— Кроме того, чтобы мне докучать? Вы не услышите от меня ничего, что сгодится для вашей газеты, мистер Хакстейбл. Стэнли воспрянул духом. На ее пальце точно не было обручального кольца, когда он подходил в ресторане к столику, за которым она сидела с компаньонкой. Теперь она приняла обращение «мисс». Значит, не замужем и не вдова. Вуаль говорит о чем-то другом. Какой-нибудь старый дядюшка испустил дух или… В голову вдруг ударила мысль. Безумная, но, может быть, не совсем. Он вспомнил, как она сидела в суде в самом дальнем углу. И в ресторане тоже. — Я не ищу сенсаций, — сказал он. — Писать об Оукли больше нечего. Если бы его признали виновным, написал бы целую передовицу. А теперь, если что-нибудь напишу, он натравит на меня своих адвокатов. Невиновен. — Стэнли помолчал. — Вы носите траур? — Нет, — ответила она не сразу. Наверняка подумывала, не солгать ли, но, по всему видно, эта девушка из тех, кто говорит только правду. — Понимаю причину вашего любопытства, мистер Хакстейбл. Очень многие интересуются. Хоть не гоняются за мной по улицам. Отец считает вас назойливым. Подозреваю, что вы будете меня подкарауливать всякий раз, как я выйду из дому, пока не получите удовлетворительного ответа. Ну ладно. — Она поставила корзинку на землю, подняла к чепцу руки. — Сейчас я его дам, возможно, тогда вы оставите меня в покое! — И откинула вуаль. Стэнли догадывался, что там можно увидеть, поэтому приготовился. Хоть фактически оказалось совсем не так страшно. В конце концов, он интервьюировал пострадавших в разнообразных несчастных случаях, промышленных и сельскохозяйственных происшествиях, так что, безусловно, видел и похуже. Только половина лица обтянута блестящей красной кожей, только один глаз без ресниц и бровей. А другая прелестна. Девушка очаровательна. Что значат морщины и шрамы, черт побери? Он хотел прямо так и сказать, но проницательно догадался, что заявление будет принято плохо. Поэтому просто мирно кивнул: — Я предполагал, что есть какая-то причина. Отсутствие реакции удивило ее. Она пристально смотрела на него, потом вновь поднесла руку к вуали. — Не надо! — отрывисто бросил Стэнли. Она поколебалась, изумленная приказным тоном. — Почему?.. — Зачем? — ответил он вопросом на вопрос. — Люди смотрят! — Сердитое обвинение невольно сорвалось с губ. — Обязательно будут смотреть на вас в таком наряде и с этой вуалью. — Он вдруг до смерти перепугался, что зашел чересчур далеко и девушка сейчас заплачет. Однако она была скроена из прочного материала. — Едва ли вас это касается, мистер Хакстейбл. Всего хорошего. — Теперь ее голос выдал, что она по-настоящему рассердилась. — Вот что я вам скажу, — начал Стэнли, проигнорировав ее слова и раздражение. — Провожу вас до дому, тогда не придется лицо занавешивать. В ее глазах вспыхнула паника. — Ох, нет, это невозможно! Я не могу идти по Бамфорду… — Можете, — объявил Стэнли твердо, но ласково. — Со мной можете. Если кто покосится, я так на него посмотрю, что сразу передумает. Ну, пошли. Он схватил корзинку, предложил ей другую руку, и она приняла ее через секунду. Сначала шли молча. Девушка заговорила первой: — Осмелюсь сказать, интересная у вас работа. — Иногда да, иногда нет. В Бамфорде редко случается что-то особенное, — вздохнул Стэнли. — Приходится писать об украденных овцах и о бродягах, таскающих выстиранное белье с задних дворов. — Вам ведь не хочется, чтобы в Бамфорде свили гнездо преступники, правда? Мой отец прилагает все силы, чтобы этого не случилось. — Ох, ваш отец превосходно работает, — согласился он. — Только мне это не помогает. Разумеется, я не хочу, чтобы Бамфорд погряз во грехе. Пусть просто время от времени совершается интересное преступление, понимаете… Она рассмеялась, и он с восхищением на нее посмотрел. Половина лица освещена улыбкой. Мышцы другой парализованы. Интересно, как это могло случиться? — Знаете, что у вас на шляпе вмятина? — спросила она. — Знаю. Возле суда возникла небольшая стычка, ее с меня сбили. — Боже мой, это опасно! — Что такое опасность для истинного журналиста? — риторически изрек Стэнли, надеясь произвести впечатление. Не произвел. — То же самое, что для любого другого. Лучше обойти стороной. Мой отец очень храбрый, осмелюсь заверить, но он говорит, что только дурак высовывает голову из-за бруствера, когда стреляют. Головой надо думать, говорит он, а не подставлять под удары. Стэнли кивнул: — Родители вечно дают такие советы. Тогда жизнь получается серой и скучной. Дошли до Стейшн-Роуд, остановились перед скромным коттеджем, последним в ряду. — Здесь я живу, мистер Хакстейбл. Благодарю за компанию и за то, что донесли покупки. — Она протянула руку в перчатке. Стэнли церемонно пожал ее. — Не хочу показаться назойливым, мисс Вуд… — Да? — Брови вздернулись, в тоне прозвучала легкая насмешка. — Не желаете ли пойти погулять в воскресенье? Она покачала головой: — Нет, спасибо. По-моему, вы человек симпатичный, но мой отец решительно не одобрит, а я… вовсе не такая храбрая, как вам кажется. Вы ведь хотите, чтобы я пошла без вуали? — Конечно. А в другой раз наберетесь храбрости? Она задумалась. — Не знаю. Папа хочет, чтобы я выходила, увидела мир, показала себя. Только вам обоим легко говорить, а мне очень трудно это сделать. — Понимаю, вас нельзя торопить, — кивнул Стэнли. — Вполне справедливо. Если передумаете, сообщите мне в редакцию. — Я вижу, папа прав. Вы действительно очень упорный, мистер Хакстейбл. — А как же, — согласился он. — Никогда не сдаюсь. Эмили внесла корзинку на кухню, поставила на стол, села, сложила перед собой дрожавшие руки. Она всегда считала себя честной. Не лгала отцу, не солгала Хакстейблу. Но разве скрыть правду не значит солгать в своём роде? Разве это не столь же презренно? Разве груз вины, лежащий на ее плечах, облегчается от столь сомнительной разницы? Хотя что же она скрывает? Обрывок разговора, несколько случайно услышанных слов явно пьяного человека. Это было за пару недель до смерти Коры Оукли. На вечернем собрании в методистской церкви заслушивали доклад вернувшегося миссионера. Эмили страшно хотелось послушать о далеких краях, недосягаемых из ее тихого мира. Сначала отец согласился сопровождать ее, хотя миссионеров в принципе не уважает. Но в последний момент его вызвали по служебным делам, и Эмили отправилась одна. Церковный зал был переполнен, и, когда пришел момент ответов на вопросы, миссионера ими буквально засыпали. Приготовили чай, Эмили пригласили помочь. В конце концов, когда все разошлись, помещение было убрано, чашки вымыты и расставлены, на крошечной кухоньке стемнело. На углу она рассталась с последней спутницей и пошла к дому. За окнами мерцали газовые лампы, кое-где горели свечи, поскольку не у каждого в Бамфорде есть новомодное газовое освещение. Фонарщик до этого района еще не добрался, на улице стояла тьма. Эмили в целом любила темноту, где ее никто не видит, и все-таки нервничала, шагая мимо разнообразных публичных заведений. Она дошла до «Короны», которая одновременно служила отелем и рюмочной для джентльменов, желающих напиться подальше от дома. По слухам, в потайной задней комнате идет игра в карты с высокими ставками, на что косо поглядывают в методистской общине. Боковая дверь распахнулась, и оттуда вырвался яркий луч желтого света. Показались две нестойкие фигуры. Мужчина помоложе держал в руке шляпу, хорошо было видно его лицо: красивое, удалое, усатое, которое она никогда не забудет. Эмили юркнула в тень и затаилась. Мужчины приближались к ней неверным шагом. — Послушайтесь моего совета, старина, — настаивал тот, что постарше. — Подольститесь к ней. Отвезите за границу. В Париж. Пусть там новых тряпок накупит. Или в Альпы — полезно для легких. — Если бы было так просто, черт возьми, неужели не сделал бы? — последовал раздраженный ответ. — Она меня вообще больше слушать не хочет. Все твердит о разводе, говорит, что у нее имеются доказательства… Что со мной тогда станется, будь я проклят? — Надо овладеть ситуацией. — Последовала пьяная икота. — Постараюсь, можете поверить. Спотыкавшиеся фигуры исчезли во мраке. Эмили вышла на дорогу и, дрожа, побежала домой. Она ничего не рассказала отцу, который уже ее ждал, беспокоился, почему задержалась. Но когда Оукли доставили в суд, она решила на него посмотреть и собственными глазами убедиться, что в тот вечер это был он. И действительно, тот самый мужчина с высокомерным видом сидел на скамье подсудимых. Но Эмили все равно не передала отцу подслушанную беседу. Вдруг ее вызовут на свидетельское место, выставят на всеобщее обозрение? Страшней не придумаешь. И что можно сказать? Было темно. Защитник заявит, что она обозналась. Пьяный мужчина болтал чепуху. Кто может утверждать, что он говорил о своей жене? Поэтому она смирилась, заверив себя, что правосудие докопается до истины. Но груз, лежавший на совести, давил все сильнее, особенно теперь, когда отцу ничего уже нельзя рассказать. Это первое и единственное, что она от него скрыла. Нет, было первым и единственным. Теперь добавилась встреча с Хакстейблом. Тоже придется скрыть. У отца мало времени для журналиста. — Вот что бывает, когда выходишь из дому, моя девочка! — сказала себе Эмили. — Жизнь осложняется. Однако, безусловно, становится интереснее. Вуд поздно возвращался домой с газетой в руках. Итак, они проиграли. Он проиграл. Министерство внутренних дел проиграло. Тейлор проиграл. Какая разница, кто проиграл? Суть в том, что Уильям Оукли вышел на свободу. Разве оправдание так неожиданно? Нет. С самого начала было дурное предчувствие. Хотя надо признаться, в глубине души жила искра упрямого оптимизма. Эмили открыла дверь, заметив его в окно, и поспешно выбежала навстречу: — Ты огорчен делом Оукли, и напрасно. Сделал все, что мог. — Откуда ты знаешь о вердикте? — удивился он. Она слегка смутилась: