* * * До площади Октогон Одиссей решил ехать на общественном транспорте — и в толпе, в случае чего, можно затеряться, и по Будапешту в разгар рабочего дня на «жигуляке» не придется крутиться — со здешним-то плотным трафиком. И посему, сев на трамвай, благополучно доехал до станции метро «Хатар ут», подивился на здешнюю простоту нравов (бомжи устроили себе ночлежку прямо в подземном переходе, постелив матрацы у стен — и никакая полиция их отсюда не гнала. Демократия!), и, дойдя до касс у входа в метрополитен, купил единый проездной билет на трое суток на все виды муниципального транспорта — подумав про себя, что подобный проездной весьма упрощает жизнь иностранцу в чужом городе и неплохо было бы убедить минские власти ввести подобный порядок проезда на общественном транспорте в подведомственном городе. Пересев на станции «Деак тер» с «настоящей» линии метро на «игрушечную» (построенную ещё в конце XIX века и более напоминающую подземный трамвай, нежели метро), Одиссей довольно быстро доехал до площади Октогон — названной так в честь того, что в плане она представляет собой восьмиугольник. Довольно легко найдя здание с рекламой «Ролекса», Одиссей глянул на часы — до оговоренного времени оставалось ещё десять минут — и, не спеша, двинулся к месту рандеву. Неведомый ему Карой Биро прибыл на встречу минута в минуту — и оказался именно таким, каким его себе Одиссей и представлял: пожилым сухопарым педантом в тёмных, идеально выглаженных, брюках и светлом льняном пиджаке, рубашке с галстуком и отменно начищенных туфлях. Некую небрежность будапештцев в отношении обуви Одиссей заметил сразу по приезду — обувь здесь надраивать до блеска вообще вышло из моды, да и чистить более-менее тщательно её тоже никто не стремился — и сверкающие туфли урама Биро приятно радовали глаз. — Здравствуйте, господин Биро! — Одиссей решил, что не будет мучить слух собеседника своим скверным венгерским, раз уж тот так хорошо говорит на великом и могучем. — Здравствуйте. — В голосе его собеседника что-то не чувствовалось никакой приветливости. Хм, однако… — Я сегодня около полудня узнал неприятную новость. Считаю необходимым… Собеседник оборвал его — довольно, на взгляд Одиссея, нетактично. — Да, я знаю. Корват Михай мне звонил ещё утром. Его сын служит в полиции. Они обнаружили тело Лайоша около полуночи. — Мгновение помолчав, невежливый господин Биро сухо бросил: — У вас есть ко мне ещё какие-то вопросы? Да-а-а, а с этим стариканом, по ходу, каши не сваришь… Но попробовать всё же надо. Он в настоящий момент — единственная ниточка, которая может привести его к ответу на вопрос, за что всё-таки Лайоша Темешвари лишили жизни — причем столь изощрённо жестоко… — Есть. Я приехал из Москвы. Мои друзья просили найти урама Темешвари и передать ему привет. Но поскольку он трагически погиб — может быть, вы знаете, по какой причине его убили? К тому же перед смертью его пытали — вам не кажется, что это — чересчур? Господин Биро молча посмотрел на Одиссея, огляделся по сторонам — и проронил вполголоса: — Как зовут вашего начальника? Одиссей немного растерялся, но быстро сориентировался: — Максим Владимирович. Биро кивнул. — Я понял. Вы сюда прибыли по службе. — Помолчав, он добавил: — Я всегда предупреждал Лаци, чтобы он перестал играть в эти свои дурацкие игры. Достаточно уже того, что он получил десять лет тюрьмы за то, что не захотел рассказать новым властям… кое-какие детали своей прежней службы. Жизнь, кажется, его научила — так нет, он опять ввязался в какие-то шпионские дела. Имейте в виду, молодой человек — я к его тайной жизни никакого отношения не имею, с девяносто первого года я в отставке и тогда же покончил со всякими сомнительными делами… Я говорил ему — «ты старик, зачем тебе всё это?». Но он меня не слушал. Как результат — он лежит в морге Дёндёша, хотя мог прожить ещё лет двадцать… Вот что, молодой человек, — Одиссей про себя присвистнул — ни фига себе «молодой человек», в сорок два года! — но вслух возражать не стал. — Не надейтесь, что я вам что-то смогу подсказать. После того, как нас уволили со службы — я решил, что более ни в какие шпионские игры играть не буду. В данный момент я работаю юрисконсультом в общественной организации «Справедливая Венгрия». Меня вполне устраивает эта моя работа, и ни в какие дела Лаци я не лез. Кстати, он приезжал ко мне по исключительно легальному делу — он хотел баллотироваться на пост мэра Дёндёштарьяна, ему мешала судимость, и посредством нашей ассоциации он хотел эту судимость снять. Я подготовил ему обращение в Верховный суд, и он приезжал в Будапешт на прошлой неделе для того, что бы подать его. Не думаю, что его убили за это, должность мэра этой деревни того не стоит… Хм, экий ты упёртый