Я заподозрил неладное. — Из чего стреляли? — Автомат, русский. С оптическим прицелом. Так и есть. — Подумают на тебя. Русский автомат с оптическим прицелом. Ими вооружены украинцы — но сейчас про это никто не вспомнит. Мы все за границей — русские. — Хочешь, чтобы я был твоим должником? Чокария уставился на меня. — Раскрой это убийство. Уверен, это украинцы сделали. Ищите среди украинцев. Исполнитель, скорее всего, въехал за последний год-полтора, он молодой, ранее служил в армии, бывший участник АТО… Чокария невесело усмехнулся. — Да кому это надо, дружище? — Мне — надо! И тебе — надо. Потому что ты — комиссар уголовной полиции. И потому что здесь завтра бойня может быть, если не раскроете. Знаешь, чем русский язык от испанского отличается? — Нет. — Когда вы кого-то о чем-то просите, вы прибавляете «для меня» — para mi. У нас в русском такого нет, мы просто говорим — сделай то-то и то-то, обычно «для меня» не говорим — у нас не принято уточнять. Так вот, найди того кто стрелял. Para mi. Буэнос-Айрес. 18 марта 2018 года У посольства было уже откровенно небезопасно. И дело не в том, что за посольством могут следить, а натворили мы достаточно, чтобы даже терпеливые аргентинцы вышвырнули из страны половину русского дипперсонала за действия, несовместимые со статусом дипломата, а таких, как меня и Слон, показательно посадили, тем более, что есть за что. Дело в том, что там может оказаться второй такой же снайпер, что за посольством могут следить уже люди Костенко, и что в любой момент может бойня начаться. Потому мы со Слоном встретились недалеко, на набережной. Здесь гуляли люди, здесь играла музыка, здесь можно было познакомиться с очаровательной бегуньей и пригласить ее посидеть где-нибудь после пробежки… или просто посмотреть на океан. Все эти люди — были не виноваты в наших славянских «спорах между собою», в том что мы все уже отморозились напрочь и делаем чужие города аренами для своих кровавых стычек. Они не знали, что со дня на день в Буэнос-Айресе может произойти такая бойня, что ее будут помнить их внуки… — Значит, Субботич убит, — уточнил Слон, выслушав мой рассказ. Я кивнул. — Это сделал Костенко. Точно. У него какая-то своя группа, независимая. Он ввозил сюда бывших участников АТО, размещал их. Скорее всего, есть какая-то тренировочная база, там он их и держит… — Он убил американского куратора, а теперь он убил лидера хорватской диаспоры. Так? То есть, теперь с него имеют не только американцы, но и хорваты. Так? Я кивнул — И что? — В таком случае, его уберут либо те, либо другие. Я покачал головой. — Не успеют. Никто не успеет. Костенко слетел с катушек. Он псих. Он сжег свои корабли и его не остановить. Только если убить. … — Если убить, — повторил я. — Нападение на посольство может произойти в любой момент. Костенко спешит. Думаю, он готов даже умереть — но он хочет умереть ради чего-то, а не просто от рук мстителей. Он хочет, чтобы его смерть что-то означала. С набережной — пошли вглубь застройки, благо посольство совсем недалеко от береговой линии. Еще раз посмотрели на улицу… настоящая ловушка. Глубины обороны нет никакой, можно ворваться в посольство прямо с тротуара. Слон посмотрел наверх, на крыши. — Автоматчика туда — и… — И — мало нам одного скандала, будет еще один — со стреляющим посольством. … — Лучшая оборона — это нападение. Надо все сливать, надо поднимать шум. Слон ничего не сказал, но это и был ответ. — Слушай, кому это больше надо? Мне? Да в хрен мне не сдалось! — Слушай, хватит, а? Ты привык решать проблемы бандитскими методами. — Не-а. Я привык решать свои проблемы. Точка. Слон думал, как поступить — он, в конце концов, не был дерьмом, как некоторые — но и решиться послать подальше Москву и делать то что нужно — он не мог. Я иногда думаю, а почему именно меня, а не Слона