Юля оперлась спиной о дверь, затем подбежала к столу, грохнула кулаками по деревянной поверхности: – Это не мой сын написал! Он пишет с ошибками, а здесь без ошибок. Он слов таких не знает, он ничего этого не знает! Это не он. Его заставили. – Его не заставили, ему помогли, ему объяснили и помогли, – невозмутимо произнес охотник. – Нет, нет! Это безумие какое-то. И что это за подпись? Демо! Его зовут Артем! – Мальчики считают себя демократами и коротко называют «демо». – Это какой-то бред. – Юля мотала головой. С нее упала шапка, шарф развязался, она ерошила на голове мокрые волосы и таращила глаза в пустоту. – Он сам вам подтвердит, что это он, когда вы встретитесь, – сказал охотник и встал со стула. – А когда это будет? Когда? – Я не знаю. Вам пора идти. – Скажите хоть что-нибудь! Скажите! Когда? Вы прятали моего мальчика в подполе, научили черт знает чему, отвечайте! Охотник молча посмотрел на Юлю своими красивыми синими глазами и распахнул перед ней дверь. Она выскочила на улицу без шапки. Дверь захлопнулась. – Ну что? Что он сказал? – Мишка подошел к Юле почти вплотную, разжал ей пальцы на руке, взял шапку, надел ей на голову, заправил волосы. Юля сделала три судорожных вдоха и выдоха, упала Мишке на плечо и заплакала, а потом закричала – на весь лес. * * * На кухне у бабы Раи Юля отогревалась чаем и коньяком, поставив ноги в тазик с горячей водой. Она продолжала плакать и все еще ничего не понимала. Мишка настаивал на аресте охотника, Юля умоляла его этого не делать, потому что охотник – единственная связующая ниточка с Артемкой. Оба чувствовали, что вступают в темную страшную зону, где зло, собравшееся в клубок, разматывается, растекается ручейками, проникая во все сферы жизни и отравляя ее целиком, по существу. Мир почернел. – Я понимаю, что ты хочешь увидеть сына, но мы не знаем, когда это произойдет. А вдруг его банда за это время еще что-нибудь натворит? Что-то ужасное, необратимое. Лучше пресечь все как можно быстрее. Лучше арестовать этого отшельника, он во всем признается, мы найдем Артемку, вправим ему мозги. Лучше с этим не тянуть. Не говоря уж о том, что я нарушаю закон, скрывая от полиции важную информацию. – Ну сдай меня, – плакала Юля. – Ну что ты ерунду говоришь! – А ты что говоришь? Мой сын ничего плохого не мог сделать, я в этом уверена! Его заставили. Может, его загипнотизировали. Ты видел, какие у этого охотника странные глаза? Наверняка он всех гипнотизирует. Иначе как полиция не нашла у него в доме следов ребят? Полицейские что – не догадались в подпол заглянуть?! – Ты себя ужасно терзаешь, ты этим делу не поможешь, только хуже себе сделаешь. Давай ты поспишь? – Юля! Юля! Да когда же ты ко мне придешь? – кричала из-за стенки баба Рая дурным голосом. – Я сейчас, бабуль! – крикнула Юля. – Мне придется ей рассказать, – обреченно прибавила она, обратившись к Мишке. – Не рассказывай! – встревожился Мишка. – Ты не понимаешь. Ты ее не знаешь. Она добьется от меня всего, чего пожелает. Она добьется правды. Только сначала измучает. Лучше сразу рассказать. – Слушай, я понимаю, что ты в шоке. Я сейчас сам в шоке, поэтому не уверен в том, что даже я могу рассуждать нормально. Но давай я попробую. – Мишка сложил руки в замок и положил на стол, словно собирался молиться перед едой. Юля смотрела на него слегка безумным, затравленным и усталым взглядом. – Вот смотри. Ты совсем не политизированный человек. Можно сказать, что ты о политике вообще не думаешь. Бабушка тоже. Бабы наши в школе тоже об этом