— Мисс Лэнгтон, — прервал меня инспектор, — у вас явно слишком натянуты нервы. Я не стану дольше вас задерживать — в настоящий момент. Но мне нужно будет поговорить с вами снова, и мне необходимо просить вас не покидать Лондон без того, чтобы сообщить нам совершенно определенно, когда и куда вы уезжаете. А теперь, если бы вы могли спросить вашу горничную про платье?.. Все, что я когда-либо читала об ужасах тюремного заключения, вдруг вспомнилось и не покидало меня всю ночь: грохот захлопывающихся железных дверей, громыхание цепей, тьма, холод, грязь, немыслимая вонь; крики сокамерников, рев толпы, когда меня, в наброшенном на голову мешке висельника, влекли на эшафот… Когда я наконец очнулась от страшных снов, заря уже разгоралась новым прекрасным восходом, а я лежала, ожидая, чтобы в дверь застучали полицейские. Я обещала Эдвину встретиться с ним в середине дня и поняла, что мне следует отправить ему письмо первой же почтой, рассказав о том, чтó я совершила и почему меня может не оказаться на условленном месте. Но нужные слова не приходили, и, после того как я разорвала с полдюжины неудачных попыток, ничего иного вроде бы не оставалось, как снова лечь и заставить себя заснуть. Но вскоре Дора постучала ко мне в дверь и сообщила, что заходила какая-то дама: она не пожелала назвать себя, но сказала, что хотела бы поговорить со мною наедине и станет ждать меня у скамьи на вершине холма Примроуз-Хилл. С колотящимся сердцем я тихонько спустилась по лестнице, вышла через садовую калитку и пошла наверх по росистой траве — в лучах солнца капли блестели на ней, словно алмазы. Наконец я дошла до гребня холма и увидела женщину в темно-синем платье; на спинку скамьи рядом с ней был брошен дорожный плащ. Высокая худощавая женщина с поразительными чертами лица — та самая, что открыла мне дверь дома Ады Вудворд. Когда я подошла поближе, она поднялась со скамьи, и я увидела, что она очень бледна. — Мисс Лэнгтон, мы снова встретились. Мое имя — во всяком случае таким оно было до вчерашнего дня — Элен Норткот, но я думаю, вам лучше знать меня как Элинор Роксфорд. Я смотрела на нее во все глаза, потеряв дар речи, буквально впивая каждую черточку ее лица. Ее глаза, как я теперь разглядела, были нежно-карего оттенка, с зеленоватыми крапинками. Сейчас ее голос звучал несколько иначе — ниже, культурнее, чем мне помнилось: йоркширские интонации исчезли. — Когда Ада рассказала мне о том, что вы ей сообщили, особенно после того, как мы увидели сообщения об этом в газетах, я поняла, что мы не можем покинуть вас в беде, чего бы это нам ни стоило. Вчера мы приехали в Лондон, но полиция не разрешила Аде (она настояла на том, что явится в Скотленд-Ярд одна) увидеть труп до второй половины дня, когда инспектор Гаррет должен был вернуться после беседы с вами. А потом ей пришлось прождать еще несколько часов, пока они не разыскали весьма древнего джентльмена по имени мистер Вейтч, который когда-то был поверенным Магнуса, чтобы тот подтвердил опознание. Достаточно сказать, что инспектор пришел к выводу — во всяком случае так он сказал Аде, — что Магнус намеревался взорвать Холл и был убит, когда снаряд взорвался раньше времени. Я не могла не улыбнуться: инспектор присвоил себе теорию, которую отверг как безумную всего несколько часов тому назад. — А к тому времени, мисс Лэнгтон, — продолжала она, — было уже слишком поздно идти к вам. Ада сожалеет, что не могла прийти со мной сюда: ей нужно было уехать домой ранним поездом. — Прошу вас, зовите меня Констанс… А полиция теперь согласилась, что вы ни в чем не виновны? — Ордер на арест Элинор Роксфорд будет отозван, да. Это очень странное чувство — после двадцати лет постоянного ожидания самого худшего… Однако, прежде чем продолжать, я хотела бы услышать о вас, ведь мою историю вы и так хорошо знаете. И вот так, начав со смерти Элмы, я снова пережила то путешествие, которое привело меня сюда, на вершину холма Примроуз-Хилл. У наших ног лежал Лондон, сверкающая ленточка реки струилась через город. Наконец я добралась до вчерашнего визита на Хертфорд-стрит, до помолвки с Эдвином и до кошмаров вчерашней ночи, теперь окончательно рассеявшихся. — Я понимаю, — в конце концов сказала Нелл, — почему вы подумали, что можете оказаться моей дочерью, и почему так хотели этого. Если бы я отдала Клару кому-то, как вы предположили, я бы тоже поверила в это: не только потому, что вы так напомнили мне меня саму в юности, но из-за той духовной близости, которая привела вас ко мне. Но, милая моя Констанс, вы не моя дочь. Она жива, и у нее все хорошо; мне кажется, вы мельком видели ее, прежде чем я закрыла перед вами дверь, оставив вас на улице: я должна была это сделать — ради нее. Ее зовут Лора Вудворд, и она уверена, что ее мать — Ада и что она потеряла своего любимого отца — Джорджа — десять лет назад. Мои глаза наполнились слезами, которые я попыталась сморгнуть прочь. Элинор взяла мою руку в свои, нежно поглаживая мне пальцы. — Видите ли, у меня просто не оставалось выбора. Всё — почти всё — произошло именно так, как вы догадались. Когда мы с Кларой и Люси в последний раз уезжали с Манстер-сквер, Люси не поехала со мной в Шордитч, как я написала в том дневнике: я усадила ее в другой кеб — в Паддингтон, а сама поехала с Кларой в Сент-Панкрас, где меня ждала Ада. Все было договорено заранее: она писала мне до востребования на почту — маленькую и довольно грязную — в Марилебоуне, куда Магнус (я была совершенно уверена в этом) никогда бы не пошел. Джордж тогда служил не в Уитби: он был временно назначен в Хелмсли, что в тридцати милях от Лондона. Туда-то Ада и отвезла Клару. А я поехала в Роксфорд-Холл. Я так и не вышла на галерею в ту ночь, когда умерла миссис Брайант, — в последний момент мне недостало храбрости. Все эти годы меня мучил вопрос: как она умерла? Теперь я это знаю. Я подняла на Нелл вопрошающий взгляд. — Должно быть, это Магнус подделал обе записки. И я чуть было не сделала то, что, как он думал, я обязательно сделаю: спрячусь где-то поблизости. А потом… Миссис Брайант совершенно потеряла голову из-за Магнуса, а он часто ее месмеризировал. Ей даже не нужно было бы читать эту записку, которую нашли у нее в комнате: записка понадобилась, чтобы возложить вину на меня. Он мог просто назначить ей встречу или внушить это предложение во время транса: доктор Риз сказал, как мне кажется, что она шла будто во сне. Так что она вышла на галерею в полночь; если бы я наблюдала за ней из укрытия, я не показалась бы ей, уж ей-то — ни за что. И тут крышка саркофага стала открываться — точно так, как вы увидели в тот вечер. Одного этого хватило бы, чтобы ее убить; а может быть, что-то оттуда еще и выскочило… — Призрак монаха, — сказала я, вспомнив рассказ Джона Монтегю о каменщике. — Так переодевался Магнус… — Но я не понимаю. Зачем он хотел, чтобы там были вы? Вы же могли его выдать… — Да. Только кто бы мне поверил? К тому времени, как кто-нибудь еще туда пришел бы, Магнус уже успел бы закрыть саркофаг и исчезнуть в туннеле. Помните — он же незадолго до полуночи сказал, что выйдет прогуляться при лунном свете. Так что же вновь пришедшие обнаружили бы там? Мертвую миссис Брайант и — у ее трупа — меня, несущую какой-то бред про призрак монаха. Меня бы увезли в смирительной рубашке, а Магнус играл бы роль горюющего мужа… Нелл замолкла, глубоко