выбрали для внедрения на Запад? И прихожу к одному и тому же выводу — психологи были правы. Тот же Слон — он все-таки в душе служака. А я — нет. У меня склад ума подходящий для бизнеса — для меня авторитетов нет. Потому — выбрали меня. Но у Слона все-же было и опыта достаточно и совести, чтобы ставить интересы дела выше выполнения продиктованных страхом «как бы чего не вышло» приказов. Да и понимал он, что если случится — крайним сделают, в том числе и его. — Короче. У тебя двадцать четыре часа. — Сорок восемь. Слон посмотрел на часы. — Тридцать шесть. За это время ты должен решить проблему Костенко. Как — я не знаю и знать не хочу. Попадешься полиции — я тебя не знаю. Ну не самые худшие условия. — Давай. … Тридцать шесть часов. Тридцать шесть. Это не так уж и мало — но и не много. По сути, у меня был только один план, запасного не было. Выйти на хорватскую диаспору и договориться. Они не могут не знать, где Костенко держит своих людей… по крайней мере я так думал. Или — хотя бы они уберут Костенко или помогут его убрать. Минусом было то, что хорваты почти наверняка думают, что это я подставил под пулю Субботича. Зачем … а какая разница — зачем? В этой истории — такой вопрос будут задавать в самую последнюю очередь. Хорватам надо кого-то показательно замочить — они не следствие, не суд, разбираться не будут, тем более что это все проблемно — с Костенко разбираться. А вот меня замочить — самое оно… В этом мире — правила свои, и одно из них — если задействовать определенную сумму денег, ненавидящие друг друга люди расцелуются как братья. Деньги может заменить и авторитет. С целью уцелеть и выйти на хорватов — я пошел на самую крайнюю меру: позвонил в Уругвай дону Хосе и попросил помощи. Без него я тут никто, просто — никто. За хорватами — целая диаспора, боевики, за украинцами — тоже, а у меня всего лишь пара человек и всё. Но если дон Хосе сделает пару звонков, то все заинтересованные лица будут знать, что проявить неуважение ко мне — значит, проявить неуважение к колумбийцам. А это — всегда худо кончается… Дон Хосе обещал помочь, и я понимал, что эту помощь потом придется отрабатывать. Через какое-то время — я напрямую позвонил хорватам и предложил встретиться. Те согласились на встречу, судя по тону — я понял, что информация до них дошла… … Стрелку — самая настоящая стрелка, иначе и не скажешь — забили за городом, я спешил, хорваты тоже. У меня было четыре человека, хорваты — привели с собой человек пятьдесят. Когда машины стали сворачивать на парковку рядом с недостроенным торговым центром, я машинально начал считать… одна… две. На восьмой сбился. Я был один… Машины встали полукругом. Я не двигался с места, хорваты выбрались из машин, затем трое двинулись ко мне. По центру шел молодой, в черном плаще — стиль мафии, как его показывают в фильмах. Чертами лица он походил на Марко Субботича, только нос был курносым. Я понял, что это его сын, Дмитрий. Когда они подошли метров на десять, я сказал: — Дальше не надо, спасибо… Хорваты остановились. Дмитрий рассматривал меня ненавидящими глазами, потом сказал. — А ты смелый, русский. Приехал один. — Я не один. — Ты знаешь, перед кем тебе придется отвечать в случае чего? Перед колумбийцами. А ты знаешь кто они такие. Даже смерть врага их не останавливает — за человека расплатится вся его семья… Дмитрий рассмеялся: — Только ты не знаешь одного. Я тоже смелый. Мне плевать на колумбийцев… — Это очень опасные слова. Люди, которые их произносят — долго не живут. — Я могу повторить их. Ты не учел одного, русский. Я такой же, как и ты. Я — русский. Моя мать познакомилась с моим отцом в Ленинграде, когда он был там по делам. Во мне течет такая же кровь, как в тебе. Ты не побоялся приехать один, я не побоюсь гнева колумбийских картелей. — С чего ты решил, что я приехал один?