Гудболд появился в школе только на следующий день. По вполне понятным причинам я поймал себя на том, что постоянно посматриваю на него. Внешне в нем вроде абсолютно ничего не изменилось – он по-прежнему расхаживал вразвалку, крутя плечами, как и всегда, на шее у него болтался все тот же свисток на шнурке… Но я-то знал, на что обращать внимание, и казалось, что двигается он чуть медленнее и опасливее, чем обычно, – словно человек, оправляющийся после серьезной операции. И я то и дело подлавливал его на том, что он подозрительно оглядывается по сторонам, словно выискивая кого-то. Я даже точно не знал, действительно ли Чарли убил его собаку. Это не того рода происшествие, о котором станут сообщать в новостях или даже хоть как-то обсуждать в школе. Но Гудболд и впрямь казался мне каким-то пришибленным. Когда я видел его лицо в те моменты, когда с него слетала его обычная самодовольная маска, казалось, что ему и впрямь нанесен некий жестокий урон, и он все никак не может понять, за что же он так поплатился. В общем, пусть даже никаких подтверждений и не имелось, я все равно знал. Поскольку видел, что Чарли, Билли и Джеймс тоже втихаря наблюдают за Гудболдом. В тот первый день, когда он вновь появился в школе, помню, как на перемене заметил их троих сидящими бок о бок на скамейке возле школьной стены. И хотя со вчерашнего дня я всеми силами старался избегать их, но оказался в тот момент достаточно близко, чтобы увидеть, как Гудболд проходит мимо в сторону игровой площадки, на которой в тот день дежурил, – а потом что случилось, когда он подошел к их скамейке. Джеймс уставился в землю. Билли смотрел куда-то вбок. Но Чарли все это время не сводил глаз с приближающегося к ним Гудболда, открыто наблюдая за ним. Я увидел, как Гудболд бросил на него безразличный взгляд. Посмотрел еще раз, более пристально. А потом вдруг остановился как вкопанный. Потому что Чарли улыбался ему. Это была откровенно ехидная и многозначительная улыбочка – легко отрицаемая, но вполне достаточная, чтобы передать Гудболду такое послание, смысл которого он сразу уловил бы. Ставящая его в известность, что это Чарли сделал ему эту ужасную вещь и что ничего-то Гудболд не может с этим поделать. Показалось, что этот момент длился целую вечность. Сердце едва не остановилось у меня в груди, когда я подумал, чем все это может кончиться. Подойдет ли Гудболд к Чарли и поинтересуется, чего это тот так на него лыбится? Или, может, даже потеряет контроль над собой и накинется на него? И все же Гудболд ничего такого не сделал. Он просто стоял столбом. Но выражение его лица переменилось. Как будто он не мог вполне осмыслить, что перед собой видит, – словно примерно догадывался, с чем имеет дело, но никак не мог понять почему. И за эти несколько секунд я увидел этого человека в совершенно ином свете. Я припомнил те случаи, когда видел Гудболда прогуливающимся со своим псом в Гриттене, и поймал себя на том, что представляю себе всю унылую беспросветность его повседневной жизни, полной одиночества, тоски и разочарования. Словно наяву вижу, как вчерашним утром он просыпается, спускается вниз, выходит во двор и видит, что у него отобрали. И несмотря на все унижения, которым он несколько месяцев подвергал нас, я почувствовал к нему нечто вроде жалости. А потом Гудболд отвернулся от Чарли и ушел. * * * Жизнь после этого шла своим чередом. На протяжении последующих недель было достаточно просто избегать Джеймса. Поселок у нас совсем крошечный, но имелись и маршруты, позволяющие по утрам обходить его дом стороной. Не обращать на него внимания, ожидая автобуса на остановке, тоже оказалось достаточно просто. В поездке до школы Джеймс занимал место на нижнем ярусе, так что всегда выходил из автобуса раньше меня. По пути домой я частенько видел, как он быстро семенит по мосту над автомагистралью, затолкав руки в карманы, ссутулившись и опустив голову, словно пытаясь оторваться от кого-то, преследующего его по пятам. В школе на переменах, насколько я понимаю, все трое по-прежнему в основном торчали в комнате «С5-б», где у меня больше не было