– То можно поплыть в школу между домами, будто в Венеции, – Ксюша повернулась и наконец взглянула на него. – И как же это круто. – Он сидел, откинувшись на спинку и повернув к ней крупную голову, и ухмылялся, скаля зубы в сумраке салона. «Неужели это все-таки он? Он сдал их своему вездесущему папе? Нет, не может быть!» – думала Ксения, не в силах отвести от него глаз. А он внезапно посерьезнел: – Что ты качаешь головой? Она качала головой? Ксения сглотнула и опустила веки, чтобы отгородиться, не пускать его в себя. «Да он уже в тебе, бродит, как вирус. Поздно отгораживаться». А вслух сказала: – Я хочу спать, извини. И ни один из них не заметил, как они перешли на «ты» без всякого брудершафта. Минут пятнадцать попритворявшись спящей, Ксюша и в самом деле заснула. Проснулась она от толчка – машина подпрыгнула на ухабе, и Ксения сквозь тень дрожащих ресниц увидела бордовые ворсинки. А чуть приоткрыв глаза, поняла, что заснула в тепле и уюте, потому что он обнял ее, и она лежит у него на груди, пристроившись как раз под подбородком. Щекой на бордовом свитере. Боясь пошевелиться, она осторожно вдыхала его запах и жалела, что она не Леночка Пирогова – никак не разложить ей этот аромат на составляющие. Но продолжала принюхиваться, как животное, подтверждая еще и еще раз: это свой. Родной. Близкий по крови. И почувствовала легкое движение воздуха над затылком и одновременно – почти незаметное пожатие своей ладони, которая, конечно же, лежала все это время в его огромной лапище. Будто он так же втянул носом воздух в миллиметре от ее волос, и это пожатие тоже означает: своя. Моя. Спи. Но она выпрямилась, отстранилась он него: – Извини. Я, по-моему, серьезно заснула. Он усмехнулся, поиграл плечами, будто разминая затекшие члены. – Ничего. Видишь, как хорошо, что я не занимаюсь спортом? – А? – Ксения вздрогнула, почувствовав, что порозовела: она думала совсем о другом, неконтролируемо прирастая взглядом к его губам, как глухой – к сурдопереводчику. – Я не мускулистый, а мягкий, – пояснил он, перебирая ее пальцы в своей руке. – Как деревенская перина. – Это да, – она повернулась к окну и осторожно отняла руку. – Где мы едем? – Мы катаемся по центру уже минут десять как, – протянул он обиженно, как ребенок, у которого отобрали сладкое. – Не хотел тебя будить. Она почувствовала, что улыбается, но сделала вид, будто внимательно провожает взглядом какой-то дурацкий розовый лимузин. – Поехали домой, – сказала она. К тебе или ко мне? – хотела она добавить сама или ждала его вопроса. Но он ничего не спросил, и Ксюша продиктовала водителю адрес своей коммуналки. – Я провожу девушку, – сказал Иван, рассчитываясь с шофером. – Подождете? – Нет уж, – ухмыльнулся тот, развернув между спинками сидений небритую физиономию с ухмыляющимся лягушачьим ртом. – А то, не дай бог, задержитесь. И подмигнул, а красная Ксения выскочила из машины в остужающий морозный воздух. «Даже таксист, – думала она, – почувствовал это предгрозовое электричество. Бежать! – приказала себе Ксюша. – Бежать без оглядки!» – Не надо меня провожать, мне не пять лет! – в раздражении сказала она Ивану. – После пяти это еще опаснее, – подмигнул он ей. – А интеллигентный кавалер должен проводить девушку до самых дверей. – Излишняя предосторожность, – она уже вынимала ключи, пискнул замок парадной, Носов толкнул, распахнув перед ней, дверь. – Прошу. Ксюша уже ничего не ответила. В голове крутилась одна мысль. Лифт или лестница? Лифт маленький, тесный. Даже если