дядька… Ладно, хочешь быть в стороне — будь, это твоё дело… Не будем настаивать — в конце концов, каждый сам выбирает свою дорогу. — Спасибо, господин Биро, за то, что согласились со мной встретиться. Было очень приятно поговорить с вами. Нечасто сегодня найдешь в Будапеште человека, так свободно говорящего по-русски. — помолчал мгновение, и добавил, вложив в свои слова максимум возможного сарказма: — Убили вашего друга — и вы даже не хотите узнать, кто это сделал и за что… Странное у вас понятие дружбы, вы уж меня простите… Никакой реакции! Офигеть… Другой бы на его месте ну как минимум вспыхнул бы — а этот ничего, портфель зачем-то открыл, копается в нём… Нет, не понять мне венгров! Господин Биро достал из портфеля ослепительно белую папку, и, протянув её Одиссею, ровным голосом произнёс: — Здесь запрос Лайоша в Верховный суд. И все остальные бумаги для снятия с него судимости. — Но стоило Одиссею протянуть руку, чтобы взять эту папку — господин Биро тут же вновь засунул её в портфель, застегнул замок и произнес все тем же бесстрастным голосом: — Впрочем, вам это ничего не даст. До свидания, господин Белосельский, приятного вам отдыха в Будапеште! Развернулся и пошёл к трамвайной остановке — оставив Одиссея стоять у входа в «Макдональдс» дурак дураком… Нет, но это просто финиш! Убили его лучшего друга, с которым он вместе служил — а ему хоть бы хны! Что за люди эти мадьяры… Ладно, делать нечего — надо ехать домой, уже восьмой час, вечерний Будапешт, конечно, штука любопытная, но он за сегодняшний день устал, как собака, и сейчас у него единственное желание — доехать до уютного пансионата «Bai» и упасть в койку… Но осуществить это своё желание Одиссею не удалось. Когда он добрался до улицы Вешшелени, на которой располагался пансионат — уже смеркалось, улочки Пештэржебета были пустынны, лишь изредка по ним пролетали редкие машины. Одиссей оглянулся вокруг — вместе с ним на трамвайной остановке сошли две весьма экстравагантно одетые девахи старшего школьного возраста и невзрачный мужичонка лет пятидесяти — и двинулся к месту временной дислокации. Но когда он уже подошёл к воротам пансионата и протянул руку к звонку — то почувствовал, как в спину ему упёрлось что-то твёрдое, имеющее до крайности неприятное сходство со стволом пистолета, и чей-то тихий, но весьма уверенный голос произнёс: — Не спешите, господин Белосельский. Думаю, нам есть о чём поговорить… Глава третья «Этого не может быть!» — единственная фраза, которая вертелась в мозгу. Но вчерашняя смерть отставного полковника Темешвари придавала рассказу этого загадочного «просто Зорана», как он сам себя отрекомендовал — необходимую достоверность. Да, за попытку поделиться ТАКОЙ информацией убивают влёгкую, даже не задумываясь… — Извините, Зоран, но у меня есть к вам пару не совсем приятных вопросов. Вы позволите вам их задать? — Одиссей налил собеседнику грамм тридцать «беловежской», захваченной из «дьюти-фри» ещё в Домачево, на всякий случай — и оказавшейся как нельзя кстати в сложившейся ситуации. Сидящий напротив Одиссея давешний «невзрачный мужичонка» кивнул. — Вапяйте. — и, подняв рюмку с тёмно-янтарной жидкостью, прежде чем выпить — с видимым удовольствием вдохнул аромат благородного напитка. — Зачем вам это? Собеседник Одиссея, не торопясь, одним махом опрокинул в себя рюмку с настойкой, смачно выдохнул, не спеша, положил на кусочек хлеба ломтик копчёного сала (домашнего копчения — спасибо маме!), закусил — и лишь потом, кивнув, ответил Одиссею: — Я понимаю ваши сомнения. Вам кажется, что у меня нет причин доводить до русских эту информацию. Я отлично устроен, немало получаю, ещё больше имею возможность прикарманить — и в свете всего этого мой шаг кажется вам идиотским. Так? Одиссей отрицательно покачал головой. — Отнюдь. За свою жизнь я встречал немало людей, действующих из соображений, не связанных с материальным интересом. Но именно вы — чем вы руководствовались, принимая своё решение? Мне важна ваша мотивация… Зоран кивнул. — Я понял. Тогда придется начать с начала — вы не возражаете? Одиссей про себя подумал, что уже десятый час, что он на ногах с семи утра, проделал немалый путь и что ему чертовски хочется спать — но ситуация слишком серьезная, а информация этого Зорана — слишком важная, чтобы возражать. — Нисколько. Выслушаю с удовольствием. Зоран улыбнулся. — Насчет удовольствия — сомневаюсь. Вы сегодня вымотались донельзя, и единственное, что вам сейчас хочется — это спать. Но поверьте — мой рассказ стоит того, чтобы его выслушать. — Гут. Я весь внимание. — По национальности я серб — родом из Воеводины, поэтому свободно говорю по-венгерски[24]. Учился в Высшей комсомольской школе в Москве, поэтому так же свободно говорю по-русски. Когда-то давно у