В старой школе уже никого не было. Конюх, он же и сторож, дядя Федя Шалькин пояснил, что экспедиция уже уехала. – Ишшо третьего дня! Вечером, к ночи ближе… Ну, чтоб скорее домой поспеть. Вещички в грузовик покидали и съехали. – Вот этого не видали? – Ревякин вытащил из папки фотографию Резникова, зернистую, увеличенную – уж какая нашлась. Вернее, как смогли переснять с того снимка Жени Колесниковой. – Не, не видал… Постой-ка! – Шалькин прищурился и все же узнал. – Так это ж Толик, из Дома пионеров. К профессору как-то заходил пару раз. Но в тот раз не было. – А профессор? – А профессор с бумагами каким-то задержался. У него же своя машина, шофер. – Так, получается, ближе к утру уехали? – уточнил Алтуфьев. – Ну да, ближе к утру. Часа, наверное, четыре было, может, полпятого – светало уже. – Припомнив, конюх неожиданно улыбнулся. – Я ведь их и провожал. Профессор еще со мной попрощался – за руку. До свидания, говорит, Федор, спасибо за работу. Вот ведь поди ж ты – профессор, а простого человека жалует. На остановке вон кого-то подобрал… – На остановке? На какой? – на это раз вопрос задал опер. Пожав плечами, Шалькин показал рукой: – Да эвон, в конце улицы… За Домом пионеров уже. – Так, если они в Ленинград и дальше, к себе в Эстонию, как-то не с руки получается… – негромко протянул Игнат. – Выходит, профессор специально к остановке подъехал кого-то взять? – А выходит, так. – Конюх согласно кивнул и попросил угостить папироской. – У меня «Памир», – вытащив портсигар, честно предупредил Владимир Андреевич. Федор махнул рукой: – А ниче! «Памир» дак «Памир» – у меня все одно папиросы кончились, а магазин далеко. Простившись со сторожем, приятели спустились с пригорка и направились в сторону улицы Советской. Там, у поворота, в одном из двухэтажных деревянных домов квартировал кружковод Анатолий Иванович Резников. – А мы к Резникову, что ли, идем? – догадался инспектор. – Так его же нет. И спросить не у кого – соседи-то, наверное, на работе. – А нам, Игнат, соседи-то пока что и не нужны. С хитрым прищуром Алтуфьев огляделся вокруг и, решительно толкнув дверь, направился на второй этаж. Еще и громко этак спросил: – Эй! Есть кто дома? Похоже, что нет никого, Игнат… – Понизив голос до шепота, следователь обернулся. – Замочек сможешь открыть? – Этот-то? Да на раз! – Хмыкнув, Ревякин вытащил из папки обычную канцелярскую скрепку. Повозился секунд десять с замком… – Прошу! Я так понимаю, мы нынче без санкции. – Так это и не обыск! Просто вот… поглядим. Квартира Резникова не то чтобы носила следы поспешного бегства, но было все-таки видно, что человек собрался куда-то далеко, и не на один день. Распахнутые дверцы шкафа, отсутствие предметов одежды и документов. – Гляди-ка, и с керогаза керосин слил, – вышел из кухни Ревякин. – Ну, точно на рыбалку рванул. – А вот и не на рыбалку! – Следователь кивнул на спиннинг, одиноко притулившийся в уголке у двери. – Это он просто так всем сказал. А для правдоподобности еще и спиннинг у начальника своего, Говорова, попросил. Ладно, потом отдадим… – Хитрый, – протянул опер. Владимир Андреевич согласно кивнул: – Все они тут хитрые. И профессор этот… Интересно, зачем он к остановке подъезжал? Зачем вообще было в ту сторону ехать? Чтобы потом возвращаться? – Есть у меня там один человечек, – что-то вспомнив, вдруг протянул Игнат. – Одна бабушка-старушка, еще при Александре Третьем родилась… У нее цейсовский бинокль, немереное любопытство, бессонница и куча свободного времени. – А! – Спускаясь по лестнице, Алтуфьев радостно потер руки. – Так я ее знаю. Ну, заочно… как-то по делу проходила свидетелем. Как раз с биноклем, ага… Думаешь, кого-то могла разглядеть? – А что гадать? Зайдем! Чем черт не шутит? – …когда Бог спит, – хмыкнув, продолжил поговорку следователь. Старушка с биноклем – гражданка Каштанкина, одна тысяча восемьсот восемьдесят девятого года рождения, уроженка города Ревель, Эстляндской губернии, беспартийная, вдова – оказалась дома и незваным гостям обрадовалась! – А, товарищ старший лейтенант! Давненько, давненько не заглядывали! Об участковом уже и не говорю. А между прочим, нехристи малолетние опять всю остановку изрисовали! Почти каждый вечер костер там жгут. Котька Елисеев, Вовка Ворочкин и этот еще с ними, малой… Сорокин! – Здравствуйте, Ираида Степановна! – расплылся в улыбке Ревякин. – А я уж теперь капитан. – Да ну? Мои поздравления! Это что ж, штабс-капитан, если по-старому… Пустой погон! – Не, Ираида Степановна. Нынче не пустой – нынче четыре звездочки! – Ну, красиво, чего уж! Да вы проходите, не стойте. К столу! Сейчас и чайку… Ах, когда я была в десятом году в Париже, там давали такое представление в Гранд-опера! Да вы садитесь… Ираида Степановна – сухонькая юркая старушка – была одета вполне модно и почти по-современному: синий спортивный костюм с эмблемой «Динамо», а поверх него – красный мохеровый халат. – Садитесь, садитесь… Вот чай… Я его со смородиновым листом! Помнится, точно такой же заваривала моя старшая сестра Агнесса на день тезоименитства государя императора Александра Александровича… Впрочем, нет – уже был Николай Александрович, который Николай Кровавый. Знаете, и ведь за дело прозвали! Усевшись за стол, гости украдкой переглянулись: похоже, бабушку они навестили зря… Хотя раз уж явились… Поставив чашку, Игнат снова заулыбался и начал задавать вопросы. Вскоре к нему примкнул и Алтуфьев – вот чай только допил. И в самом деле вкусный. Такой и впрямь только на тезоименитства государей императоров подавать! Гражданка Каштанкина отвечала на вопросы охотно, правда, не все помнила и кое-что уже не слишком могла сообразить. – Да, в пять утра я уже не сплю, молодые люди. Иногда и раньше встаю. Ну, как развиднеется. Ложусь-то рано, да и не спится, бывает. Что? Автомашина? Легковая? «Москвич», хм… Я в марках-то нынешних не разбираюсь. Раньше вот, помнится, был «Руссо-Балт»… и еще «Илья Муромец»! Хотя нет, «Илья Муромец» – это аэроплан. А какой он огромный! Мы как-то были в Гатчине, на летном поле… Кажется, в шестнадцатом году… или уже в семнадцатом, не помню. Помню, что было лето. Так вот… А? Что? Автомашина… Да-да, была какая-то, легковая… Светлая такая, блестящая… Точнее цвет не скажу – на рассвете-то все одинаковым кажется. Но автомашина была, да… Говорю же, легковая. Красивенькая такая, ага… Что интересно – подъехала к остановке, кто-то в нее сел, и она сразу же развернулась, уехала. Мне это каким-то подозрительным показалось. Ну зачем за остановкой прятаться? Тем более в такую рань… Что за человек? Да рассматривала – только мельком, слишком уж шустрый. Да на вашей карточке ничего толком не разберешь! Мелко как-то все… Ну, чем-то похож, да… На артиста? А знаете, да! Мне еще тогда показалось, что похож. Я же в кинематограф хожу, а как же! В последнее время, правда, редко… Даже премьеру смотрела, в мае, кажется. «Женитьба Бальзаминова» называется. Не видели? Нет? Жаль, жаль. Такая картина чудесная! Обязательно посмотрите, вам понравится. А? Что? Ах да, да, да похож на какого-то актера. Похож… Как зовут актера, не помню. Но картину видела, кажется, какой-то детектив. Ограбления, убийства – я все это не очень жалую, но смотрела, да. Похож… Этот с рюкзаком был. И с этим еще… такая большая папка. Художники берут на пленэр. Нет-нет, молодые люди, не путаю! Моя старшая сестра, Агнесса, когда-то рисовала. И даже была знакома с самим Серовым. Серов – это художник. Ах, мы жили тогда не здесь, в Петербурге… * * * Под крылом самолета показалась какая-то широкая река, сверкающая на солнце. Дунай! Надев темные очки, Анатолий подозвал стюардессу: – Простите, можно еще вина? Того, красного… – Прошу прошения, товарищ, – снимая прикрепленный на подлокотнике кресла столик, улыбнулась аэрофлотовская красавица, – боюсь, не успеете – скоро будет посадка. – Уже? Вот это здорово! Рядом, в кресле, проснулся профессор Арнольд. Протянув стюардессе плед, искоса глянул на Толика и скептически хмыкнул: – Так вы что же думаете, коли мы не на реактивном, так сто лет лететь будем? Резников ничего не ответил, лишь спрятал усмешку да поправил очки. – Уважаемые пассажиры, прошу вас пристегнуть страховочные ремни. Наш самолет «Ил-18» начинает посадку в аэропорт города Будапешта. Утробно завыли турбовинтовые двигатели, потом вдруг сделалось тише, самолет накренился на левое крыло, потом на правое, выпрямился и медленно пошел на снижение. Заложило уши… Лайнер дернулся, выпуская шасси. В иллюминаторах заскользили деревья. И вот уже колеса коснулись бетонки аэродрома. На таможне никаких вопросов не возникло – все же соцстрана. Да и таможенники говорили по-русски. – Что везете? Вот в этом пакете что? Детские рисунки? Фотографии? А можете развернуть? Спасибо. Действительно, красиво! Ах, для выставки на конгрессе? Слышали, слышали… Что же вы сразу не сказали? Счастливого пути! * * * Черный «Мерседес-Бенц» W110 Fintail («Плавник»), сверкающий лаком и хромом, несся по шоссе со скоростью сто сорок километров в час. Уже позади Дьер, до Будапешта осталось не так уж и много. А там… Правда, на границе пришлось постоять, понервничать… Еще бы! Мадьяр-пограничник – высокий, тощий, как шпала, и самого сурового вида – так дотошно рассматривал австрийский паспорт, аж прищурился: