Думаю, теперь самое время. Девушка-кракен Наолы была дохловатым созданьем. В отличие от разлапистых громадных полипов в заливе, она не изжила признаки человека. Ноги у нее сплелись в русалочий хвост, руки выросли в длину и разветвились, только бледные щупальца венчали остаточные людские кисти. Однако туловище в основном человечье и на спине свежие раны от пуль. Лицо тоже женское, только голос пропал. Она толкала плот по затопленным переходам. Навевала вокруг чудо Кракена: преобразовывала вещество в нормальную воду, чтобы плыть, потом забирала воду обратно, замещая жидким стеклом. Кракен подчинил себе моря, но святая Наолы брала их у него понемногу на время. Когда она творила чудо, с ладоней на щупальцах сбегала серебристая вода. Они плыли по ущельям бывших улиц. Огибали рифы мусора, намытого из жилищ, трактиров и фабрик. Здания пусты – на улицах нет даже трупов. Поначалу Теревант подумал, что здесь необычайно успешно провели эвакуацию, но вскоре сообразил, что все тела успели достаться тем или иным богам. Мертвых растащили ради похоронных обрядов, чтобы накормить богов подонками душ из останков. Они миновали развалины церкви Нищего Праведника, одной из старейших в городе. Запачканные оконные стекла расколоты, опрокинута колокольня. Алтарь Хранимых Богов сбросили, и теперь в нефе[1] восседало творение Дымного Искусника, в окружении благовонных курильниц и пляшущих силуэтов из битых стекляшек. Богоявление извратило эту часть Старого города. Корабли-храмы укоренились в земле. Башенная многоэтажка по мере возвышения обращалась в дым, твердые нижние ярусы размазывались тускло-бурым туманом, сохранявшим форму здания. Бол Благословенный притязал на старый Морской Привоз, и теперь под нежидкой водой бились по-настоящему золотые рыбки. Враг окружал со всех сторон. На крышах восседали умуршиксы. Когда плот проходил под низко нависшей тучей, вспышкой взрыва осветились зародыши, копошащиеся во чреве Облачной Роженицы. В тесноте переулков поджидали жуткие твари, порождения безумья богов. Посреди хаоса окопалась ишмирская морская пехота – их держали в запасе, пока богам не потребуется новый святой, не потребуется новая душа, чтобы в равной пропорции ее вознести и пожрать. Разлив наводнения морщинила рябь, шатались дома – это божьи отродья бродили по захваченному городу. Все изготовились к контратаке Хайта, ждали встречи с легионом мертвых солдат, выступивших со Святого холма за заветным мечом. Ишмирцы высматривали мертвых, а не живых. Теревант плыл на плоту с наемниками, а греб им кракен. В чаду и тумане истерзанного города их было легко прозевать. Никто не заступил им дорогу на их пути в самое сердце Мойки. Наемники Наолы – бывалые ветераны Божьей войны. Сбились в кучу, держа наготове оружие, к доспехам приклепаны рассеивающие обереги. Одновременно внахлест бубнили молитвы. Внимательно следили, нет ли у кого признаков религиозного экстаза или божественного откровения. Наола сидела на середине плота возле Тереванта. – Ты – самый драгоценный, – прошептала она, будто давала обещание. Они миновали руины большого зала, и Наола объяснила, что прежде отсюда командовали главари Братства, старой городской гильдии воров. Огромные черные пауки ползали по выбитым окнам, оплетая серой пеленой целое здание. Эти выбитые окна напоминали Тереванту сетку зрачков наблюдавшего за городом насекомого. Хотя девушка-кракен лишена голоса, было видно, как она утомилась. С каким напряжением толкала плот. Они уже приближались к Болотной площади. Меч должен быть где-то неподалеку. Теревант закрыл глаза. Вытянул руку. Тогда, в поезде, он чувствовал фамильный меч даже в сумке, не прикасаясь к нему. Он почувствует своих предков. Связь обязательно проявится. «Дыши. Сконцентрируйся». Он представил себя в домашнем поместье. Играет в роще с Ольтиком и Лис. Ольтик вечно забирался на дерево выше его. Внутренним взором Теревант всмотрелся в верхушки деревьев, представляя, как там, в развилке ветвей, засел брат. Мысленный образ леса заколыхался. Сквозь него дунуло дыхание урагана, сгибая деревья. Послышался рев. Теперь ближе. Он начал молиться. Всяк на плоту читал молитвы на незнакомом ему наречии. Его язык, губы, горло уже ему не подвластны. Он открыл глаза и увидел богиню. Пеш, Царица Львов, Богиня Войны, переступила через их плот. Она вышагивала к виадуку Герцогини – к падению города. Следом за ней по улицам рыскали львиные духи. Творения ее гнева пробегали по воде и учуяли близкое присутствие Тереванта и наемников. Они слишком далеко зашли. И попали в капкан. Последним участком Нового города, который в апофеозе наворожил Шпат, была укромная заводь с маленькой пристанью, сотворенной из того же чудо-камня, что и все остальное. Это был выход, открытая дверь. Последняя мысль Шпата при жизни оказалась о том, что Карильон должна