вздохнув. — Зачем вы вышли за него замуж? — Я не собиралась задавать ей столь дерзкий вопрос и, так как она ответила мне не сразу, пожалела, что не могу взять свои слова обратно: они прозвучали как обвинение. — Мне думается, — ответила она наконец, — что в тот единственный раз, когда Магнусу удалось меня месмеризировать, он до какой-то степени овладел моим разумом. Как только я пыталась набраться храбрости, чтобы сказать ему, что не выйду за него замуж, в голове у меня возникал целый хор возражений: «Но ведь он такой добрый, такой чуткий, такой умный, такой привлекательный: как же не полюбить такого человека? А что будет с тобой, если ты за него не выйдешь? Ты останешься совершенно одна в этом мире…» И только во время медового месяца, — сказала она, едва заметно передернувшись, — у меня раскрылись глаза. — Нелл немного помолчала, глядя на дышащий покоем горизонт. — Я пыталась убедить себя, — продолжала она, — ведь все равно было уже слишком поздно, — что он женился на мне потому, что ценил мой дар, как он это называл. Видите ли, я считала, что его скептицизм был просто еще одной его маской. Я думала, он на самом деле верит в… сверхъестественные силы… и пытается обуздать их, управлять ими в своих интересах. В действительности же он просто считал самого себя богом. Нет, — произнесла она, как бы отвечая на чье-то возражение, — я уверена, что его заинтриговали мои «посещения», но думаю, что главным образом его привлекало ко мне то, что я сопротивлялась его колдовскому обаянию: ведь ему дважды не удалось меня месмеризировать. А еще… боюсь, он и правда желал меня. Потому-то и возненавидел меня еще сильнее, когда обнаружил, как он мне отвратителен. — А что ваши «посещения»? — нерешительно спросила я. — То, что вы описали в дневнике про ваше с Кларой исчезновение, — вы это придумали специально для Магнуса? — Да, конечно. — А они когда-нибудь повторялись? — Нет, — с иронической улыбкой сказала она, — и сокрушительные головные боли, которые их сопровождали, тоже не повторялись. Это падение с лестницы… Я помню, как решила, что в результате падения у меня в мозгу образовался небольшой разрыв, в который стало возможно увидеть промельки запредельного мира — мира, видеть который я никогда не хотела. А потом этот разрыв снова закрылся: я порой думаю, это произошло из-за шока от гибели Эдуарда. Я до конца жизни буду задавать себе вопрос: не надо ли было рассказать ему о том видении, и принял ли бы он это во внимание, если бы я рассказала? — Как вы думаете, — осмелилась я спросить, еще более нерешительно, — не мог ли Магнус иметь какое-то касательство к гибели Эдуарда? — Не знаю. Эдуард был достаточно безрассуден, чтобы по собственной воле влезть на этот кабель, но Магнус вполне мог поощрить его намерение… или даже… Я стараюсь не думать об этом. — Простите меня, — сказала я. — Не следовало задавать вам этот вопрос. — Нет нужды извиняться, — ответила она. — Он всегда кроется где-то на задворках моего сознания… — Как же вам удалось уйти из Холла? — спросила я, помолчав некоторое время. — Почти так, как вы и предположили: я ушла из Холла на следующее утро, на рассвете, надев платье и шляпку Люси. Мне хватило актерских способностей, чтобы убедительно изображать камеристку. Было бы очень опасно отправиться сразу в Йоркшир, так что я заказала себе номер на имя Элен Норткот в Линкольне, в гостинице, где не подается спиртное. Я была все еще там, когда стали приходить газетные сообщения, и я поняла, что все то время, что я планировала свой побег от Магнуса, он примеривал к моей шее петлю палача. — Да, — сказала я. — Но… зачем же ему было убивать миссис Брайант в ночь перед сеансом, если он сделал все необходимые приготовления и собрал всех вместе в замке? — Затем… — Она приостановилась, будто бы искала нужные слова. — Затем, что целью всех этих приготовлений было месмеризировать всех так, чтобы они ожидали его исчезновения из доспехов. Теперь, когда я знаю, что он жил двойной жизнью как Давенант, все наконец встало на свои места. Роксфорд-Холл уже тогда был обременен тяжкими долгами; Магнус уже успел превратить десять тысяч фунтов миссис Брайант в бриллианты: ее чек стал ее смертным приговором. Кто-то другой на месте Магнуса попытался бы вытянуть из нее побольше денег, но я думаю, для Магнуса деньги были просто средством достижения цели: он жаждал власти, власти и мести. Если бы меня в ту ночь уволокли в сумасшедший дом, уверена, он в любом случае настоял бы на продолжении эксперимента. Могу себе представить, как он произносит: «Мы в долгу перед памятью миссис Брайант». И Магнус Роксфорд исчез бы, не оставив после себя ничего, кроме пепла. Но когда его первоначальный план провалился, он понял, что может использовать смерть Магнуса Роксфорда для осуществления гораздо более страшного отмщения мне. — И вы все это время верили, что он жив? — Да. Жив и охотится за мной. Меня даже наяву преследовал кошмар — один из многих, — как я стою на эшафоте, уже с веревкой на шее, а Магнус улыбается, прячась в тени. Я и не надеялась, что смогу скрыться от него, но твердо решила, что Клара будет от него спасена. Поэтому ее родителями стали Ада и Джордж — по моей настоятельной просьбе. Они объяснили слугам в Хелмсли, что Лора — их приемная дочь, а когда год спустя Джорджу предложили приход в Уитби, они стали говорить о Лоре как о своей родной дочери, и никто в этом даже не усомнился. Ада дала Элен Норткот хорошую рекомендацию, и, после того как я три года прослужила в Честере домоправительницей (то были самые долгие три года в моей жизни), я приехала в Уитби в качестве компаньонки Ады. — Это, наверное, было вам ужасно тяжело, — сказала я. — То есть знать, что вас могут схватить в любой момент. — Да, — просто ответила она. — Лора знает, что я люблю ее, но мне всегда приходилось в чем-то сдерживаться. Стараться набраться мужества для самого худшего, быть к этому готовой каждый раз, как раздается стук в дверь, — это оставляет свой след, вы же видите… Это так странно… а может быть, вовсе нет, — что Лора выросла настолько похожей на Аду: она очень добрая, спокойная — в ней нет ничего от моего темперамента, и у нее даже есть природный музыкальный дар, которого совершенно лишена я. Никто никогда не сможет усомниться, что они — мать и дочь. А теперь, исключительно благодаря вам, тень, омрачавшая нашу жизнь, наконец рассеялась. Вы рисковали жизнью ради меня, — продолжала она, снова взяв мою руку в свои, — вы готовы были отправиться в тюрьму из-за меня; я никогда вас не забуду. Я приехала в Лондон, готовая признаться, что я — Элинор Роксфорд, если бы не было иного способа добиться вашей безопасности. Но, слава богу, обошлось без этого: полиция согласилась, чтобы имя Ады не фигурировало в деле, и Лоре ничего не нужно об этом знать. — Но ведь вам, наверное, хочется, чтобы общество узнало, кто вы такая на самом деле, — сказала я. — Как же еще вы можете обелить свое имя? Нелл некоторое время молчала, глядя вниз, на город. Наконец она ответила: — Магнус боготворил власть: возможность обманывать кого пожелает, возможность заставлять людей верить, чувствовать, даже видеть так, как он им прикажет. Если они не поддавались, тогда в его глазах они заслуживали смерти. И все же из всей этой жестокости на свет появилась Лора. В ней нет ничего от Магнуса, дурная кровь не всегда оказывает себя, иногда она