрячь, в божедомку свезти этого жуткого подкидыша. Малые за ночь раза три с криком просыпались, дурные сны мучили. Хотя никто из семьи, кроме отца с матерью, мертвую в сенях не видел, а те не болтали особо о находке, все же отчего-то являлась им в снах страшная баба, тянула закостеневшие руки, утащить хотела. Как рассвело, Калячин с парнем своим тетку мертвую в сарай перетащили. Хозяин хотел было сразу в телегу да лошадь запрячь, но бедная животина испугалась, на дыбы встает, хрипит. Не дело рабочую скотину мучить. Калячин решил повременить с боже- домкой, подождать, пока лошадка успокоится. Лошадь, умное животное, что-то чуяла. А вот мыши трупу сразу нос отъели, поди ж ты, не испугались. Калячин принялся у соседей спрашивать про тетку эту мертвую, но все отнекивались, дескать, не знаем ничего. Кто-то врал, но поди разберись. Да и следов утром никаких не нашли. С какой стороны пришел, притащил, кто в сенях топал, куда потом ушел - не известно, снег нетронутый. А ведь не сыпало ночью совсем. То ли ветер все смел? Одним словом, не нашли концов. Будто ветром ее принесло и на лавку кинуло. Все детишки, как ночь упала, голосить начали. Мол, страшная мертвячка приблудная пугает. В окно бельмами пялится, нос проваленный, мышами сожранный, прижала к стеклу, лед расковыряла когтями. Дети воют от страха, а взрослые-то не видят. Только правда - наледь на окнах с той стороны покорябана. Не оттаяла, а как острой палкой кто скреб. Окна все перекрестили иконами, вроде перестало блазить. А тут деду калячинскому, приспичило по малой нужде выйти. Только дверь приотворил, на него со всего маха накинулась - лохматая, страшная. Пасть раззявила, когтями в плечи впилась, в лицо вцепилась и стала жевать. Все оцепенели. Хозяйка первая опомнилась, ухватом ее огрела, сама голосит от ужаса. А мертвячка от деда отцепилась, к детям бросилась. Да так быстро, будто ветром ураганным ее несло. Самого мелкого из люльки уже цопнула. Ну тут уж сам Калячин подоспел, топором ей башку отсек. Потом, говорит, понять не мог, чего ждал, почему старика своего не спас. Будто оцепенел, шевельнуться не мог. Но, как сына схватила ведьма, тут же отмер. Голова мертвячки жутко стукнулась об пол, покатилась и у порога замерла прямо перед дедом. Будто сбежать пыталась, да тело стариковское дорогу преградило. А безголовый мерзлый труп так и остался на полу посреди избы. Костер развели во дворе и дров не пожалели. Соседи приносили со всех дворов, никто не остался в стороне. И голову, и тело свалили в пламя. Не расходились, пока не превратилась мертвячка в пепел. Деда-mo сразу в божедомку свезли. И лошадь не храпела, покорно шла. А маленький сынишка калячинский, Ванюшка, что в люльке был, всю зиму потом болел, да к весне так и помер, не оправился. Всех тогда и схоронили, как земля оттаяла. ДЕНЬ ВТОРОЙ