не говорят, соответственно, не говорят и дети. Правильно? Юля кивнула. – Хорошо. Предположим, его обратили в новую, так сказать, веру. И он уцепился за какой-то новый смысл жизни. Ладно. Но если все так уж серьезно, зачем он позвонил бабушке? Зачем он написал тебе? Как-то это по-детски. Привет, бабуль, я спасаю мир. По-детски ведь? У Юли заблестели глаза. – Да, это по-детски. Миша положил свою руку на Юлину руку. – Человек, твердо убежденный в своей правоте, не стал бы докладывать бабушке и маме. – Не стал бы, – медленно произнесла Юля. – Значит, он не совсем уверен. И что мы будем делать? – Если он ведет себя как ребенок, мы будем вести себя с ним, как со взрослым. Подростки это любят. – И как? – Юля раздраженно развела руками. – Не нападай на него, не говори ему, что он сошел с ума, не ругай. Скажи, что понимаешь его. – Я его не понимаю, – строго сказала Юля. – Не важно. А ты обмани! Вообще скажи, что ты не только понимаешь, но еще и поможешь ему устроить митинг в деревне, если он вернется домой! – Мишка улыбнулся во весь рот, довольный тем, что придумал план. – Мишка, ты белены объелся? Какой митинг? – Юленька, иди ко мне! Ко мне! Ко мне! Ко мне! – опять крикнула баба Рая из-за стенки. – Да я не про настоящий митинг. Я тебе объясняю, что надо обмануть твоего психованного сына, чтобы он вернулся домой! Если он хочет быть с волонтерами от политики, тебе придется притвориться волонтером от политики. Юля вздохнула, покачала головой, еще раз вздохнула, еще раз покачала головой. – Я плохо себе это представляю, но предположим, мы подготовимся, я притворюсь, что все понимаю, разделяю его взгляды, а дальше? Он вернется домой, поймет, что я морочила ему голову, и снова сбежит? – Во-первых, я не тонкий психолог, я толстый психолог, – Мишка усмехнулся, – но мы начали с того, что он не уверен и ведет себя по-детски, а значит, он ищет повод вернуться. Мне так кажется. Поэтому вряд ли он снова сбежит. А во-вторых, ты станешь его лучшим другом и доверительно выяснишь у него про этих ребят. И я поймаю их и посажу шамана. Такой план. – Ю-ю-ю-ля-а-а! – истошно заорала баба Рая. – Ладно, – сказала Юля. Она вынула ноги из тазика, вытерла полотенцем, надела тапочки. Проводила Мишку в прихожую. – Что ты теперь будешь делать? – спросил Мишка перед уходом. – Побуду здесь еще денек, потом попрошу тебя отвезти меня обратно в Колывань и буду ждать. – Ладно, постарайся поспать. Мишка поцеловал Юлю в лоб и пошел домой. Всю ночь баба Рая охала, стонала так, словно отдает концы, включала свет, просила измерить ей давление, температуру, рыдала в голос, молилась в голос, просила вызвать скорую помощь, потом говорила, что не надо вызывать, кричала, что давно умерла бы, если бы знала, как все повернется. Когда Юля выключала свет, бабе Рае в темноте кто-то мерещился, она пыталась встать с кровати, падала, обрушивая прикроватный столик с горой лекарств, стаканами, чашкой, тонометром и торшером. Юля включала верхний свет и поднимала бабу Раю, водила в туалет, подтирала, отводила обратно в комнату, укладывала в постель, собирала с пола таблетки и мази, ставила прикроватный столик на место, прибиралась на нем, приносила бабе Рае теплый чай с лимоном. Так продолжалось до утра. Часов в пять баба Рая захрапела, как пьяный мужик, и Юля, подойдя к ней на цыпочках, заметила, что бутылка с водкой, которой баба Рая растирала себе ноги, полупустая. Следующий день прошел в молчании. Юля умоляла бабушку ни в коем случае не проговориться – ни соседям, ни Лиде. Баба