Беатрис взяла со стойки чашку с кофе и, нацепив на лицо маску приветливой официантки, направилась к Тому. Все это время я стояла за кофемашиной и выглядывала из-за нее. Беатрис поставила чашку с латте перед актером, они немного поговорили, Том улыбнулся, сделал глоток кофе, потом Беатрис снова ему что-то сказала, а он снова улыбнулся. Когда девушка развернулась и пошла в мою сторону, я схватила телефон и начала делать вид, что читаю в Фейсбуке сводку новостей за последние двадцать четыре часа. – Хороший парень, – тихо шикнула Беатрис, подойдя ко мне вплотную. – Твой бывший? – Нет, – резко ответила я. – Понятно, – вздохнув, девушка ушла на кухню. Я выглянула из-за кофемашины и посмотрела на Тома. Актер сидел вполоборота и медленно потягивал латте. Минут через пять он достал из рюкзака телефон. Он казался среднестатистическим англичанином, у которого нет ни плохих привычек, ни руководителя-демона. Я устало вздохнула и посмотрела на экран смартфона. До конца рабочего дня оставалось сорок три минуты. – Сара, ты не забыла, что сегодня твоя очередь закрыть кофейню? – спросил Питер, выходя с кухни. За ним семенила Беатрис, на ходу поправляя распущенные волосы. Ее локоны застряли в шарфе, когда она наматывала его на шею. – Помню, – устало вздохнула я, протирая рабочее место. – Тогда удачи, – Беатрис подмигнула мне и расслабленно направилась к выходу из помещения. Она прошла мимо Тома, который до сих пор сидел на том же самом месте, и сказала ему вежливое «до свидания», даже не упомянув, что заведение закрывается. Улыбнувшись, парень продолжил смотреть в окно, как пассажир на вокзале в ожидании поезда. «Даже ни разу не посмотрел на меня», – с нескрываемой обидой подумала я, на ватных ногах подходя к актеру. Я должна была забрать у него пустой стакан из-под латте, чтобы помыть его перед закрытием кафе. – Мы закрываемся, – как можно спокойнее сказала я, забрав со стола стакан. В этот момент Том поднял на меня глаза. Я отшатнулась. Мне показалось, что он посмотрел на меня, как на незнакомого человека, которого впервые увидел только час назад, когда зашел за кофе. Я вдруг подумала, что после случившегося Том потерял память. По крайней мере, в фильмах именно так показывали встречу двух людей, один из которых не мог вспомнить даже своего имени, не то что друга или любимого человека. – Присядешь? – как ни в чем не бывало спросил Том, кивнув на стул, который стоял напротив него. Мой страх тут же развеялся, а дышать стало в разы легче. Оказывается, я боялась, что Том забыл обо мне. Я медлила, хотя мысленно уже не только села на стул, но и задала несколько терзающих душу вопросов. – Не хочешь поговорить? – снова спросил актер. – Думаю, ничего плохого не случится, если ты выйдешь из кофейни чуть позже. – Ты прав, ничего не случится. – Я подошла к двери, перевернула табличку «Открыто» на «Закрыто» и вернулась к Тому. Его руки были сложены на столе, нога перекинута через другую. От Тома веяло спокойствием и благоговением. Никогда прежде я не видела его таким умиротворенным. Я села напротив актера и вдруг поймала себя на мысли, что не знаю, как начать разговор. Диалог, который в фантазиях репетировала почти год не меньше сотни раз, вылетел из головы. Глядя на Тома, я не могла начать его оскорблять или заваливать вопросами, как планировала еще совсем недавно. – Ты ведь хочешь у меня что-то спросить. Так спрашивай. – Что с Чарльзом? Том тяжело вздохнул, сел удобнее – кажется, убрал одну ногу с колена другой – и посмотрел на свои руки, которые уже успел сложить в замок. Потом он как бы случайно повернулся левой стороной, показав чистую шею. – Он погиб, – сказал актер, на чьей коже больше не было театральных масок. Даже следа от них не осталось. Полное доказательство того, что их «накололи» не в тату-салоне. – Стоп. – Я