— Что случилось с моим отцом после того, как ты отвез меня к себе домой? — спросила я. Гроул открыл глаза. — Он был мёртв. — Знаю, — хрипло прошептала я. — Это не то, что я имела в виду. Где его тело? Что ты с ним сделал? Гроул повернул ко мне голову и нахмурился. — Какое это имеет значение? Он мёртв. — Люди хоронят мертвых не просто так. Потому что им нужно место, где они смогут чувствовать связь с ними, место, куда они могут прийти, чтобы попрощаться или поговорить с тем, что осталось от людей, которых они любили. Это то, что делают люди. Гроул, казался, не понимал. — Возможно. Не понимаю, как это поможет. — Ты и не должен понимать, — тихо сказала я. — Просто прими это. Мне действительно нужно знать, где тело моего отца. Мне нужно попрощаться с ним, чтобы обрести покой. — Его похоронили за пределами города. — Похоронили? Значит, его не бросили где-нибудь или что похуже? — Меня там не было, когда его хоронили. Но так мне сказали. — Ты знаешь, где это? Можешь отвезти меня? Гроул испустил вздох. Он сел, как я и ожидала, и спустил ноги с кровати, повернувшись ко мне спиной. Она тоже была покрыта татуировками, шипами, розами, черепами, змеями, и замысловатыми чёрными буквами, в которых читалась боль, и ничего больше. Больше шрамов покрывало спину, плечи и шею. — Ты должна двигаться дальше. Я подавила разочарование. Он просто не мог понять. Так много человеческих эмоций и привычек были ему чужды. Я села и придвинулась ближе. Я надеялась, что то, что он еще не встал хороший знак. Может быть, что-то в нём хотело что-то сказать мне? Кончиками пальцев я коснулась странных круглых шрамов, покрывавших его спину и плечи. Они не были похожи на пулевые ранения, скорее на ожоги. После минутного колебания я тихо спросила. — Что это? Гроул заглянул через плечо. — Сигаретные ожоги. Мои пальцы замерли. Он говорил так отстраненно, будто мы говорили не о его теле. — Кто это с тобой сделал? — Может, я попросил кого-то сделать это со мной, — сказал он. — Зачем кому-то просить о боли? — Мне нравится боль. Со временем я научился её любить. — Тебе нравится? — повторила я, убирая руку с его кожи. Он просил кого-нибудь обжечь его? Он был настолько испорчен? Эта мысль не пришлась мне по душе. Кто-то, кто сделал это с собой, вероятно, сделал бы гораздо хуже другим. Хотя, то, что это удивило меня, было нелепо. Я знала, что за человек Гроул. Скорее монстр, чем человек. Уголок его рта дернулся в почти улыбке. Этот маленький жест изменил всё его лицо, сделав более доступным, менее опасным. Но обычная жесткая линия вернулась к его губам слишком быстро. — Не от ожогов. Я не просил этих шрамов, — сказал он грубо. — Когда я был ребенком, мне ещё не нравилась боль. Мои глаза пробежались по множеству ожогов, насчитав почти дюжину. — Кто-то сделал это с тобой, когда ты был ребенком? — я замолчала, не зная, что ответить на следующий вопрос. — Твоя мать? По крайней мере, это объясняет, почему Гроул не хотел мстить за нее. Гроул покачал головой. — Она не была лучшей матерью. Она работала шлюхой. Её зависимость и работа не очень помогали в воспитании ребёнка, но она никогда не била меня и не причиняла мне физической боли. Я облизнула губы. Я ступала на опасную территорию. Любопытство заставило меня жаждать большего, но, в то же время, я боялась ужасов, которые услышу, и того, что они заставят меня почувствовать. С каждым кусочком прошлого Гроула и его характера, который я раскрывала, становилось всё труднее не чувствовать сострадания, и даже больше. — Тогда кто? — спросила я, несмотря на беспокойство. — После того как моя мать умерла и меня выписали из больницы, Фальконе отдал меня одному из своих приспешников, Баду, который отвечал за один из борделей. Он был сутенером и не хотел, чтобы рядом находился ребёнок. Но он не мог отдать меня, особенно если хотел снискать расположение Фальконе, поэтому оставил меня. Но он был садистским ублюдком, и когда ему надоедало выбивать дерьмо из своих шлюх, он любил мучить меня. — Почему Фальконе не остановил его? — я покачала головой. — Не знаю, почему я спрашиваю. Этот человек чуть не убил тебя. Не похоже, что он был порядочным или что-то в этом роде. — Он не убил меня, хотя мог. И никогда не прикасался ко мне. Он позволил одному из своих людей перерезать мне горло. И Бад всегда заботился о том, чтобы избить и обжечь меня там, где никто этого не видел. — Так ты думаешь, Фальконе не знал, что происходит? — Шлюхи знали и любили меня. Они могли бы рассказать ему об этом. — Но он бы ничего не сделал, — заключила я. Гроул пожал плечами. — Побои сделали меня сильнее. Через некоторое время ты не испытываешь боли, как другие люди. Она становится знакомой, почти как друг. Ты перестаешь её бояться и даже начинаешь любишь. Это объясняло татуировку на его спине. Я подвинулась так, чтобы видеть его лицо, и была ошеломлена почти безмятежным выражением его лица. Я надеялась, что это была идеальная маска, потому что если он действительно был так спокоен во всем этом, у него было мало надежды. Когда его глаза встретились с моими, я увидела проблеск, трещину в идеальной маске, которую он носил в течение долгого времени, и почти вздохнула с облегчением. Я положила подбородок ему на плечо, приблизив своё лицо к его. — Есть и другие вещи, которые делают людей сильными, не только боль. То, что с тобой случилось, ужасно. Кто-то должен был защитить тебя. Все люди, стоявшие рядом, пока тебя пытали должны сгнить в аду. — Тебя не должно это волновать, — пробормотал Гроул. — Знаю. Больше я ничего не сказала. Меня это действительно волновало? Мужчина, находившийся передо мной сегодня не заслуживал моей жалости или помощи. Он больше не был беспомощным мальчишкой. И все же часть меня сочувствовала ему. Я ничего не могла с собой поделать. Несколько мгновений мы смотрели друг на друга, и невысказанные слова, казалось, повисли в воздухе между нами. Я была так близка к разрушению стен Гроула, так близка к завоеванию его доверия. — Бад мертв. Получил по заслугам, — наконец сказал Гроул. Мне потребовалось мгновение, чтобы освободиться от странной связи, которую я чувствовала раньше. — Ты убил его? Было страшно, как легко эти слова слетели с моих губ и как мало они повлияли на мою совесть. — Когда мне было десять, — сказал Гроул с оттенком гордости в глубоком голосе. Возможно, это должно было бы меня встревожить, и, наверное, так бы и случилось, хотя Бад заслуживал смерти, если бы мысль о смертельной мести Фальконе не занимала мои мысли последние пару недель.