Рая кивала, все понимала, даже пыталась успокаивать Юлю и обещала больше не пить водку. Они договорились ждать и надеяться. Надеяться и ждать. Еще молиться. Держаться. Не сходить с ума. И Юля уехала в Колывань. * * * На работе начался тот же хоровод событий, что и всегда: холодный кефир с утра – событие, клиент со своей историей – событие, поцелуй без обязательств с Андреем – событие. Юлю удивляло, что Андрей совсем не расспрашивает ее о том, что было в М., как прошло, чем закончилось. Его как будто совсем не интересовала ее жизнь, и она не могла понять: это он такой деликатный, или ему действительно все равно. Если бы он спросил, она, наверное, ничего бы не рассказала. На Канарах она не открылась ему и после продолжала не доверять. Причины недоверия гнездились глубоко, Юля не хотела о них думать, хотя понимала: вот он не спрашивает, что было в М., и она еще больше ему не доверяет. А спросил бы – она, наверное, ушла бы от ответа, но ей бы понравилось, что он за нее беспокоится, задает вопросы, пытается лучше ее узнать, понять. Именно стремление Андрея отстраниться, не вмешиваться вызывало недоверие. У Юли голова шла кругом. Сосредоточиться на работе, на клиенте, на разговоре с девчонками или на флирте с Андреем становилось все сложнее. Да и как сосредоточишься, если сердце постоянно выпрыгивает из груди и страх не дает покоя. Каждую ночь кошмары или бессонница, каждый день – тревога, тремор, сосет под ложечкой, не вздохнуть, не выдохнуть. Каторга ожидания изматывала. Юля плохо себя чувствовала. От слабости тряслись руки, напряжение во время работы росло, Юля буквально обливалась потом, силилась держать инструменты ровно, чтобы, не дай бог, не поранить клиента. Один раз пинцет соскользнул, и Юля случайно клипсером срезала клиентке ноготь под корень. Клиентка, сухощавая, загорелая изысканная дама лет шестидесяти с очень короткой модной стрижкой, вскочила и заорала: – Уберите от меня руки! Я думала, я в приличное место пришла! Это безобразно! Это безобразно! Я сваливаю отсюда. Не надо мне вашего жуткого маникюра. Что это за ногти кошмарной формы? Как лопаты какие-то! Где вас такому обучили?! В сельской школе для дебилок?! У Юли в этот момент в голове как будто что-то стукнуло – маленький медный молоточек. – Простите, простите, – тихо повторяла она. – Извинения не приняты! – членораздельно заявила клиентка так, чтобы все слышали и бросилась из салона прочь. – Я буду жаловаться вашему начальству! После обеда Юлю вызвал Юрий Петрович, спросил, как она себя чувствует, рассказал про недовольную клиентку. Юля пожаловалась на сезонное недомогание, мол, так и так, витаминов, наверное, не хватает, слабость, пообещала больше есть. – Вы уже достаточно похудели. Я бы сказал, совсем отощали. Вас это не портит, даже идет, но немного прибавить не помешает. И чувствовать себя будете лучше, – сказал Юрий Петрович. Юля насильно впихивала в себя еду, аппетит пропал совсем, во рту пересыхало, постоянно хотелось пить. От сухости во рту и ощущения тремора Юля не могла кусок курицы разжевать, у нее челюсть сводило, мясо прилипало к нёбу, застревало в горле. Только суп вливался в глотку без проблем, и то Юля частенько норовила поперхнуться. По вечерам она не могла удержаться – перечитывала письмо Артемки, вспоминала секунду за секундой их последний день вместе. Вспоминала, как ругали Артемку за Лизу, вспоминала, как разъярились школьные мамаши, а потом раз – и наступило утро, когда Артемка пропал: она тогда еще кофе успела отхлебнуть.