замотала головой, не веря услышанному. – От выстрела? То есть ты хочешь сказать, что демон умер из-за того, что в него выстрелили из обычного пистолета?! – Это был револьвер, заряженный серебряными пулями. Именно пули убили Чарльза. Теперь тебе ничего не угрожает, – серьезно сказал Том. – Никто из нас не знал о существовании оружия в театре. Барон держал его в своем шкафчике под замком, а когда появилась ты, стал носить с собой во внутреннем кармане пиджака. Представляешь, он купил пушку в 1997 году, когда ему было около двадцати трех лет, чтобы уничтожить Чарльза во время покушения на очередную журналистку. Я кивнула, вспоминая дневник Эндрю Фаррела. Наверное, он хотел отомстить за друга детства. Наверное, он был меньше, чем все остальные, загипнотизирован Чарльзом. – Но в 2008 году ведь была жертва, – напомнила я. – Почему Барон не расправился с демоном раньше? Том кивнул, соглашаясь с моей недоверчивостью: – Барон рассказал, что не успел. Журналистка уже была мертва, когда он пришел. В этот раз тоже все пошло не по плану. Буквально за пять минут до выхода на сцену он сказал нам, чтобы мы начинали без него, но потом… потом он забрал слова назад. И вышел к зрителю, забыв, что хотел убить Чарльза. А позже, вместо того чтобы бежать к нам в кабинет, он помогал Ирландцу и Деймону выводить людей из горящего театра. Все дело в Чарльзе. Он путал нас – через тату туманил разум, чтобы мы не мешали ему. Мы превратились в настоящих марионеток. Собирались выйти на сцену, отыграть премьерный спектакль и разойтись по домам. Только два человека оставались в согласии с собой – Близнецы. Они оба все помнили. – Так, подожди, давай по порядку… ты ведь забежал первым в кабинет Бейла. Но говоришь, что забыл обо мне? – Все дело в Отисе, скажи спасибо ему, – Том улыбнулся. Никогда прежде он не отзывался о младшем близнеце с такой теплотой. – Он позвал меня по имени, понимаешь? Том Харт. Не Бармен. И внутри что-то изменилось. Я опомнился и побежал к кабинету. – Отис не такой, как все? – спросила я, хотя уже знала ответ. – Не такой, – подтвердил Том. – Ты ведь видела его тату? Я молча кивнула. – Деймон во время обряда умолял Чарльза дать ему больше сил; говорил, что хочет быть для демона опорой; что будет на его стороне даже тогда, когда все отвернутся. Не знаю, с чего он взял, что мы, остальные актеры, предадим руководителя, но предложение Деймона подкупило Чарльза. Он дал старшему близнецу больше сил, обделив ими Отиса. Деймон пытался таким образом спасти своего брала от Зла. Поэтому они оба помнили о тебе. Один – радуясь смерти. Второй – пытаясь спасти от нее. Они оба не такие, как все. Я молчала, глядя на Тома. И никак не могла отделаться от мысли, что передо мной сидит не тот парень, в которого я без памяти влюбилась. Не персонаж и не фантом, а реальный человек. Я верила ему. Верила каждому слову и каждой эмоции на лице. Он был не тем, в которого я влюбилась, а лучше. Теплее, добрее. Он раскаивался в своих слабостях, признавал вину, а на деле обнимал меня. Отсутствие дьявольских масок только подтверждало мое шестое чувство. Том стал собой. И такого Тома я тоже любила. Или могла полюбить. – Но я дурак, понимаешь? – с горечью в голосе продолжал исповедоваться актер. – Я до сих пор не свыкся с мыслью, что Чарльза Бейла больше нет. Не отвечаю за других актеров, но я хочу быть честным перед тобой до конца. Поэтому расскажу. Я любил Чарльза как отца. Я любил его даже больше, чем того, биологического… того военного. Мистер Харт запрещал заниматься театром и называл это дело непристойным. И только Чарльз поверил в меня, когда я, шестнадцатилетний оборванец, получал рыбьими шкурками по лицу в пабе на окраине Лондона. Чарльз привел меня в театр. Сказал, что я талантливый и способный; уверял, что я смогу стать