— Через пару дней, не ранее, погуляете. Пока же скажитесь больным, из квартиры не выходите. Да, — простуда! Горчичники пусть соседки поставят, похлопочут. То, сё. — Не хочу горчичники, лучше малиновое варенье, три литра. И постельный режим. — Будет вам малиновое варенье. Хоть три, хоть тридцать три. А с постельным режимом — сами решайте… Берия мотнул головой на дверь, показывая, — аудиенция окончена. В коридоре, уже без плаща, но в таком же мятом сером пиджаке стоял Вано, готовый наброситься на обидчика. За разъярённым гигантом в глубине квартиры маячили три мрачного вида субъекта. Разрядил ситуацию Меркулов, заглянувший к начальнику и получивший (судя по всему мимикой, слов произнесено не было) высочайшие указания. — Идём, Александр, надо обговорить кое-какие вопросы. Пока беседовал с Берия, умелец Гогоберидзе починил радиоприёмник, диктор бодро и торжественно (хоть и не Левитан) зачитывал новости про урожай и доблестный труд колхозников Брянщины. Ничего, дождусь известий и про дела международные. Меркулов выдвинул стул на центр комнаты, спинкой вперёд и уселся, словно Путин, любивший, помнится, точь также оседлать четырёхногую мебель. — Чего хмурый такой? Не сложился разговор? — Почему? Вполне сложился. — По Лаврентию, по Лаврентию Павловичу я бы так не сказал, очень хорошо его знаю. — Кому приятно выслушивать о промахах советской разведки? — Понятно, перебежчики, мать их за ногу! Сволочи! — Наша контрразведка работать умеет и только на Орлова и Люшкова грешить не стоит. — На чём сыплются нелегалы? Язык? Поведение, несовместимое с буржуазной моралью? — Проще всё, Всеволод Николаевич. Проколов, когда жмут руку чистильщику обуви или, скажем, официанту, не случалось, насколько мне известно. А вот шашни с компартиями страны пребывания, на этом все и горели. Контрразведка Великобритании, Франции, полиция Голландии и Бельгии могут долго, годами наблюдать за деятельностью советских резидентур и их агентов. Не спешат с арестами, стараются всех зафиксировать. Это в НКВД, уж простите, есть возможность лупцевать и правых и виноватых, так бить своих, чтоб чужие боялись. В капиталистическом обществе показания не выбиваются, а добываются. — Знаем как не выбиваются, нечего святых корчить… — Продолжу, сейчас СССР активизировался на международной арене и агенты начали получать суммы на организацию забастовок и прочие дела, призванные дестабилизировать обстановку, волнения спровоцировать и так далее. Вот и начали в Европе «профилактировать» советские разведсети, чтоб иным-прочим неповадно было. Так условный Мюллер или Смит получит полгода исправительных работ за дебош, а уже как шпион загремит на каторгу надолго. Шпионские процессы позволяют не только общество сплотить ввиду «красной угрозы», но и нейтрализовать наиболее опасных смутьянов из профсоюзных лидеров, из местных компартий. Обыкновенная зачистка перед большим катаклизмом, ничего более. — Интересно, а насколько серьёзно аресты тридцать седьмого — тридцать восьмого года, затронули вашу агентуру в СССР? — Да откуда мне то знать, Всеволод Николаевич? Я ж курьер, пусть и не совсем обычный. — Это да, очень уж вы необычный курьер, милейший Александр Александрович… Глава 6 Сентябрь 1938 года москвичи единодушно называли небывало тёплым и замечательным, молву народную подкрепляли сводки столичного метеоцентра по радио и статьи в «Вечерней Москве», погодным аномалиям посвящённые. Днём я «работал», высиживая несколько часов за письменным столом и читая газеты и журналы как советские, так и приносимые Меркуловым английские, французские и немецкие издания. «Инопочта» приходила с запозданием и случалось, Всеволод Николаевич по два раза «заскакивал по дороге» в наш «коммунально-чекистский кондоминимум». Это обнадёживало, видят пользу в Алексе Бонде товарищи Сталин и Берия, не собираются притравить как любимую собаку товарища Горького. Про работу в газете товарищ Меркулов помалкивал, а я не