Любочка хмыкнула: – Я так и поняла. Наталье-то что говорить? Маша вздохнула: мать волновалась сейчас о дочери сильнее, чем в ее десять лет. – Я сама ей позвоню, – кивнула она Любочке. – Не переживай. Если не успеем вернуться засветло, лучше снимем гостиницу на месте. – Деньги есть? Вот, возьми, – бабка полезла к себе в сумочку. – Любочка! – взмолилась Маша. – У меня все есть. Пока. И она чмокнула морщинистую щеку. – Никакие старые тайны не стоят… – начала Любочка. И, сбившись с наставительного тона, вздохнула и потрепала внучку по щеке. – Ладно. Иди, с Богом. На место встречи она пришла чуть пораньше, чтобы оглядеться. Лоток с мороженым слева, справа – кричит в микрофон, рекламируя автобусные туры гостям Северной столицы, маленькая женщина в дубленке и лохматой шапке. Не заметив ничего подозрительного, Маша шагнула в глубь арочного проема на выходе из метро. Мимо нее дефилировала по Невскому неплотная в будничное дневное время толпа. Ксению она заметила еще на другой стороне проспекта – та шла, полностью погруженная в свои мысли: на носу очки с сильными диоптриями, большая сумка перекинута наискось через плечо и опасливо прижата к боку пуховика. Маша с удовольствием ее оглядела: в СМС она предлагала «прогуляться за городом», и сейчас Ксения являла собой воплощение интеллигентского стиля «выезд на природу» – невнятные шерстяные штаны заправлены в теплые сапоги, богатая шевелюра упрятана под пуховый платок. Маша усмехнулась – наверное, сама она выглядела не менее комично. Вот Ксения перешла дорогу и стала вертеть головой по сторонам, еще больше, чем обычно, схожая с птицей. Маша ждала, борясь с желанием сделать шаг вперед и прекратить Ксюшино трогательно-беспомощное ожидание. И дождалась – мужчину в синей спортивной куртке. Он выуживает мелочь из кармана джинсов, что-то говорит притопывающей от холода ногами продавщице мороженого. Она достает ему из лотка вафельный стаканчик в яркой упаковке и ждет, потому как мужчина смотрит совсем в другую сторону. Он смотрит на Ксюшу. А где второй? – щурится Маша. – Неужто свалился после вчерашней кладбищенской прогулки с внезапной простудой? Второго не видно. Что ж, пора. Маша сделала несколько шагов вперед и дотронулась до Ксюшиного локтя. – Привет. Та обернулась – глаза за стеклами очков испуганно моргнули, красные, воспаленные от слез. – Что случилось? – сжала она Ксюшин локоть и увидела, как горестно, по-девчоночьи, поползли вниз уголки губ. – Мама, – сказала Ксюша, шмыгнув носом. – Это был не Иван, а мама. Маша вздохнула, потрепала ее по плечу: – Зато это был не Иван. Попробуй посмотреть на это, как на частично хорошую новость. Ксюша попыталась улыбнуться и взяла ее под руку: – Куда мы идем? – Мы идем отрываться от слежки – для начала. – Маша одернула готовую уже испуганно обернуться Ксюшу. – Ты же любишь пышки? – Люблю – что? – Любочка говорит, что самые лучшие всегда были и будут – тут, совсем рядом. На Конюшенной. Можно взять с собой, только на таком холоде они быстро остынут… И она потянула Ксюшу вперед, в сторону тускло светящегося в сером свете бессолнечного дня шпиля Адмиралтейства. В пышечной они отстояли положенную очередь и пошли в направлении Мойки, поедая пышки и отряхивая от сахарной пудры воротники. – Вкусно. Я их не ела со студенческой поры, – призналась Ксюша. Она только что изложила Маше историю материнского предательства, и ей стало легче дышать – даже пончики казались не жирным куском теста, а, напротив, воздушными творениями в сахарной пыльце. – Теперь слушай внимательно, – сказала, не сбавляя шага и не меняя интонаций, Маша. – Сейчас ты достанешь свой телефон и выбросишь вместе с грязной салфеткой в урну. – Что? – ошарашенно воззрилась было на нее Ксюша, но Маша потянула ее вперед. – Делай, как я говорю. Ксюша, сглотнув, вынула из кармана пуховика телефон, вложила в салфетку, чуть замешкалась у гранитной урны. Секунда – и рука в шерстяной перчатке нырнула обратно в карман. – Дальше – так, – по-московски вальяжно растягивая гласные, продолжила Маша, будто случайно оглянувшись. Мужчина в темно-синей куртке внимательно изучал просторные витрины ДЛТ в паре метров за их спиной. – Когда я скажу тебе бежать, мы дружно беремся за руки и бежим вперед, поняла? Ксения искоса взглянула на нее и испуганно кивнула. – Отлично, – Маша чуть прибавила шагу. Кафе, часовой магазин, пустынные люксовые бутики и, наконец… – Сейчас! – скомандовала Маша, схватив Ксюшу за руку. Они метнулись в полуоткрытые воротца в арочном проеме и побежали, полетели вперед. Эхо гулко следовало за их шагами, бросались в сторону кошки и туристы. Тень арочных проемов сменилась длинным дворовым проходом, небольшая галерея, кафе… Маша резко повернула влево, толкнула тяжелую деревянную дверь. – Добро пожаловать в