чуть ли не Чеховым. Разве мог я не любить этого мужчину? Поэтому он стал мне отцом. Я не видел его грехов, точнее – не хотел их замечать, зная, что Чарльз был хорошим человеком. Я изучил его биографию и знаю, о чем сейчас говорю. Он был гением, понимаешь? Гением, которому просто не повезло. И, наверное, я совершил большую ошибку, как все актеры, когда-либо служившие «GRIM». Мы видели другого Чарльза – того, кем он был при жизни, забывая, кто он есть сейчас, перед нами. Поначалу мы даже не знали, кто он такой. И не потому, что Чарльз не рассказывал, а потому, что сами не хотели этого знать, понимая – он необычный человек. Сначала у новичков театра появлялись такие мысли из-за невероятного таланта Чарльза. Он видел театр в другом, не в классическом британском стиле. Он учил нас по системе Михаила Чехова. Тогда мы еще даже не знали, не могли вообразить, что он встречался с великим русским актером лично в послевоенное время. Том говорил со страстью, свойственной человеку в самые сокровенные моменты жизни: он то шептал, то выкрикивал слова, то склонялся к столу, то слишком вытягивался. Его одолевали самые разнообразные чувства – от гнева, непринятия действительности, осознания собственных ошибок, до любви. Любви к театру и к существу, которое привело его в этот самый театр. В последнее время, еще до внезапного появления Тома после долгого затишья, я часто задавалась вопросом: «А правда ли актеры «GRIM» так талантливы? Может, это всего лишь заклятие?» Но, сидя напротив актера, я нашла ответ и на этот вопрос. Нет, это не заклятие. Они действительно были талантливыми людьми, которым тоже, наверное, не совсем повезло. – Так вот, я говорил о Бароне, – вспомнил Том. – Точно не уверен, но, кажется, он собирался отомстить за своего друга. До сих пор не понимаю, как этот друг относился к театру и что вообще произошло между ним и Чарльзом. Барон никогда с нами не откровенничал на эту тему после убийства руководителя. Он до сих пор молчит. – Ты помнишь, как звали друга Барона? – спросила я, хотя уже прекрасно знала, какое имя сорвется с губ Тома Харта. Я спрашивала не ради себя. Ради Тома. Он явно не знал историю Эндрю. И я должна была рассказать ему. Только так он мог познакомиться с очередной плохой частью Чарльза. Только узнав, какой художественный руководитель был на самом деле, Том мог отпустить как его, так и память о нем. – М-м… Энтони или Эрик… точно имя на «Э». – Эндрю, – подсказала я. – Точно! – воскликнул Том. – Но откуда ты знаешь? – Встречалась с ним лично. – Где?! – В психиатрической больнице. – Не понял, – в замешательстве сказал Том. – Во время гастрольного тура «GRIM» по России молодой и подающий надежды актер влюбился в журналистку. Девушку по имени Марина Сафронова. Его чувства оказались взаимными. В итоге молодой актер предал Чарльза. Он отговорил свою девушку приходить на интервью к художественному руководителю, но Чарльз все же заманил ее. Когда молодой актер узнал, что его любимая мертва от рук босса, он начал рассказывать всем подряд, что «GRIM» – это театр дьявола. Без подробностей, без имен. Он просто говорил, что им руководит дух-убийца. – И Эндрю упекли в психушку, – прошептал Том. – Но почему Чарльз не помог ему? – Ты не понял, – грустная улыбка коснулась моих пересохших губ. – Это Чарльз его упек, как ты выражаешься. Заплатил огромные деньги за то, чтобы актер последние дни жизни провел в психиатрической больнице. Ему насильно испортили психику. Эндрю Фаррела сделали марионеткой, списав его слабость на шизофрению. Благо, в больнице были люди, которые любили его и скрашивали ему жизнь. Я вспомнила лицо Кевина, и моя улыбка стала чуть менее грустной. Чего нельзя было сказать о Томе – его лицо напоминало восковую свечу. – Точно, Чарльз не мог убить просто потому, что ему так захотелось. Об этом говорил Барон. Только раз в одиннадцать лет. Чарльз был слабым демоном. Он питался ненавистью и аурой журналистов. Чарльз пришел в этот мир с конкретной целью. Он никак не мог навредить другим. Только если… что-то сделать с татуировкой. Но не очень значительное. И Барон еще говорил, что Чарльз в день предполагаемого убийства слаб, как никогда. Поэтому его нужно было убить в этот вечер. Ни днем раньше. Когда демон показывал свою настоящую сущность, снимал красивую оболочку, он становился уязвимым. Только в таком виде его можно было пристрелить. Я кивнула. Том пару секунд сидел в замешательстве, потом вздохнул и, потерев виски, снова заговорил: – Из нашей труппы Барон – самый загадочный экземпляр. Он никогда ни с кем не откровенничал, всегда держался особняком. Только с Чарльзом был другим. Представляешь? С существом, которое ненавидел больше всего, он любезничал, выслушивал все его предложения по спектаклям. С ума сойти… – Лучше не надо, – сказала я, вспоминая Эндрю. – И правда, – ухмыльнулся Том и посмотрел на меня исподлобья. Я улыбнулась. Мне вдруг захотелось вскочить с места и заключить Тома в объятия. Но я не сделала этого. Только улыбнулась. – А что с вами было все эти месяцы? – Мы уехали из Лондона в небольшую деревушку в графстве Беркшир. Там приходили в себя, учились жить без Чарльза, думали, что делать дальше. И вот, вернулись неделю назад. Как только приехали в город, я сразу хотел найти тебя и поговорить с тобой обо всем, что случилось. Я не был уверен, что ты захочешь со мной встречаться, но… Том замолчал и после тяжело вздоха продолжил: – Но я не мог не думать о тебе. Несколько дней метался, не зная, звонить или нет. А потом, по чистой случайности, представляешь? Я шел мимо этой кофейни и увидел, как ты готовишь кофе, смеешься с коллегами. Все время, что я жил в Беркшире, думал, с тобой не все в порядке, ты одинока и несчастна. Ну а как еще может чувствовать себя человек, который был на волосок от смерти? Я переживал за тебя, но не мог вернуться, не мог сказать то, о чем думал каждую ночь. Я хотел увидеть тебя и попросить прощения лично. И пусть по приезде в Лондон я сомневался – стоит ли встречаться с тобой, увидев, понял: я не могу не зайти, не могу пройти мимо, не могу сделать вид, что для меня ты чужой человек, потому что это не так. Пусть мы мало общались, я плохо тебя знаю, ты плохо знаешь меня, но я хочу исправить это. Хочу начать жизнь заново, хочу стереть из памяти все плохое и заменить пустые места хорошими воспоминаниями. Но один я не справлюсь. Я устал бороться в одиночестве. Том замолчал, глядя на свои руки. С каждой пройденной секундой слова давались ему все тяжелее. Внутри у парня все полыхало, а я не знала, что сказать или что сделать. Сидела, слушала и не верила. Не могла поверить в то, что передо мной сидел искренний Том Харт. И его слова… сон, ты ли это? – Прости, я, наверное, говорю лишнее. – Все нормально, – ответила я, – тебе нужно выговориться. – У меня никого не осталось в жизни. Я один. Том держал руки, сцепленные в замке, на столешнице. Я потянулась к ним и взяла в свои ладони. Они оказались ледяными. Говорить ничего не хотелось. Да и не нужно это было – не к месту. Том нуждался в дружеском прикосновении. Холодный мальчик, который думает, что остался один. Да, именно, всего лишь думает. – Ты не один, – сказала я, и Том поднял на меня голубые глаза. – С тобой труппа. Если среди них нет руководителя, это еще не значит, что можно ставить на театральной семье крест. Я замолчала, хотя на языке вертелась еще тысяча слов поддержки и одно признание: «Я тоже рядом». Пусть актер раскрывался, снимал с себя маски, становясь собой, я все равно не могла забыть события годичной давности, не могла избавиться от мыслей, что этот человек мне врал.