напоминал — журналист Зорге хреново закончил в итоге, ну её, эту «Красную Звезду», или даже «Комсомольскую правду». С 12 сентября разрешили пешие прогулки по столице с очаровательной Зоей Павловной, при условии — никакого метро и трамваев! Жаль, хотелось осмотреть свежеотстроенную станцию «Маяковскую», но под землю — ни-ни, даже с внушительным сопровождением. К каждому «выходу в свет» основательно «готовились» — то семь, то восемь оперативников сопровождали нашу парочку, да и куратор, строгий но заботливый Меркулов, выдающий добро на променад, звонил и предлагал «подышать» в самое неожиданное время — то утром, то в 16 часов, то в 21.30, никакой системы… Такое складывалось впечатление, что товарищ Сталин, устав разбираться в дрязгах и интригах в Центральном Комитете и Политбюро, подходил к окошку кремлёвскому, закуривал трубку и, придя в хорошее расположение духа, звонил Берии: «ПослЮшай, Лаврентий, я тут вот что пАдумал, а выпусти этого, Бонда-шмонда на часок из конуры. Пускай побегает, разомнётся»! Верный соратник тотчас перезванивал другу Севе и тот срочно гнал английского шпиона на улицу. Как-то так. Мне такие «выгулы» глубоко по барабану — организм работает словно часы швейцарские, застоя в мышцах от комнатного режима нет, но Зоя Павловна очень вылазкам радуется. Во-первых — прекрасная тёплая осень, сплошное «бабе лето», во-вторых — физкультура, моцион, если быстрым шагом или просто подольше походить по ближайшему скверу. Ну а третьим пунктом (в чём мастер спорта по пулевой стрельбе и лейтенант НКВД ни за что не признается) возможность «выгулять» новые шмотки. Наркомат не пожадился: пальто (два) и шляпки-платки и платья с чулками да перчатками — всё самое что ни на есть модное и заграничное. Девушка прям светится, когда просит «пять минут на сборы» и убегает к себе — одеваться да пудриться-краситься. Конечно, женское берёт верх над энкавэдэшным, не пять, а минимум минут 20–25 тратит Зоя на подготовку к променаду, но я стойко выдерживаю, светски беседуя с Дорой Марковной, а вот неистовый горец Гогоберидзе нервничает. По правилам конспирации торопить коллегу старлей не может (ему то, собственно, какое дело сколь быстро девушка собирается, не с ним же гулять идёт) но компенсирует Вася-Виссарион сожжение нервов подходами к гирям пудовичкам. Пыхтит, готовится превзойти мои рекорды, старательный, сука… Самое прикольное, пока одни (Соколов с Невзлиной) гуляют, другие (Гогоберидзе с Малкиной) перефотографируют черновые записи, которые я делаю при прочтении прессы. Такая вот коммунальная идиллия. Хотя, скорее фоткают листки-черновики и пометки на газетных полосах спецы из квартиры этажом ниже, а Вася и «тётя Дора» лишь обеспечивают проникновение и возвращение бумаг на их прежнее место. И, надо признать, удаётся сие вполне профессионально. Только закавыка в том, что обычный, пусть даже суперподготовленный шпион отметит сдвиг мебели в комнате и книг да газет на столе, максимум в полмиллиметра. А я едва ли не на микроны могу отследить как было и как стало, если сосредоточусь, конечно… После того как день в день «по прогнозам» Франция начала призыв резервистов, а Гитлер на партийном съезде заявил о желании жить в мире и добрососедстве с Великобританией, Польшей и Францией, ежели они не помешают судетских дойчей защитить от кровожадных чехов, ситуация немного, но изменилась. Поздно вечером заглянул на огонёк Всеволод Николаевич и попросил составлять свои отчёты и прогнозы о грядущих событиях, опираясь на свежие выпуски советских и зарубежных газет. До сводок ТАСС не допускают, сволочуги, но интересно им, оказывается, мнение Бонда-Соколова. Не стал кобениться и накатал справку о польской армии, вполне себе чёткую, на начало-середину 1938 года прям абсолютно точную. Заодно сочинил донесения разведки Речи Посполитой в Генштаб о положении дел в РККА. По мнение лихих ляхов разведчиков — части Красной Армии на польской границе