нашу гостиницу, – услышали они мелодичный голос, и обе, тяжело дыша, уставились на молоденькую белокурую девушку в черной жилеточке с логотипом отеля. А она – на них. – Пять минут, – сказала Маша, не уточнив, пять минут – до чего. Слушая, как гулко бьется в висках кровь, выглянула из узкого окошка рядом с ресепшен. Двор был пуст. – Почему ты мне не сказала, что хочешь отрываться проходными дворами? – сглотнула Ксюша. – Это же дворы Капеллы, их все знают как свои пять пальцев, туристическое ме… – Тихо! – Маша дернулась, спрятавшись за бордовую портьеру с кистями. Мимо отеля с выпученными глазами пробежал тот самый спортивный товарищ в темно-синей куртке. – Это… за нами? – Ксюша проводила неизвестного ошеломленным взглядом. Маша кивнула, накинула на голову капюшон. – Все знают, – сказала она, улыбнувшись обомлевшей девушке-консьержу и толкнув дверь, – что эти дворы выходят к Капелле, а именно – на Мойку, перед Эрмитажем, где толпа туристов и автобусы. Они будут искать нас там, а мы спокойно вернемся назад. «Спокойно» было явным преувеличением – Ксюша без конца оглядывалась, но они действительно прошли, уже вполне себе в прогулочном режиме, под теми же арочными проходами обратно к Конюшенной. Чуть правее у тротуара припарковалось желтое такси. Маша открыла дверцу, пропустила перед собой Ксюшу. – На имя Каравай, – пояснила она таксисту, открывшему уже было рот, чтобы объявить: занято! – Долго заставляете себя ждать, девушки, – ворчливо сказал тот, отчаливая от тротуара. – Простите. Я возмещу. – Маша откинулась на сиденье, выдохнула и прикрыла веки. Первая часть плана, похоже, удалась. – На Черную речку. – Маша, – она почувствовала, как Ксюша теребит ее за рукав, – обернись! Ксюша Ксюша боялась смотреть назад. Она узнала человека, который минутой позже их стал махать рукой, пытаясь остановить машину. Они еще не успели продвинуться и десяти метров в пробке перед светофором на Невский, как какой-то частник лихо свернул к тротуару. Мужчина, вчера прятавший свое лицо под большим зонтом, сел в автомобиль, что-то быстро говоря в мобильник. Маша сидела с черным, как туча, лицом: – Это моя вина! Они шли по отдельности. Одного я вычислила, а второй остался сторожить выход… – Есть один двор, – прервала ее Ксюша. – Только он на Фонтанке. Маша вскинула на нее глаза, кивнула. – Мы едем на Фонтанку, – приказала она водителю. Тот поглядел на них через зеркальце, покачал головой: – Хозяин – барин. – Ты уверена? Я имею в виду, в своем дворе? – сказала Маша негромко, наклонившись к Ксюше. Та пожала плечами. – Много домов уже приватизировали. Поставили ворота, кодовые замки. Думаешь, можешь по привычке срезать путь к метро, ан нет… – Ксения сняла перчатки в жарко натопленном салоне, нервно заправила под платок выбившуюся прядь. – Но остались еще места на Петроградке, на Ваське. Они, может, не такие парадные, как твои дворы Капеллы или Толстовский дом, но… – Но толку от них будет явно больше, – усмехнулась Маша, все еще переживая провал операции. – Будем надеяться, – Ксюша пожала плечами. – Знаешь, для питерца проходные дворы – это свобода. Возможность пробраться к нужному месту по тайным городским лабиринтам, показать городу, что ты свой. – Помнишь, в пятидесятые еще были дворники – охраняли дворы, закрывали на ночь? – улыбнулась в ответ Маша. «Помнишь» – как будто они могли это помнить! Но им обеим искренне казалось, что они – помнили. Ксения вздохнула. Кажется, уже сто лет назад еще живая, ах, такая живая Тамара Зазовна рассказывала им за чаем про важных дворников с бляхами, смазными сапогами и бородищей-лопатой: – Заперали дворы и парадные ровно в час ночи, после осмотра лестницы и двора на предмет нарушений. И никаких тебе похабных граффити. Ксения кивнула: – Бабушка говорила, Питер поначалу застраивался по периметру улиц. А за фасадами доходных домов чего только не было – и огороды, и сараи, и конюшни с ледниками. А потом стали уплотнять и квартальное нутро. – Оставляя жителям дворы-колодцы и норы-переходы. – Маша смотрела в окно вперед: свернув под носом у Клодтова коня направо, они двинулись вдоль реки. – Да, – Ксения кивнула на розово-кремовый фасад дворца Белосельских-Белозерских, – это парадный вариант города. Для приезжих. А там, во дворах, ты будто вторгаешься в его личную жизнь. Там интим, не предназначенный для чужаков. – Дети пинают мяч, старики режутся в домино, белье на веревках, бабушки судачат о соседях? – грустно покачала головой Маша. – Этого уже нет, оно умерло, Ксюша, ты говоришь о другом измерении. Ксюша вздохнула: – Может быть. – И добавила, уже таксисту: – Остановите, пожалуйста, вот тут. Маша протянула водителю заранее подготовленную купюру. Они выскочили из машины прямо на проезжей части, чуть не попав под колеса мини-автобуса.