Возвращаясь на этот раз, он чувствовал себя беспомощным, новорожденным. Словно морской рачок во время линьки, мягкий и уязвимый, пока не обрастет панцирем. – Без божьей бомбы вам меня не убить. – Пока машина работает, ты тут привязан, – рявкнул Синтер. Он улыбнулся. Круг вызова уже угасал. В эфирных моторах кончится энергия; живые мозги в баках не слишком-то долго смогут повторять секретные молитвы его удержания. Эфирограф – хрупкий прибор. Он убьет Алика, уберет эту приставучую связь с Эмлином – и скроется. Если есть время, то найдутся любые возможности. – Вам меня не удержать. Синтер опять застрелил его. Он сформировался заново и тут забыл, сколько ног полагается людям. Он подкосился и рухнул, пальцы, как паучьи лапки, засучили по полу, пытаясь волочь за собой мертвый груз тела. Эладора вздохнула. Махнула рукой, и Синтер выстрелил еще раз. – Я знаю, что бывает с богами, когда их уничтожают много раз. И опять. – Вы будто изнашиваетесь, не так ли? Каждый раз… урезает вас, умаляет. – И еще выстрел. – А вы, если на то пошло, всего лишь мелкий божок. Синтер снова застрелил его. Когда он сформировался на этот раз – замедленно, болезненно, вытягивая субстанцию своей сути из эфирной паутины, с тягучими и загнившими мыслями – Синтер приставил пистолет к его лбу. Горячее дуло к его смертной коже. – Теперь ты работаешь на нее, – прорычал священник, указывая на Эладору. – Понятно? Шпион не знал, переживет ли еще одну смерть. Он сдался. – Меня это вовсе не радует, – проговорила Эладора. – Я лишь стараюсь как лучше, ради моего города. До этого я заключила сделку с богами куда хуже вас. Эпилог Перемирие устояло. Трое участников Божьей войны условились о том, что Гвердон – совместная, нейтральная территория. За морями боги, драконы и легионы мертвецов могли себе драться, но не здесь, не в городе. Порой в договоре возникали прорехи – измены, спорные инциденты, но в целом мир выстоял. Городских властей чудесным образом оповещали о возможных угрозах; замыслы о возобновлении военных действий пресекались с минимумом пролитой крови. Гвердон приспосабливался к новому режиму. В природе города было заложено преображаться, отстраиваться поверх обломков. К осени вновь открылся порт, оживленнее прежнего – боевые корабли трех стран соревновались за места у нейтральных причалов. Парламент временно переехал во дворец патроса, пока восстанавливались укрепления на Замковом холме; городской дозор занял старые катакомбы и усыпальницы на Могильном. Случались и чудеса, отныне город перестал быть безбожным. Жрецы-менялы Благословенного Бола наводнили рынки и лавки, благословляя городскую торговлю. Безглазые духовидцы Дымного Искусника продавали фантазии и грезы на Долу Блестки. Виадук Герцогини заменил временный мост – он висел на крюках, зацепленных за облака. Новый город больше не выходил из ряда вон – теперь чудеса творились повсюду. Одним зимним днем Эладоре Даттин сообщили, что ее мать умерла. Карета застряла в полупромерзшей грязи проселочной дороги. Барсетка соскочила на землю и, приложив недюжинную упырью силу, вытолкнула задние колеса. Потом залезла обратно, от дыхания на холодном воздухе шел пар. Эладора дала ей платок, чтобы Барсетка вытерла когти и не запачкала свое новенькое траурное платье из бархата. – Спасибо, мисс, – сказала упырица. Она уселась на место. – Что это за штуки, там, в поле? Эладора посмотрела туда. – Лошади. – Ого. Они почти как на резьбе в церквях Хранителей! Красивее, чем рэптекины. Интересно, на что они похожи на вкус? – Городской упырь, куда деваться. – Жалко, что Карильон не смогла приехать. – Оно и к лучшему, – молвила Эладора. – Она никогда не была здесь счастлива. – «А я?» Она озирала бесконечные снежные поля и леса, маленькие деревенские дома и сараи. Седые небеса над седой землей. Она заметила быстрое движение высоко в облаках, седую завесу разорвал дракон, закружил над землей, выслеживая добычу. Эладора мысленно напомнила себе перекинуться словом с лириксианским послом. Драконы залетают слишком делеко от выделенных им угодий близ города; для договора о Перемирии в этом ущерб невелик, но нельзя закрывать глаза ни на что, касающееся занебесных чудовищ. Надо посоветоваться с Аликом, узнать, что у них есть на посла – мотивировать его решить этот вопрос без лишнего шума, а не рисковать оскорблением джирданской семьи, предъявляя претензии лично дракону. Дракон, разочарованный пустынным ландшафтом, скрылся в облаках. Вдалеке по мерзлому полю брел фермер с опущенной головой, он и не заметил громадной зверюги в небе. Похороны посетило больше народу, чем Эладора рассчитывала. Циничная часть ее разума предположила, что люди пришли сюда в основном просто погреться. Сафидистка Сильва просила кремировать себя на погребальном костре из священного дерева, а не опускать тело в трупную шахту. Костер воздвигли на небольшой