— Прошу прощения, должен задать вам несколько вопросов. Об этом и о многом другом вас еще будут спрашивать другие офицеры полиции. Вы наверняка считаете, что мне не следовало бы беспокоить вас в такую минуту, однако, к сожалению, полицейский не может считаться с человеческими переживаниями. — Да мы понимаем, — твердо сказала Дамарис. — Ты делаешь свое дело, а наше дело тебе помогать. Спрашивай, Алан. — Когда вы впервые узнали о существовании Яна Оукли? — Примерно полгода назад. — Дамарис взглянула на сестру, которая кивнула. — Никому ничего не рассказывали. Тебе это покажется странным, но могу объяснить. Понимаешь, он потомок деда Уильяма. — Наш дед был страшным человеком, — неожиданно вмешалась Флоренс. — Многие его считали убийцей. Его обвиняли в убийстве жены, а потом оправдали. — Голос тонкий, нервный. Она подалась вперед, подчеркивая свои слова, потом вдруг откинулась назад и порозовела, будто ее поймали на неприличном поступке. Маркби понял, что, по ее понятиям, она действительно переступила черту, заговорив с ним, посторонним, о семейной тайне. Дамарис подтвердила догадку. — Правда, — спокойно сказала старшая сестра. — Нынче это трудно понять. Деда Уильяма вычеркнули из семейной памяти. Теперь было бы иначе. Теперь сказали бы — ну и плевать. Теперь человек вроде нашего деда продал бы историю желтой прессе. А в наше время было недопустимо публично перемывать грязное белье. Имя нашего деда никогда в этом доме не упоминалось. Его портрет был спрятан в чулане. Мы не смели о нем расспрашивать. — Тогда, — с любопытством спросил суперинтендент, — откуда вы узнали о нем и о предполагаемом преступлении? — От других людей, не от родителей, — ответила Дамарис. — Рано или поздно кто-нибудь обязательно приносит дурные вести. Правда, мысленно согласился Алан. Дурные вести всегда разносятся легче хороших. — Ян сам напросился или вы его пригласили? — Мы его точно не приглашали! — возмущенным хором объявили сестры. — Он просто написал, что хочет приехать, — продолжала Дамарис. — Мы ответили, что обе стары, дом не годится для молодого мужчины, ему будет неудобно. Он не обратил никакого внимания. Совсем невоспитанный, ничего не понимает. Прислал другое письмо: не волнуйтесь, он никаких хлопот не доставит. Ха!.. — Там еще говорилось, — добавила Флоренс, — о его корнях, как он их себе представляет, о желании увидеть фамильный дом… Это не его фамильный дом, а наш. — И он взял и приехал, — подхватила Дамарис. — Пришлось принять. Не хотелось выказывать предубеждение. В любом случае было ясно, что у него совсем мало денег, а мы не могли оплачивать номер в гостинице. Без того было трудно договориться об ужинах с миссис Форбс. Мы скрестили пальцы, понадеявшись, что он окажется лучше, чем предполагалось. Нечего и говорить, что надежды не оправдались. Он был вульгарным до омерзения. Все время называл меня «дорогой кузиной», без конца говорил, как рад видеть старый дом. Толковал о завещании, якобы составленном нашим дедом. Знаю, Лора тебе об этом рассказывала. Хотел получить половину денег, которую мы выручили бы от продажи. У него ни на что нет никакого права! — Глаза ее вспыхнули гневом. — Значит, он вам не понравился и причинял неприятности, — заключил Маркби с тяжелым сердцем. — Угрожал… — Мы очень сильно его невзлюбили, и он причинял неприятности с той минуты, как мы о нем услышали. Хотя, — добавила Дамарис с неожиданной ноткой юмора, — мы его в гроб не вгоняли. Маркби пропустил это мимо ушей и продолжил: — Видимо, причина смерти — отравление. В данный момент никто не подозревает ничего другого, кроме несчастного случая. Тем не менее необходимо найти источник. Возможно, придется обыскивать дом. Обе старые женщины замерли. — Чем он отравился, Алан? — спросила дрожащим голосом Флоренс. — Пока неизвестно. Доктор Пейнтер проводит анализы. Поэтому мы вас просим пока ничего никому не рассказывать. — Мы и не собираемся! — сухо отрезала