меня были политические убеждения, а ещё раньше — идеалы. — Зоран грустно улыбнулся. — Десять лет назад мне предложили — причем за очень неплохие деньги — принять участие в подготовке свержения Слободана Милошевича. Тогда я был большой демократ — и поэтому согласился, и даже не из-за денег, а потому, что считал Милошевича главным виновником гибели Югославии. Причем я не могу сказать, что оправданием этого моего идиотизма служила молодость — увы, мне уже тогда было за сорок. Андрей, не отвлекайтесь, наливайте — этот ваш бренди чертовски хорош! — Одиссей тут же налил в рюмку собеседника добрую порцию «беловежской». Тот поднял ёмкость, полюбовался, как играет напиток на свету — и, очень по-русски выдохнув, вылил в себя живительную влагу одним хорошим глотком. Хрустнул маринованным огурчиком, блаженно улыбнулся — и продолжил: — Я знал, что нанимают меня американцы, но не придавал этому ровно никакого значения — думал, что не важно, на чьи деньги мы свергнем Милошевича, главное — это свалить этого негодяя. А дальше… А дальше всё будет чрезвычайно хорошо! В Сербии установится демократия, и мы войдем в дружную семью европейских народов — чтобы зажить, наконец, по-человечески. Надеюсь, вы не считаете меня полным идиотом? Одиссей грустно улыбнулся. — В своё время я был таким же… демократом. — Значит, вы меня понимаете. Мы свергли Милошевича — это оказалось удивительно лёгким делом — и меня, как одного из наиболее отличившихся «свергателей», пригласили на стажировку в Йель. Это в Штатах… — Я знаю. Продолжайте! — Там нам много и красиво рассказывали про демократию, про права человека, про разные другие красивые штуки… Знаете, Андрей, я даже начал считать, что бомбардировки Югославии в девяносто девятом были благом для сербов! То есть вы представляете себе уровень промывания мозгов… — Представляю. Кстати, в ту войну недалеко от Белграда погиб мой старый друг — Юрий Блажевич. — Сочувствую. В нашем возрасте друзья — единственное, что связывает нас с нашей юностью. Терять их — значит, обрывать связи со временем, когда ты был по-настоящему счастлив… Одиссей кивнул. — Согласен. И что после Йеля? — После Йеля была Украина. Я был уже не просто «полевым командиром», как это у вас называется — я дослужился до координатора, через меня шли немаленькие деньги. Мне доверяли… А после победы «померанчевой революции» мои акции вообще выросли необыкновенно — мне предложили должность в одном из фондов, целью которых была поддержка демократии в Восточной Европе. Ну, так это, во всяком случае, официально называлось… — Зоран грустно улыбнулся. — С апреля прошлого года я — шеф венгерского сектора. Я довольно долго ломал голову, зачем в этом фонде венгерский сектор — ведь Венгрия, по мнению западных политиков, вполне устоявшаяся «демократия» — пока здесь не начались выступления недовольных. Замечу, кстати, что поводов к недовольству правительство Дюрчаня накопило более чем достаточно… Ну, это я пытаюсь себя оправдать. — Зоран вздохнул. — Всегда хочется выглядеть, хотя бы в своих глазах, порядочным человеком… — Мне это знакомо. — Когда социалисты с треском проиграли Орбану и его правым, и те начали радикально менять политику в области бюджета, всерьез наступив на хвост международным финансовым спекулянтам — из головного офиса мы получили указание связаться с определенными людьми из… в общем, из радикальных кругов. Причем связаться тайно. Меня это несколько удивило — радикалы отнюдь не грешат любовью к демократии — но руководящие указания были однозначными, трактовать их по-своему… не представлялось возможным. Мы связались с людьми, которых нам рекомендовал головной офис, а через них — с другими людьми, в основном — из числа крайне правых активистов. Ну а потом… — Зоран вздохнул, — произошло то, что произошло, и о чём я вам рассказал. Одиссей чуть заметно усмехнулся. — Вы не хотите участвовать в этом подлом деле — как демократ? И рассказали об этом сначала полковнику Темешвари, а сейчас мне — потому что вам дороги европейские ценности, демократия и права человека? — Одиссей изо всех сил постарался, чтобы в его словах собеседник не уловил иронии. Зоран покачал головой. — Ваш сарказм мне понятен. Нет. Я уже давно не демократ. Да и до европейских ценностей мне нет дела. Тем более — нет никаких общих европейских ценностей… — Тогда? Серб помолчал с минуту, собираясь с мыслями, а затем произнёс: — Я славянин. Одной с вами крови и одной с вами веры. Словаки — такая же родня мне, как и вам. И планы наших кураторов ввергнуть Словакию в войну с Венгрией — претят мне трижды: как славянину, как жителю Воеводины — в нашем классе половина учеников была венграми — и как честному человеку. То, что задумано этими негодяями — подло, грязно и бесчестно. Одиссей кивнул.