причин появляться. Равно как и в лесу. По выходным я старался держаться подальше от Сумраков. У меня не было абсолютно никакого желания случайно натолкнуться на них в этих диких местах, где они строили свои дурацкие планы, покупаясь на фантазии друг друга и общаясь с монстром из своих сновидений. Но, конечно, полностью избегать их не получалось. Я видел всех троих на уроках и время от времени на игровой площадке. И хотя всеми силами старался делать вид, будто их там нет, получалось это не лучшим образом, поскольку у меня создавалось впечатление, что уж они-то меня отнюдь не игнорируют – или по крайней мере Чарли. То и дело по затылку вдруг ползли мурашки, и, обернувшись, я видел где-то поблизости всех троих – Чарли всегда посматривал на меня с ехидной улыбочкой и выражением коварного торжества на лице. «Может, ты и вышел из игры, – словно говорил он. – Но эта игра для тебя еще далеко не закончена». Каждый раз я отворачивался, удивляясь, почему вообще когда-то был с ним в друзьях. Исключительно из-за Джеймса, конечно же. Но я не видел, чтобы Джеймс хоть раз глянул на меня. Вместо этого он всегда смотрел куда-то в землю, словно не зная, куда себя девать, и помню, казалось, что в компании этих двоих Джеймс чувствует себя все более и более неуютно. Наша маленькая группа с самого начала отличалась властным неравенством, но мое присутствие слегка уравновешивало баланс сил, – теперь же казалось, что без меня Чарли и Билли даже еще больше сблизились, откровенно доминируя над Джеймсом. Как-то на одной из больших перемен я стоял на самом краю игровой площадки и увидел вдалеке всех троих. Джеймс шел между Чарли и Билли – с таким пришибленным видом, что напомнил мне пленника, которого ведут куда-то помимо его воли. Но ведь он сам сделал свой выбор, разве не так? Я некоторое время наблюдал за ними, повторяя себе, что мне плевать, что мне он больше не нужен. «Да пошел он в жопу!» А потом закинул свою сумку на плечо и двинулся мимо стройплощадки в сторону теннисных кортов и стоящей там скамейки. Потому что у меня было с кем проводить время, помимо моих бывших друзей. 24 В наши дни «Странно, что вы не предпочли гостиницу». Вот что вчера сказала мне Аманда. При этих словах я и сам тогда удивился. Эта мысль никогда не приходила мне в голову. Действительно, почему я так не поступил? Вопрос на самом деле был не в деньгах – просто, наверное, какая-то часть меня желала, чтобы я так себя наказал. Или, если подумать о том, как вся моя жизнь на протяжении всех этих лет спотыкалась и обламывалась в тени того, что тут произошло, то, может, на каком-то подсознательном уровне я решил, что это просто нужно сделать – почти как бросить вызов самому себе. «Вот видишь? Оказывается, ничего страшного». Если даже и так, то появление сделанной Чарли куклы все изменило. На сей раз я никак не собирался ночевать в доме. Собрал вещи, в том числе коробки, которые сохранила моя мать, а потом сел в машину и поехал обратно в Гриттен. Нашел самый дешевый отель, какой только смог, и заселился в него, решив, что утро вечера мудренее. Но мне никогда не удавалось нормально спать в отелях. И даже здесь, вдали от материнского дома, то смутное ощущение угрозы и дурное предчувствие не оставляли меня. Да, стук в дверь вполне мог быть чьей-то дурацкой шуточкой, а тот человек в лесу – просто бродягой, но подброшенная мне кукла не поддавалась никакому рациональному объяснению. Она же не по воздуху ко мне прилетела, кто-то ее подбросил. Кто-то, нацелившийся на меня. И сколько бы я ни твердил себе, что это совершенно исключено, но все равно никак не мог избавиться от ощущения, что за всем этим стоит Чарли. Я проворочался в постели до самого утра, припоминая, как он смотрел на меня и через несколько недель после того, как я покинул группу. Как и то чувство, которое при этом у меня возникало, – чувство, что это отнюдь не конец. «Эта игра для тебя еще далеко не закончена». Ранние часы застали меня за пределами гостиницы, шагающим по улицам Гриттена. В этот час мир вокруг был полон тишины и покоя. Ни ветерка, только легкие прикосновения