— Энглера. Скавалло рассказала не все: достаточно, чтобы передать суть. Но опустив предложения, целые абзацы. Стэдмен молча слушал, а когда словесный поток иссяк, сказал: — Если половина того, что вы рассказали, правда, Энглер по возвращении на базу немедленно предстанет перед трибуналом. Даю вам слово. — До Норфолка идти не меньше двух недель. Я не смогу прятаться так долго. — Подняв голову, Скавалло, кажется, впервые сосредоточила взгляд на Стэдмене. — А вы разве не должны находиться в центральном посту? — Меня оттуда вышвырнули. — Поколебавшись, он подумал: «Какая теперь разница, что я скажу?» — Мы только что выпустили две торпеды в русскую подводную лодку. Вероятно, в ту «ядерную дубинку», которую вы слышали в Кольском заливе. На мой взгляд, это было не лучшее решение, что я и высказал вслух. Меня освободили от командования. Молодая женщина недоуменно уставилась на него, пытаясь понять, не шутит ли он. — Вы только что потопили русскую подводную лодку? Стэдмен отметил обвинительное «вы». — Нет. Обе «рыбки» устремились за глыбами льда. На мой взгляд, русскому удалось уйти. — Разве Ванн не понимает, что означает стрельба по русскому боевому кораблю? — С его стороны это была не прихоть, — сказал Стэдмен, злясь на то, что ему приходится защищать то, в чем он сам сомневается. — Мы получили приказ. — Начать Третью мировую войну? — В приказе оставалась недоговоренность, позволявшая истолковать его двояко. Я понял приказ так. Ванн понял его иначе. Устав определяет, что окончательное решение принимает командир. — А может быть, следовало связаться с Норфолком и уточнить приказ? — Лейтенант, так наше дело не делается. — Стэдмен отпил глоток кофе. — В море командир является и судьей, и присяжными. — И палачом? — Мы находимся под сплошным льдом. Где-то поблизости прячется «ядерная дубинка», которая или уносит ноги, или затаилась, готовая нанести ответный удар. Звонить домой никто не будет. Если мы прекратим преследовать «Тайфун», чтобы передать сообщение, больше мы его не найдем. Знаете, что произойдет, если русской лодке удастся подать сигнал бедствия? Что произойдет, если русские потопят одну из наших ракетоносных лодок? Вы думаете, все поймут, что они просто решили сквитаться с нами? — Вы сами сказали, что приказ был расплывчатым. Если вы допустите, чтобы Ванну это сошло с рук, вина ляжет не только на него. — Я высказался против его решения. — Однако вы не попытались его остановить. — Совершенно верно. И я скажу вам, почему. Это было бы бунтом. «Байкал». Выйдя из каюты, Марков столкнулся в коридоре с инженер-лейтенантом Иваном Демьяненко, поджидавшим его за дверью. Этого молодого специалиста по ядерным реакторам Грачев пригласил лично. — Товарищ командир, — начал Демьяненко. У него были широко посаженные голубые глаза, соломенно-желтые волосы чистокровного славянина и открытое крестьянское лицо. — Можно с вами поговорить? — Не сейчас. Марков попытался пройти мимо здоровенного лейтенанта. Демьяненко не двинулся с места. — Это очень важно. Марков знал Демьяненко по характеристике, составленной Грачевым. Лейтенант относился к тем редким офицерам, которые не гнушаются марать руки работой. — Ну хорошо. — Марков шагнул назад в каюту. — Даю вам две минуты. Войдя следом за ним, Демьяненко плотно закрыл дверь. У него помрачнело лицо. — Товарищ командир, я слышал, что мы возвращаемся домой. Это правда? — Кто вам сказал? — Я бы предпочел не говорить. — А какая вам разница, идем мы на север или на юг? — Огромная, товарищ командир. — Демьяненко помолчал. — Я должен думать о семье. — Вы увидитесь с родными гораздо раньше. — Но я не могу. — Не можете? Вместо ответа молодой лейтенант закатал правый рукав синей робы. У Маркова перехватило дыхание. Из тонкой, нежной кожи на локте вылез темный неровный волдырь. Он имел размер с раздавленную сливу; по периметру его окружала болезненная краснота. — Вы показывали это врачу? — В этом нет необходимости. Я сам заглянул в справочники. Эта дрянь называется узелковой меланомой. Растет она очень быстро. Работая в реакторе, я старался быть предельно осторожным, но, полагаю, пару раз все же оступился. Демьяненко пожал плечами так, словно испачкался в краске, а не получил потенциально смертельную дозу облучения. — Демьяненко, рак кожи поддается лечению. Злокачественную опухоль удаляют, и все будет в порядке. Как только мы пришвартуемся в Западной Лице, вы отправитесь прямиком в госпиталь. — На какие деньги? — с горечью спросил Демьяненко. — Военно-морской госпиталь в Мурманске будет лечить вас бесплатно. — Да, но там лишь выделят койку, на которой я буду умирать. Ни лекарств, ни процедур, ни врачей. На «Байкале» уютнее, и здесь я по крайней мере могу быть спокоен, что о моих жене и дочери позаботятся. Марков отступил назад. — Вы имеете в виду свои премиальные? Демьяненко кивнул. — Половину я получил в качестве аванса, но моей семье будет нужна вся сумма. — У него в глазах блеснули слезы. Он достал из кармана маленький бумажник с фотографией. — Посмотрите, какие они красивые. Марков взглянул на снимок. Жена. Симпатичная женщина, очень молодая, с зачесанными назад волосами, стоит перед бревенчатой стеной, на которой развешан садовый инвентарь. Дача. Девочке около четырех лет. — Не верьте всему, что говорят о военно-морских госпиталях. Там встречаются и хорошие люди, горящие желанием помочь. — Товарищ командир, уже слишком поздно. — Демьяненко, вы инженер-ядерщик, а не врач. Молодой лейтенант нетерпеливо взглянул на Маркова, как будто они разговаривали на разных языках, и быстро засучил другой рукав. Левая рука от запястья до локтя была покрыта черными пятнами, как будто Демьяненко стоял слишком близко от рабочего, чинившего крышу, и тот капнул на него горячим битумом. Лейтенант посмотрел на командира. Выражение его лица красноречиво говорило: «Теперь вы все понимаете?» — После моей смерти семье придется уехать с базы, освободить служебную квартиру. Кроме нее, у них ничего нет. Куда им податься? Что делать? Я должен что-то оставить им. Я намеревался остаться в Шанхае и зарабатывать деньги до тех пор, пока не свалюсь с ног. А дальше пусть меня хоть выбрасывают на свалку; главное, моя жена получит деньги. Они с дочкой смогут начать новую жизнь. Товарищ командир, вглядитесь в ее лицо. Как ей жить дальше? Что она будет есть? Вы понимаете, о чем я говорю. Я просто не могу этого допустить. Не могу. Марков закрыл бумажник. — Грачев знает? — Он меня убьет! Мы должны быть более внимательными. Пожалуйста, ничего ему не говорите. — Демьяненко опустил рукав. — Вы командир. Вам решать, куда вести корабль, но... Он умолк, выдохнувшись. Говорить больше было нечего. — Я что-нибудь придумаю. Не беспокойтесь. Даю слово. Я что-нибудь обязательно придумаю. И, пожалуйста, держитесь подальше от ядерного реактора. — Извините, что подвел вас. — Ступайте. Робко улыбнувшись, Демьяненко вышел. Марков остался стоять у двери, гадая, как решить проблему молодого лейтенанта. Он был бы рад отдать ему свои премиальные, но Демьяненко не единственный, кто рассчитывает на деньги, которые обещал Федоренко. Федоренко. Марков открыл дверь, ожидая увидеть очередь расстроенных моряков, но в коридоре было пусто. Пройдя по тихому, тускло освещенному проходу, он без стука открыл дверь в каюту Федоренко. Кок Павел обрабатывал ссадину на лбу Федоренко йодом. Бывший военно-морской атташе, закрыв глаза, сидел на койке, сжимая в руке окровавленную марлевую салфетку. — Как он? — спросил Марков.