оказывается промыта дочиста, а может быть, с самого начала не была отравлена… Однако общество, Констанс, смотрит на эти вещи иначе. Между взглядами Магнуса и взглядами общества гораздо больше общего, чем нам хотелось бы признать. Я могла бы кричать о своей невиновности с каждой из этих крыш внизу, но люди по-прежнему считали бы меня в чем-то виновной. Нет, Элинор Роксфорд навсегда останется «той женщиной, которая убила своего мужа» или ребенка, ведь я не смогу объяснить, что случилось с Кларой. Если Лора узнала бы, кто я такая на самом деле, она, несомненно, догадалась бы обо всем. — Но теперь, когда нет больше причин ее обманывать, разве она не предпочла бы об этом знать? Не лучше ли ей было бы иметь двух любящих матерей вместо одной? — Да, но ей пришлось бы принять и ту истину, что вместо доброго и мягкого человека, которого она помнит как своего отца, у нее другой отец — чудовище, наслаждавшееся собственной жестокостью, лишившее жизни мы даже не знаем скольких людей; отец, который никогда ее не любил. Вы и правда желали бы ей этого? — Нет, но… все же есть выход, — сказала я неуверенно. — Если бы вы разрешили мне быть Кларой: вы могли бы сказать, что отдали меня — точно так, как вы отдали Клару Аде, — чтобы меня оберечь, а теперь мы снова нашли друг друга. Лора стала бы моей сестрой… — Голос мой прервался на последних словах, и на глаза снова навернулись слезы. Нелл притянула меня к себе и стала гладить по голове; она шепотом произносила какие-то утешающие, нечленораздельные звуки, которые мне когда-то так хотелось услышать от собственной матери, и я никак не могла перестать плакать, пока не промочила слезами ее плечо. Тогда я утихла и покоилась молча в ее объятиях, чувствуя на спине тепло солнечных лучей и желая, чтобы этот момент длился вечно. Но я поняла, каким будет ответ, стоило мне поднять на нее глаза. — Это счастливая мечта, Констанс, но ей никогда не сбыться. Эта тайна разделит нас. Мы все станем шептаться по углам, и рано или поздно Лора догадается о том, что мы сделали. У меня не было выбора, когда я отдала ее Аде; было бы непростительно обмануть ее еще раз. И простите меня, но это мечта о потерянном рае, о детстве, которого у вас никогда не было, о матери и сестре, которых вам так хотелось иметь. Но вы тем не менее счастливо одарены смелостью и великодушием, мудрым и любящим сердцем, и очень скоро у вас будет любящий муж и — я надеюсь — свои дети. Нет, Элинор Роксфорд исчезла двадцать лет тому назад и уже не вернется. Я Элен Норткот и ею останусь, а тайна, которую я прошу вас сохранить, это — если угодно — то, что мы с вами сегодня утром здесь встретились. Она встала со скамьи и подняла меня на ноги, и долгий миг мы стояли, глядя друг на друга. — Я вас больше никогда не увижу? — спросила я. — Я всегда буду помнить о вас, — ответила она и в последний раз крепко обняла меня. Потом повернулась и стала спускаться по склону холма к простершемуся внизу океану крыш, к куполу собора Св. Павла, поднявшемуся над дымками бесчисленных труб. Мои фантазии о подземном царстве под кухонным полом, с его бесконечными туннелями, убегающими во мрак, пришли мне на память, когда я смотрела вслед Нелл и вспоминала, как часто и печально я, еще ребенком, разглядывала этот купол. Тут мои мысли обратились к Эдвину, который, вероятно, уже ждал меня в саду у церкви, однако я оставалась на вершине холма, глядя вслед все уменьшавшейся фигуре Нелл еще долго после того, как она скрылась из виду. * * * notes Примечания 1 Доктор Джонсон — Сэмюел Джонсон (1709–1784), английский поэт, писатель, лексикограф, создатель Толкового словаря английского языка (1755). — Здесь и далее примеч. перев.