прохладного воздуха – почти желанное ощущение в преддверии жары, которая, как я знал, наступит чуть позже. Перепутанные ленты и нити облаков низко нависали над головой под рассветным небом. Они были так близко, что казались призраками, опустившимися пониже, чтобы присмотреться ко мне, и застыли настолько неподвижно, что, казалось, так и будут висеть там до скончания веков. Я бродил по улицам, которые хорошо помнил – с бесконечными рядами безликой ленточной застройки, где домишки из красного кирпича неловко громоздились друг на друга. В те давние времена прямо над улицами были натянуты бельевые веревки, с которых растрепанными флагами свисало разномастное бельишко. Улицы немного изменились, но оставались знакомыми. И хотя я уверил себя, что брожу без всякой цели – просто куда ноги несут, но знал, что это не так, и в конце концов оказался на вершине подъема, который помнил гораздо лучше остальных. Прямо передо мной возвышался дом, в котором тогда жила Дженни. Я остановился прямо посреди тротуара, немного не доходя до него. Выглядел он практически так же, как и двадцать пять лет назад. Мой взгляд переместился на одно из верхних окон – в то время окно ее комнаты, и я представил себе ее узенькую девичью кровать, застеленную простеньким покрывалом, письменный стол с крошечным телевизором на нем, акустическую гитару на стойке в углу. Стены здесь были уставлены книжными стеллажами. Они вздымались до самого потолка – явно самодельные – и всегда казались мне слишком хлипкими, чтобы выдержать внушительную массу книг, нагруженных на полки. Казалось, что лишь фундамент из не поместившихся в них томов внизу не давал всей этой конструкции немедленно обрушиться. Господи, до чего же четко я мог сейчас все это себе представить! Помню, как самый первый раз пришел сюда и как неожиданно было увидеть Дженни не в школьной форме. Когда она открыла дверь, на ней были джинсы, выцветшая футболка «Айрон мэйден», которая казалась великоватой ей на пару размеров, и рубашка в черно-белую клетку. Мы вдвоем поднялись наверх. – Прости за беспорядок, – сказала она мне. Дженни не было никакой нужды извиняться. Контраст с моей собственной комнатой немедленно поразил меня, и мне стало стыдно – когда я подумал о голых половицах и простом матрасе, кучках одежды и книг, о сырых стенах в нашем собственном доме. О личном одежном или книжном шкафе я мог тогда лишь мечтать – не говоря уже о телевизоре. – Видела бы ты мою комнату, – сказал я. Ответом мне стали поднятые брови. – Не слишком ли ты торопишь события? Теперь это воспоминание вызвало у меня улыбку. Тогда эти слова заставили меня покраснеть, но в то же самое время подарили восхитительный трепет где-то внизу живота. И оба эти чувства опять вернулись, когда Дженни закончила убирать в полиэтиленовый пакет книги, которые хотела отнести в свой любимый букинистический магазин. – Пора спускаться вниз, – сказала она. – Мы ведь не хотим возбудить у моей мамы какие-нибудь подозрения? Теперь чуть дальше по улице открылась входная дверь. Захотелось немедленно спрятаться, но податься было некуда. Может, это и не Дженни сейчас появится из дома… Но вышло, наоборот, естественно. Я посмотрел, как она выходит на дорожку перед домом, что-то кричит кому-то оставшемуся за дверью и забрасывает сумку на плечо. Не набитый книгами магазинный пакет на сей раз, а нечто куда более взрослое – дизайнерское и явно дорогое. Повернувшись, Дженни могла в любой момент заметить меня, по-дурацки застывшего прямо посреди тротуара. «Ты больше не подросток». Ну да. Так что вместо того, чтобы медлить хоть сколько-нибудь дольше, я двинулся к ней. Повернув голову, она явно не поверила своим глазам, увидев меня. Потом улыбнулась. – Привет, бродяга. – Я как тот фальшивый пенни из сказки, – сказал я. – Постоянно возвращаюсь. – Однако сурово… ты стоишь дороже. Что привело тебя в сии пределы в такую рань? – Мои ноги. Я не преследую тебя, честно. Просто гулял. – Ну да, ну да… Верю. В отличие от прочих. – Дженни махнула рукой на дом у себя за спиной. – Кстати, раз уж так, не хочешь зайти ненадолго? Повидать мою маму?