– Фамилия – Джаспер. Имя – Джон. Мистер Джон Джаспер. – А какое его занятие? – Занятие? Поет в хоре. – В горе?.. – В хоре. – Это как то есть? Мистер Дэчери встает из-за стола и выходит на порог. – Знаете вы, что такое собор? – спрашивает он шутливо. Женщина кивает. – Ну и что же это такое? Она озадаченно смотрит на него, в тщетных поисках удовлетворительного определения. Но тут ей приходит в голову, что легче просто показать на самый предмет, который сейчас маячит поодаль, резко выделяясь черной своей громадой на густо-синем ночном небе среди чуть поблескивающих ранних звезд. – Правильно. Пойдите туда завтра в семь утра – и вы увидите мистера Джона Джаспера и услышите, как он поет. – Спасибо, милый! Вот уж спасибо! Злобное торжество, с которым она произносит эти слова, не ускользает от вниманья пожилого холостяка без определенных занятий, мирно живущего на свои средства. Он окидывает ее быстрым взглядом, закладывает руки за спину, как то в обычае у мирных старых холостяков, и лениво бредет рядом с ней по каменной дорожке в ограде собора, где звук их шагов будит многоголосое эхо. – А если хотите, – говорит он с кивком в сторону арки, – можете хоть сейчас пойти к мистеру Джасперу на квартиру. Она смотрит на него с хитрой улыбкой и отрицательно трясет головой. – А-а! Не хотите, стало быть, с ним разговаривать? Она опять молча трясет головой и складывает губы для беззвучного отрицания. – Ну так можете любоваться им на расстоянии, по три раза в день, коли есть охота. Но стоило ли ради этого приезжать так издалека? Она быстро вскидывает на него глаза. Если мистер Дэчери рассчитывал, что она так сейчас и проболтается, откуда приехала, то он слишком понадеялся на ее простоту. А она, может, похитрей его. Впрочем, приглядевшись к нему, она решает, что он не повинен в столь коварном умысле. Очень уж сам он прост по виду. Разгуливает себе, подставляя ветру свои седые космы да побрякивая мелочью в кармане. Видно так, от нечего делать, к ней привязался. Но звон монет раздражает ее алчный слух. – Добрый господин, что я у вас попрошу. Не поможете ли мне заплатить за ночлег и за обратную дорогу? Я ведь бедная, очень бедная, да еще и больная, кашель меня замучил. – Вы, я вижу, хорошо знаете, где номера для проезжающих, прямо туда идете, – добродушно говорит мистер Дэчери, все еще побрякивая мелочью. – Часто здесь бывали? – За всю жизнь один раз. – Да ну? Неужели? Они уже подошли к монастырскому винограднику. Вид этого пустыря напоминает женщине о том, что с ней когда-то здесь случилось и что, как ей кажется, может послужить для ее спутника назидательным примером. Она останавливается и говорит с жаром: – Вы, может, не поверите, а вот на этом самом месте один молодой джентльмен дал мне три шиллинга шесть пенсов. Я вот тут на траве сидела и так-то раскашлялась, прямо дух вон. А он подошел. Я попросила три шиллинга шесть пенсов, и он мне дал. – А не слишком ли это смело – самой назначать сумму? – говорит мистер Дэчери, все еще побрякивая мелочью. – Ведь это как будто не принято, а? Молодому джентльмену могло показаться, что ему вроде как бы предписывают? А? – Слушай, милый, – вкрадчиво говорит женщина, наклоняясь к его уху, словно доверяя ему тайну, – мне эти деньги нужны были на лекарство, которым я и себя пользую, и другим продаю. Я ему объяснила, и он мне дал, и я честно все на это потратила, до последнего грошика. И теперь мне столько же нужно и на это же самое, и ежели ты мне дашь, я честно на это потрачу, все до последнего грошика, вот тебе крест! – Какое лекарство? – Я с тобой по-честному поступлю, что сейчас, что после. Это опиум, вот что. Мистер Дэчери, вдруг изменившись в лице, вперяет в нее острый взгляд. – Опиум, милый, вот это что. Ни больше ни меньше. И скажу тебе, к этому зелью все несправедливы, все равно как, бывает, к человеку: что о нем дурного можно сказать, это все слышали, а что хорошего – про то никто и не знает. Мистер Дэчери начинает медленно отсчитывать деньги. Жадно следя за его пальцами, женщина опять заговаривает о том случае, который выставляет ему как пример для подражания. – В прошлый сочельник это было, только что стемнело. Вот тут я сидела, возле калитки, и молодой джентльмен дал мне три шиллинга шесть пенсов. Мистер Дэчери замечает, что ошибся в счете, ссыпает мелочь обратно в горсть и снова начинает считать. – А имя этому молодому джентльмену, – добавляет она, – было Эдвин. Мистер Дэчери роняет монетку, нагибается, чтобы ее поднять, и выпрямляется весь красный от усилия. – Откуда вы знаете его имя? – Я спросила, и он сказал. Только два вопроса я ему задала – как