Дамарис. — Нельзя ли заглянуть к нему в комнату? — обратился к ней Маркби. — Пожалуйста. Провожу тебя в башню. — Я здесь останусь, — сказала Флоренс. — Не люблю ту комнату. Никогда туда не захожу. Знаешь, там умерла наша бабушка, бедная Кора. Маркби, уже направившись к двери, удивленно оглянулся: — Кора Оукли? Это была ее комната? — Да. Говорят, там живет ее призрак. Правда, там всегда жуткий холод. Но мы, конечно, никаких привидений не видели. — Конечно… — слабо вымолвил Маркби. И проследовал за Дамарис по старой скрипучей лестнице, старательно оглядываясь по сторонам. Джулиет Пейнтер вывела проницательное заключение насчет продажной стоимости Форуэйза. Дом в плачевном состоянии. Кроме электропроводки, нуждающейся в замене, наверняка течет крыша. Он принюхался. Пахнет сухой гнилью, пылью, сыростью, разложением. Интересно, что подумал Ян, когда впервые все это увидел. — Вот, — храбро объявила Дамарис, толкнув дверь. Маркби переступил порог. Флоренс права. Жуткий холод, несмотря на солнечный день. Обгоревшие спички на решетке у газового камина свидетельствуют о стараниях Яна согреться. На полу в центре красно-синий турецкий ковер. Пространство между ковром и стенами покрыто старым потрескавшимся линолеумом. Железная кровать аккуратно застелена, предположительно самим Яном. Комод, старомодный мраморный умывальник без таза и кувшина, кресло, большой платяной шкаф, рассчитанный на пышные одежды другого века. Туалетный столик совсем в другом стиле. Овальный, с гофрированной кретоновой обивкой спереди, предмет первой необходимости 1940-х годов. Возможно, его принесли из какой-то другой комнаты ради Яна. На нем валяются на боку пузырьки и бутылочки, мужские туалетные принадлежности. Алан взял что-то, увидел, что вещь дорогая. Возможно, в конце концов, Ян промышлял на польском черном рынке. Он повернулся, виновато улыбнулся Дамарис, терпеливо стоявшей в дверях, и шагнул к гардеробу. Внутри висит немногочисленная одежда. Маркби быстро ощупал карманы, нашел польский паспорт, удостоверение личности, дешевые открытки с аляповато раскрашенным изображением Девы Марии и краткой молитвой по-польски, мелкие монеты, бумажник с английскими банкнотами фунтов на шестьдесят. Похоже, это все имущество Яна. — Не возражаете? — спросил он Дамарис. — Я должен все это забрать. Дам расписку, со временем вернем. — Нам ничего не нужно. Ничего не нужно, — повторила она. Алан выдвинул ящики комода. В верхнем левом лежал обратный авиабилет до Польши. Ян дал себе месяц на достижение цели. Возможно, рассудил, что сестры его дольше не стерпят. В жестком конверте для пересылки фотографий по почте обнаружился дагерротип с изображением красивого усатого джентльмена, положившего руку на плечо затянутой в корсет женщины, шелковое платье которой не скрывало ее крестьянского происхождения. Черты лица грубые, взгляд острый, фанатичный. Мужчина смотрит на фотографа с насмешкой и вызовом. «Знаю, что вы думаете, — говорит он. — А мне наплевать. Я получил, что хотел». В его позе нет никакой аффектации, только триумфальная властность. В углу карточки отштамповано по-немецки некогда золочеными, а теперь совсем тусклыми буквами: «Photographien Hable, Krakau». В других ящиках нижнее белье и носки. Ян путешествовал налегке. Оглядевшись, Маркби заметил рюкзак, описанный Мередит, торчащий между резными ножками шкафа. Он его вытащил, подняв тучу пыли. Внутри пусто, кроме нераспечатанного пакета ароматических гигиенических салфеток, которые в самолетах раздают пассажирам. Вот и все вещи бедного человека, хотя достаточно тщеславного, чтобы запастись дорогими туалетными принадлежностями, потратив на них больше, чем можно себе позволить. Все это подтверждает уже возникшие подозрения. Ян не грабитель. Он ловец удачи, бедняк, мечтающий о богатстве. Или хотя бы о деньгах, с которыми можно вернуться в Польшу богаче, чем при отъезде. Неосмотренным остается одно. Любопытная