Горох отправляю направо, а все остальное - налево. ОН делал так, когда я изобразила для него «Оливье» в первый и последний раз. Сидел и молча доставал горох из «Оливье», намекая на то, чтобы больше я его никогда не готовила. Гурман чертов. К глазам внезапно подкатывают слёзы. Горох расплывается. Опускаю подбородок и утираю нос, пока мама взбивает «приляг-среди-бела-дня» подушку. Теперь сама ненавижу этот горох. Зелёный, как его глаза. Я уже три дня не работаю. Могу и поспать, как трутень. Прямо в четыре дня. - Папа что, во Владик за хлебом пошёл? - спрашиваю с претензией, поджав губу. - На Аляску, - хмыкает мама. - А что, тебе хлеба не хватает? Хочешь хлебушка? Я хочу… своего Немцева! - Хочу «Медовик»... - Ну, вот. Сказала бы. Я бы сделала… - Ладно, не надо, - неблагодарно капризничаю я. - Ты чего такая? - тихо спрашивает мама за моей спиной. - Мне тетю Марусю вызвать? Тетя Маруся - наша соседка. И она городская сумасшедшая, которая любит таскать меня за щеки. А ещё она ставила мне уколы с витаминами. В детстве. - Что бы она меня пытала? - Кладу вилку и плетусь к щедро укомплектованному дивану, подтянув свои спортивные штаны. Мне внезапно плевать на то, как я выгляжу. Какая разница, как я выгляжу? - Тогда рассказывай сама, - осторожно просит мама. Садится на край дивана, заботливо подтыкая под мой бок тёплое одеяло. Кусаю его, отвернувшись к стенке, и скулю в подушку. Вот в чём дело! - Евгения… - ахает она в панике. - Прелесть наша… Плачу. В голос. Мне плохо уже три дня. Именно столько от этого кретина нет вестей! Скинул бы смс: “жив, здоров, бухаю”. Я бы спокойно себе страдала дальше! По нему. По идиоту. Знаю, что он не бухает и не чудит. Просто знаю. И не отвечает. Ни на звонки, ни на смс. Нет, то, что он жив, я и так знаю. Славик заезжал за ноутбуком и рюкзаком на следующий день, а потом... отчалил в Москву. - Мммм… - мычу в одеяло. Это нормально? Он прислал за своими вещами Славика. Пусть забирает! Мне всё равно... - Господь вседержитель! - в панике восклицает мама. Рыдаю. “Ниченезнаю” - единственный ответ моего бывшего лучшего друга. - Что тут творится? - Изумленный голос папы. - Умер кто? - Да вот… - взволнованно над моей головой. Позволяю им делать выводы, продолжая рыдать. Вчера меня никто не забрал из "Кислоты". Он и забирал-то один раз. А я привыкла. Так хочу его увидеть... Так хочу его почувствовать. Тело. Его запах. Его руки. Губы. Его голос. Его шуточки и наглёжь. Так хочу его сюда... Я волнуюсь. Так волнуюсь. Славик сказал: "НЕ КИПИШУЙ". Пошли они оба! - Евгения! Ты чего ревешь? Кудряшки раскрутятся! При звуках слова «кудряш-ки» накрывает ещё сильнее. Начинаю поскуливать. Перед глазами побитое отрешенное лицо моего любимого кретина. Дурак, идиот! Где ты? Не хочу возвращаться в квартиру. В комнату где все пропахло Немцевым. Без его вещей там голяк. Будто забрали все самое важное. - Так! - строго говорит папа. - Я достаю клюквенку! Ого! Выныриваю из под одеяла и вытираю свой хлюпающий нос. - Теббе нельззя! - строго выкрикиваю ему вслед. - Зато тебе можно и нужно. А я понюхаю. - Шуршит он тапками. - Лучше валерьянки средство! Смотрю на маму. Она прижимаете к груди руки, как мученица. А в глазах ужас. Ну, что? Я тоже умею плакать! Мама крестится. Смеюсь сквозь слёзы. Никогда не плакала из-за мужиков. Даже в детском саду! Они меня никогда за косички не дергали, это я им горшок на голову надевала. И Максу бы сейчас что-нибудь надела. Поднимаюсь с дивана и иду за стол. Папочка наливает в графинчик красную штуку, а мама хлопочет рядом. - Вот так роди дочь… - приговаривает он. - Я рожала, не ты… - деловито поправляет она. Снова смеюсь, а потом неожиданно выдаю: - Я вас люблю…