они смогут туда на пару поместиться, одна мысль о таком соседстве заставляла сильнее биться сердце, кровь бросалась к щекам. Нет, лестница безопаснее. Но, уже поднимаясь все быстрее и быстрее по ступеням на свой последний этаж и слыша его шаги, будто поступь Командора за спиной, она поняла, что все бесполезно, конечно же, паникуй не паникуй. И когда он развернул ее к себе, прижав в полутьме к стене – она так и не озаботилась освещением лестничной клетки своего этажа, и слава богу, – Ксения вдруг совершенно успокоилась, чувствуя гулко бьющее в висках и горле сердце. И бесстрашно подняла на него блестящие глаза. * * * «Три часа поцелуев в моем возрасте – это почти неприлично, – сказала себе Ксения. Но главное – Иван не мог, не мог быть виноват – виновные так не целуют!» Абсолютно обессилев, она села на стул в прихожей и принялась снимать сапоги. Так она не уставала даже после редких занятий спортом. Сколько же она потеряла калорий? Ксения хихикнула – очень много! Не надевая тапочек, бесшумно прошла на кухню. Там, не зажигая света, открыла холодильник, вынула бутылку минералки. И вздрогнула: в темноте кухни она увидела тень. Выскользнув, бутылка со звоном разбилась об пол. – Кто здесь?! – вскрикнула она испуганно. Шипя и пенясь, вода залила ноги. – Это я. Юрий, – отчим включил свет. Ксения, тяжело дыша, смотрела на невыразительное лицо. Господи, и как же он ей не нравился, весь: непропорциональная голова-тыковка, бледные глазки, тощая, будто вогнутая, грудь. И бабушка – бабушка тоже его на дух не переносила! – Это вы, – вдруг сказала она, чувствуя, как холодно и мокро стало ступням в колготках. – Это вы всегда подслушиваете и рыскаете по моей квартире! Это вам больше всех нужно! Делаете вид, что помогаете, а сами – шпионите за мной! Отчим, замерев, смотрел на нее – маленькие глазки, казалось, стали больше размером. – Ксюша, что ты такое говоришь… – начал он, дернув головой-тыковкой. – Ты же сама меня просила – с фотографиями. И обои, я просто… – Что он вам пообещал?! – она уже кричала – все напряжение сегодняшнего дня, с тех пор как она увидела две угрожающие фигуры в черном, вся невыносимость ее подозрений к Ивану вылились в этот крик. – Кто?! – продолжал стоять истуканчиком отчим. – Носов или кто-нибудь от его имени! – уже вне себя наступала на него Ксюша. – Эту самую квартиру в наследство?! – Деньги, – вдруг услышала она такой знакомый голос за спиной. И резко обернулась. В дверях стояла ее мать – бледная, в длинной ночной рубашке. – Этот мужчина пообещал мне деньги и сказал, что, чем больше он будет знать, тем проще ему тебя защитить. Сказал, что ты в опасности. Ксюше показалось, что она заледенела. Мама? Она сглотнула. – Кто… сказал? Нина пожала плечами: – Он подсел ко мне в столовой на работе. Объяснил, что ты со своим расследованием ввязалась в опасную историю. Ксения нащупала спинку стула и, не сводя с матери глаз, опустилась на сиденье. – А ты? – Я сказала, что полностью согласна. Рассказала о том, что вы делаете – о смерти этой несчастной больной из психушки. Об инициалах под обоями. Он оставил на столе конверт. – С деньгами, – кивнула Ксюша, чувствуя какую-то странную пустоту там, где еще совсем недавно, на лестничной клетке, счастливо и сильно билось, отдаваясь в висках, глупое сердце. Мать виновато кивнула: – И с телефоном. – И ты начала подслушивать, – подсказала ей Ксения, потому что матери стало все сложнее говорить, но Ксения уже и так все поняла. – Нам же тоже надо делать ремонт. После потопа, – шмыгнула совсем по-детски носом мать. – А у тебя просить неудобно, сама понимаешь. Сама понимаешь… Ну да. Ксения выдохнула – это был долгий выдох. Юрий Антонович тем временем обогнул Ксюшу и трогательно взял жену за руку, чтобы обозначить свою поддержку: совет да любовь. Но она больше не смотрела на него. Она во все глаза смотрела на свою мать. Что с ней сделаешь? С ее таким виноватым и одновременно вызывающим выражением лица? Не ударишь, не наорешь, не бросишь чем-то тяжелым. Она отвернулась и тихо произнесла: – Уходите. Вон из моего дома. Маша Маша поняла, что завидует этим двоим: предчувствие любви и счастья расходилось от них кругами, дрожало в зимнем воздухе, как радиационное поле. Захотелось позвонить Андрею. «Хочешь – сделай», – сказала себе она. Мобильный, вынутый из кармана, оказался безнадежно севшим. Она подошла к бабкиному домашнему телефону – допотопному аппарату из зеленоватого пластика. На секунду замерев над трубкой, набрала московский номер. Гудок, еще один и еще… Маша крепко прижимала трубку к уху, судорожно думая, что сказать… Ведь надо, необходимо, наконец, найти слова, которые расставят все точки над «i» и вернут им их прошлую свободу и легкость в отношениях. Может быть, именно потому, что она так вслушивалась в эти гудки, Маша и расслышала его. Щелчок. Сухой, как выстрел из пневматики с глушителем. И вздрогнула. Звук в трубке стал чуть-чуть иным – в нем послышалась гулкость, возможность эха, будто она внезапно оказалась над пропастью. Она резко положила трубку обратно. Вот те на! Такого Маша не ожидала. Большие возможности – одно дело. Но для того, чтобы воспользоваться ими, нужно иметь мотивацию, и серьезнейшую. Почему-то она только сейчас по-настоящему поверила, что безумную Леночку Пирогову – убили. Даже не потому, что она могла выболтать что-то лишнее, а просто – на всякий случай. Чтобы даже не оглядываться в ее сторону: знает – не знает? Значит, убьют и ее, и бедную влюбленную Ксюшу, если они вдруг вступят внутрь того информационного круга, который господин Носов считает неприкасаемым. Маша задумалась. Итак, по телефону разговаривать не стоит. Это раз. Второе – ни в коем случае не следует впутывать в эту историю людей, каким-то образом связанных с коммуналкой. Прежде всего, старика Лоскудова. Ей почудилось, что она вновь открыла глаза в каком-то кошмарном сне, где длинный полутемный коридор коммуналки с обвалившимися стенами уходил в темноту, а по обе стороны стояли двери, двери, двери. И все они были закрыты. Все, кроме одной. Маша посмотрела в окно, за которым снова начал отвесно падать снег, превращая в студеную кашу черную, бликующую под ночными фонарями поверхность канала. Ей надо придумать им с Ксюшей путь к отступлению. Иначе и эта дверь захлопнется навсегда. * * * – Либо с Пестеля на Фонтанку. Либо проходная анфилада у Капеллы. Или уж ехать на Петроградку и там убегать в проходных дворах Дома Бенуа. Но не советую – сами раньше потеряетесь. – Ясно. – Маша одевалась серьезнее, чем обычно: носки, пара свитеров, шапка и шарф. – Тогда вызови, пожалуйста, такси через час к Большой Конюшенной. И не отпускай машину, как бы они тебе ни названивали. – Не нравится мне это, Машенция. – Любочка, склонив голову набок, внимательно на нее смотрела, будто размышляла, как в детстве: отпускать внучку одну гулять во двор или не отпускать? – Я буду звонить, но кратко, – Маша зашнуровала высокие зимние ботинки, подняла на бабку глаза. – Это не опасно. Только хлопотно.