его крещеное имя и есть ли у него подружка. И он ответил, что зовут его Эдвин, а подружки у него нет. Мистер Дэчери стоит в угрюмом раздумье, держа в руке отсчитанные монеты. Может быть, сумма показалась ему вдруг слишком большой и ему жаль с ней расстаться? Женщина недоверчиво смотрит на него; в ней накипает злоба, готовая прорваться, если он передумает и ей откажет. Но он протягивает ей деньги, словно уже позабыв о своих колебаниях. Она раболепно благодарит и уходит. Мистер Дэчери возвращается один к домику над воротами. Лампа у Джона Джаспера уже зажжена, его маяк сияет. И как матрос после опасного плаванья, приближаясь к скалистым берегам, смотрит на остерегающий его огонь, мысленным взором проникая в далекую гавань, которой ему, может быть, не суждено достигнуть, так и задумчивый взгляд мистера Дэчери обращается к этому маяку и сквозь него еще куда-то дальше. Он заходит к себе, но только затем, чтобы взять шляпу, хотя трудно понять, на что ему понадобился этот, казалось бы, совсем излишний по его привычкам предмет туалета. Затем он снова выходит. Соборные часы показывают половину одиннадцатого. Он неспешно идет по монастырским владеньям, все время оглядываясь, как будто в этот колдовской час, когда мистера Дёрдлса загоняют домой камнями, он надеется встретить где-нибудь дьяволенка, которому поручены заботы о почтенном каменщике. И точно: эта адская сила уже выпущена на волю. Не имея сейчас живой мишени для обстрела, он развлекается тем, что побивает камнями умерших сквозь ограду кладбища, находя в том особо пикантное удовольствие, так как, во-первых, место их упокоения считается священным, а во-вторых, высокие надгробья в лунном свете похожи отчасти на самих мертвецов, вставших из могил и пустившихся в свои ночные странствия, – и бесенок может тешить себя сладкой надеждой, что, попадая камнями, причиняет им боль. Мистер Дэчери окликает его: – Эгей, Моргун! Бесенок отзывается: – Эгей, Дик! – Видно, они теперь совсем уж на дружеской ноге. – Ты только не говори никому, – добавляет чертенок, – что меня так зовут. Им ведь непременно имя подай. А я ни в каких именах не признаюсь. В тюрьме вот тоже, как в книгу записывать, так сейчас спрашивают – как твое имя? А я говорю – сами догадайтесь! И когда спрашивают – какой ты веры, я тоже говорю – сами догадайтесь! Что, заметим кстати, было бы очень трудной задачей для государства, даже при самой разработанной статистике. – Да и нету такой фамилии – Моргуны, – добавляет мальчишка. – А может быть, есть. – Врешь, нету. Это меня в номерах так прозвали за то, что мне ночью поспать никак не удается, все время будят. Один глаз засыпает, а другой уже моргает, вот что это значит – Моргун. Но я и в этом не признаюсь. Надо им меня как-нибудь звать, пусть зовут Депутат, а больше из меня ничего не вытянешь! – Хорошо, пускай Депутат. Слушай. Мы ведь с тобой друзья, а, Депутат? – Ну а как же! – Я простил тебе долг, помнишь, шесть пенсов, еще когда мы только познакомились? И с тех пор тебе еще не раз перепадало от меня по шесть пенсов, а, Депутат? – Да. А главное, ты Джаспера не любишь. С какой стати он меня за ворот хватал? – Действительно, с какой стати? Но сейчас не о нем речь. Хочешь заработать еще шесть пенсов? У вас сегодня новая постоялка прибавилась, я с ней недавно разговаривал, – старуха с кашлем. – Ага! Курилка, – подтверждает Депутат, хитро подмигивая мистеру Дэчери, и, загнув голову набок и страшно закатив глаза, делает вид, что курит трубку. – Опивом курит. – Как ее зовут? – Ее Королевское Высочество принцесса Курилка. – Надо полагать, у нее есть еще и другое имя. А где она живет? – В Лондоне. Где матросня крутится. – Моряки? – Я же говорю – матросня. И китаезы, и еще разные, которые горла режут. – Узнай мне точно, где она живет. – Ладно. Гони монету. Шиллинг переходит из рук в руки. И как полагается среди честных дельцов, взаимно достойных доверия, сделка считается состоявшейся. – А вот потеха-то! – восклицает Депутат. – Знаешь, куда ее высочество завтра идти хочет? В собо-о-о-ор! – Он восторженно растягивает это слово, хлопает себя по ляжке и сгибается чуть не до земли в припадке визгливого смеха. – Откуда ты знаешь? – Сама мне сказала. «Завтра, говорит, мне надо встать пораньше. Разбуди меня, говорит, мне надо утречком хорошенько помыться, красоту на себя навести, хочу, говорит, прогуляться в собо-о-ор!» – Смехотворность этой затеи приводит его в неистовый восторг; он исступленно топает ногами и под конец, не зная, как еще выразить свои чувства, пускается в медленный торжественный пляс, думая, вероятно, что изображает настоятеля.