расквартированные, практически небоеспособны, солдатики забиты, замордованы старшинами и младшими командирами, а старший комсостав, выбившийся на волне репрессий «в люди» некомпетентен — уровень комполка РККА едва дотягивает до командира роты в армии Польской Республики. Ну и о низкой мотивации солдат щедро добавил: не хотят воевать за колхозы, видят как командиры пьют да по бабам шастают, сами морально разлагаются. А на строгих начальников бойцы повадились писать доносы как на троцкистов и шпионов, что крайне удобно для шельмования перспективных «красных офицеров». Подытожили свой доклад «польские разведчики» оптимистическим выводом, что ежели дружественная Германия подопрёт с тыла и поможет артиллерией и ударными, механизированными частями, то до Киева и Минска дойти делать нефиг, ибо РККА — колосс на глиняных ногах. И по памяти дал «от имени поляков» сводку по репрессированным старшим командирам в западных округах на начало июля 1938 года. Пускай товарищ Сталин задумается над кадровой политикой. То, что Польша нацелилась отгрызть от Чехословакии Тешинскую область и плевать хотела на возможную денонсацию Советским Союзом договора о ненападении, я и в первом послании упоминал, но после подробной справки по Речи Посполитой пришлось объясняться с Меркуловым. Не думал никогда, что стану добром поминать разумную машинерию, клятый скайнет, человечество поработивший и почти изничтоживший. Но «забитый в запас», на всякий случай, на «персональную флешку», в раздел «языкознание» польский, помог выкрутиться. Раскрыл Всеволоду Николаевичу небольшую служебную тайну — готовился Алекс Бонд-Соколов не только по СССР работать, но и по восточной Европе, потому и в курсе польских дел. Для пущего правдоподобия зачитал Меркулову мною же написанную сводку на ляшском наречии, с «варшавским акцентом», после чего спел пару похабных польских песенок. Убедил комиссара госбезопасности, на 146% убедил… А Зое на прогулке напел, неспешно, по классическому варианту ухаживая за барышней (неспешно — от нечего делать, времени то свободного полно) очень даже лирическую «Я спросил у ясеня». Как раз девушка букет-икебану из листьев составляла, сработали ассоциации. — Ой, Саша, прекрасная песня, спой вечером под гитару. — Спою, только не эту. — Почему? — Слова написал враг народа, Владимир Киршон. Арестован и кажется расстрелян, с Ягодой яшкался, вместе с бывшим наркомом и погорел. Представляешь, что будет, если её исполнить в конспиративной квартире НКВД? — Жалко, то есть не врага народа жалко, — сбилась и мило раскрасневшись начала «выкручиваться» Зоенька, — а то, что оказался врагом и песню петь нельзя. Слова какие хорошие: «Я спросил у тополя, — где моя любимая. Тополь не ответил мне, качая головой»… — Вечером другую исполню, не менее душевную. — Здорово, а как называется? — Да без названия, там про собаку, про дом, про тётю… — Ой, как интересно! Светить таланты певческие не собирался, но, таки спровоцировал змий Гогоберидзе. Вася приходил на вечерние чаепития с гитарой и трогательно, со слезой исполнял «любимую песню товарища Сталина» — «Сулико». С милым акцентом, с надрывом, с душой: «Сердцу без любви нелегко. Где же ты, моя Сулико?». А потом «полировал» по грузински. И попробуй прерви исполнение любимой песни Иосифа Виссарионыча, приходилось терпеть. Только одним прекрасным вечером, отобрал у входящего на кухню Васи гитару и сбацал «песню харбинских белогвардейцев», ну, вы знаете… Ваше благородие, Госпожа разлука, Мы с тобой родня давно, Вот какая штука. Письмецо в конверте, погоди, не рви! Не везет мне в смерти, Повезет в любви… Письмецо в конверте, погоди, не рви! Не везет мне в смерти, Повезет в любви. Ваше благородие, госпожа чужбина, Жарко обнимала ты, Да только не любила. В ласковые сети Постой, не лови, Не везет мне в смерти—— - Повезет в любви. В ласковые сети Постой, не лови, Не везет мне в смерти—— - Повезет в любви. Ваше благородие, Госпожа удача,