вещь. Картина на стене над камином, завешенная вышитой тканью. Маркби взглянул на Дамарис: — Можно? Она кивнула, он сдернул покрывало. В глаза бросилось лицо, написанное маслом, — крупнее, красочнее, но в основном то же самое, что на дагерротипе. Сардонические глаза на красивой обманчивой физиономии. Жесткий рот и подбородок. Несомненно, одно лицо. — Портрет Уильяма Оукли? — Точно, — подтвердила Дамарис. — Я для Яна повесила. Думала, пусть будут вместе. — Опять неожиданный юмор. — Это единственное во всем доме, что я могла ему дать. Пусть бы забрал с собой в Польшу, пожалуйста. Маркби приблизился к портрету. Левая рука Уильяма лежит на книге. Будем надеяться, не на Библии, что было бы предельным лицемерием. Нет, не Библия. На корешке летучими штрихами выведено название. Он прищурился, разобрав под лаком буквы БР…Д…О, и воскликнул, обратившись к Дамарис: — Брадшо! Понимаете? Под рукой у вашего деда справочник расписания движения на британских железных дорогах!.. — Вот как? — переспросила она. — Надеюсь, Уильям взял его с собой, когда бежал отсюда. Он ему наверняка понадобился. Выйдя из дома, Маркби глубоко вздохнул. Озябший, он с радостью чувствовал на лице полуденное солнце. В Форуэйзе так же мрачно и тяжело, как всегда, или, может быть, башенная комната на него так подействовала. Он не верит в призраки, но та комната определенно пропитана страданием и горем. Алан огляделся. Как и говорила Джулиет, сад в лучшем состоянии, чем дом внутри. Газоны выкошены, кусты подстрижены, цветочные клумбы под окнами в полном порядке. Живущий в душе Маркби садовник все это сполна оценил. Когда-нибудь, размечтался он, у него будет подобный сад. В данный момент имеется только патио и теплица, которыми некогда заниматься. Он отправился в обход. Обогнув тисовую изгородь, подстриженную в виде зубчатой крепостной стены — с чрезвычайной любовью, столкнулся лицом к лицу с аккуратным пожилым мужчиной в кардигане, отглаженных брюках и не соответствующих одежде резиновых сапогах. Они минуту смотрели друг на друга. Потом мужчина объявил: — Гладстон! — Премьер-министр при королеве Виктории, — мгновенно угадал Алан. — Нет, это я Гладстон, — поправил мужчина. — Рон Гладстон. Ухаживаю за садом. — Ах да, конечно. Примите мои поздравления. Вид великолепный. Гладстон смягчился, но все-таки резко спросил: — А вы кто такой? — Суперинтендент Маркби. — Алан покорно выудил и протянул удостоверение. Садовник взял, пристально рассмотрел и вернул. — Обязан чужих расспрашивать, — объяснил он. — Знаете, тут многие ходят. — Правда? — заинтересовался суперинтендент. — Зачем? — Половина из чистого любопытства. От другой, осмелюсь сказать, не жди ничего хорошего. Сколько раз уж ловил того самого Ньюмена, который тут шастал. — Дадли Ньюмен? — удивился Маркби. Хорошо известный местный застройщик. — Разгадал его игры, — мрачно объявил Рон. Можно догадаться. Алан огляделся, внезапно разозлившись. Обязательно все кругом застраивать? Несомненно, до Ньюмена дошли слухи о неизбежной продаже усадьбы, и он учуял прибыль. Если удастся дешево купить землю, заставит ее кирпичными коробочками. — Ворот нет, понимаете, — говорил Рон. — Некоторые думают, будто это общественный парк. Я видел, как тут собак выгуливают! — Садовник побагровел при воспоминании. — Только вчера застал женщину с пуделем. В траву нагадил. Перемолвился с ней парой слов, уж поверьте. Говорю, уходите отсюда и грязь заберите. Дал бумажный пакет и лопату, чтобы собрала. Знаете, иногда, — доверительно продолжал он, — иногда они злятся, владельцы собак. Только я не потерплю безобразия. — И правильно. Если не возражаете, мне хотелось бы посмотреть сад. Рон охотно вызвался проводить, и они зашагали по нижней лужайке. — Много еще можно сделать, да леди не хотят. Очень консервативно смотрят на садоводство. Обратили внимание на соринку в глазу перед домом? На каменную чашу со статуей? — На фонтан? Обратил.