деревенской площади посреди Вельдакра. Большинство скорбящих были односельчане, в основном родственники по линии Даттинов. Несколько младших сановников из Гвердона; епископ-другой из Хранителей. Мхари Воллер отсутствовала, однако, как гласила записка, роскошные духи с ароматом чудесных цветов были от нее. Эладору посадили в середине церкви, на ближнюю к алтарю скамью, к телу матери. И чередой брели мимо, принося обязательные соболезнования. Барсетка сидела в следующем от Эладоры ряду, положив в утешение когтистую лапу ей на плечо. «Какое же все это занудство, – думала Эладора. – Выхолощенный ритуал». Эти молитвы пустее смирительных псалмов в доме Джалех – такие поскуливания о милосердии не растревожат ни одного далекого бога. Она вспомнила здешний Фестиваль Цветов. Как ее заставляли выстаивать тут часами, в душной жаре. Держать ладони над зажженными свечками. Молить пламя свечи превратиться в огненный меч, вымаливать дары святости. «Гори», – думала Эладора. Зря она сюда приехала. Укол вошебным мечом должен был стать подобающим прощанием с Сильвой. Но необходимо соблюсти формальности. Они высидела всю долгую службу, пока ягодицы не затекли на твердом сиденье, пока тщательно напяленная маска скорби не переросла в честный оскал раздражения. Сельский священник произнес последнюю заупокойную молитву, и Сильву понесли на жервенник. Тело легкое, будто бы оно уже выгорело внутри, и осталось только закончить начатое. Эладора пошла за ними, на всякий случай. За последний год она повидала, как восстают из мертвых, и хотела убедиться наверняка. Несколько опоздавших подошли к ней проявить почтение, когда мать уже лежала на костре. Один из них, коротышка с длинным носом, ненадолго отвлек разговором сельского священника, а потом приблизился к Эладоре. Она его уже видела, только сразу не могла вспомнить, где именно. А потом вспомнила и с трудом превозмогла себя, удержавшись от возгласа. – Я просто хочу, чтобы вы знали, как мне жаль, – сказал король Беррик. – Я знал вашу мать последние несколько месяцев, пока мы оба гостили у патроса во дворце. Иногда мы с ней беседовали, когда она могла разговаривать. Она часто упоминала вас. Порой даже гордилась вами. – Король окинул взглядом площадь. – Она научила меня любить Гвердон. Любить, пусть даже на расстоянии. «Она была Тай». – Благодарю, ваша милость. И спасибо за то, что пришли. – Мне необходимо исполнить некоторые обязанности. До отъезда подойдите к священнику. Внезапный всплеск пламени отвлек собравшихся, и король воспользовался возможностью незаметно отбыть. Эладора стояла на холоде и смотрела, как тело матери горит и становится пеплом. Покосившаяся сельская усадьба в Вельдакре теперь принадлежит Эладоре. Слишком поздно, в Гвердон до темноты не вернуться, поэтому они с Барсеткой остаются здесь на ночь. Она повернула ключ и отперла заднюю дверь. Деревенский дом мало поменялся с тех пор, как Эладора поступила в университет. Затхлые книги, иконостас Хранимых Богов. Подтеки свечного воска. Шкатулку она положила на стол. – Что там? – спросила Барсетка. – После похорон я видела, как жрец передавал вам этот ящик. – М-мать доверила шкатулку ему, – ответила Эладора, – еще очень давно. Ее… ее прислал дедушка, тогда же, когда отправил к нам жить Карильон. Шкатулка с железными петлями была сделана из какого-то темного дерева. Защелка опечатана сургучом со знаком семьи Таев. Дотронувшись до печати, Эладора почувствовала озноб колдовства. На крышке начертаны обереги. – Что там внутри? – Барсетка принюхалась к ящичку. – Дневники моего деда, так сказал священник. Мать… захотела, чтобы я их взяла. – Зачем? Наследство. Предупреждение. Ловушка. Она не знала. Мать была чудовищем. Мать была святой. Она преобразила Хранителей, восстановила короля на престоле. Король всем ей обязан. Дедушка был чудовищем. Дедушка заложил и выстроил современный город, как он есть. Келкин всем ему обязан. Эладора прокалывает палец и срывает печать. Послесловие Писать книгу – все равно что прыгать со скалы. Вы шагаете с края, на мгновение наступает тишина, и вдруг вокруг вас все начинает происходить очень быстро и раздаются крики. Писать вторую книгу – все равно что пытаться сделать второй шаг в воздухе. Это определенно опыт. Большое спасибо моему британскому редактору Эмили Байрон, которая превратила мою оригинальную рукопись в нечто гораздо лучшее, Брэдли и Джоанне, Назии и всем остальным в Orbit (особенно многострадальным корректорам, которые терпят такой текст, как «это Кракен, и это кракен, а это Кракен – вещь, что может быть кракенами»). Спасибо также моему агенту Джону Джарролду. И снова я благословлен обложкой Ричарда Андерсона. Стихотворение адаптировано из стихотворения Хью Макдиармида «Midnight» и любезно предоставлено Carcanet Press. Оригинальное стихотворение (а) прекрасно и (б) полно теней остальной Шотландии.