бежать из Гвердона, вырваться из-под беспросветной тени семьи и Черных Железных Богов. Но тогда она отказалась бежать. А теперь вернулась на это место. Каменный край пристани конвульсивно содрогнулся и замерцал – а потом изверг новое чудо. Новое сотворение – это Кари впитала его в себя и огранила своим сознанием, расчертила по воспоминаниям из прожитой в море жизни. Каменный корабль, с корпусом толщиной в яичную скорлупу и стройными мачтами. Он засиял, обретая устойчивость на перекатах волн. Развернулись паруса из застывшего лунного света. Это было воплощение невозможного, парусник из мечты. Когда Карильон улизнула из дома Сильвы в Вельдакре и бежала к морю, то молилась, чтобы ее встретил именно такой корабль. О команде скаливших зубы упырей ей в детстве не грезилось, но было радостно их тут найти. Она перелезла через борт, ощупала каменные снасти. Сквозь корабль струилась Шпатова жизнь, но корпус мал и вместил лишь клочок его разума. Им досталось с собой только напутствие, но не прощание. – Прекрасно! – выкрикнула она. – Курс на Чуткий! Крыс ухмыльнулся и на языке упырей провыл приказ – и они отчалили. Судно влекли вперед не земные ветра – но и шло оно не по земному морю. Кракен похитил воды залива; Шпат боролся за власть над морем, превращая его в молочно-белую жидкость. Корпус заскрипел, столкнувшись с первыми чудесами: проклятием Кракена на неудачу и мель. «Полноценная атака произойдет позже, – догадывалась Кари, – ныне внимание Ишмирских божеств обращено к городу». Но стычки со святыми не избежать. Щупальца вытянулись из-под нежидкой воды, пробуя ухватить и потопить команду – но упыри сильнее людей, и у них есть когти с зубами. Когда одно щупальце захотело обхватить Крыса, он вонзил когти в студенистую плоть, полностью выволок святого кракена из океана и выбивал о палубу, пока тот не сдох. Упыри устроили пир. Они скользили по воде быстрее любого смертного судна. Кари восторженно радовалась невероятному изяществу их творения. Корабль получился воровской, мечта контрабандиста. Ободрившись, она старалась не думать об источавших дух усилиях, уходящих на поддержание чуда. Шпат – не бог; у него нет верной паствы, тайные обряды не питают его осадком душ. Он неспособен пополнить силы – а в этой вылазке они тратили их безоглядно. Они уже подплывали к острову. В море вокруг Чуткого вернулась обычная вода – Кракен отозвал свое жестокое благословение, – но место крушения «Великой Отповеди» окружало кольцо испарений. – Кислотное семя, – прошелестел один упырь. Это боевое вещество медленно растворялось в морской воде и высвобождало алхимические соединения, которые проедят корпус корабля, вздумавшего прорвать блокаду. – Защищайте глаза, – крикнула Кари. Сама натянула на лицо противогаз, и пока корабль не влетел в облако пара, несколько секунд сожалела о том, что не подготовилась тщательней. Преисподняя приняла их – но ненадолго. Пока над ней проносился туман, Кари свернулась в клубок, стараясь закрыть незащищенную кожу. Туман проникал исподтишка, смешивался с потом, капал струйками тянущей боли. На коже вздулись волдыри. Отказывали фильтры на маске, ей стало нечем дышать. Она задержала дыхание, крепко зажмурилась и стала смотреть зрением корабля. Они заблудились в едкой мгле. Упыри попрочнее, чем Кари, но и они обжигались до мяса. Они укрывались на палубе, урчали, кряхтели от боли. Только Крыс способен был вытерпеть облако, не поморщась. Он отошел на корму, опустил на руль свой массивный коготь. Другой лапой приобнял голову Кари, прикрыв ей затылок. Прозвучала страшная серия скрипов и хрустов из корпуса. Отшелушивалась каменная оболочка, проеденная кислотой. Недавно сияющее судно уже напоминало жертву каменной хвори: в чешуйках и оспинах сочащихся язвочек. Но они прорвались, они уже в чистой воде внутри смертоносного кольца. – НАВАЛИСЬ, – проревел Крыс. – ПОДНИМАЕМ! Кари сосредоточилась. Шпат слишком далеко – придание формы камню полностью на ней. Суденышко задрожало, когда она выпустила из него каменные шипы, дотягиваясь до затонувшего исполина. «Все как в Новом городе», – повторяла она себе. На грани себя Шпат сплетал старое и новое, перемежал смертное и божественное. «Все как на Гетис Роу», – где занебесное притерлось к угрюмым улочкам Мойки. Каменные шипы разделялись, становясь гарпунами, становясь крючьями, вгрызались в разбитый корабль, тянули его на поверхность. Она уже чуяла божью бомбу. Бомба совсем близко. Вопит, взывает к ней. Их корабль накренился. Вода побежала по ногам Кари. Она смутно сознавала, что они зачерпнули воды, что слишком много материала корабля она потратила, чтобы наворожить этот невероятный коготь. «Отповедь» в десять раз больше них, и она совершенно ничего не понимала в том, что творит. Ей казалось, что это будет похоже на взлом замка, но оказалось скорее сродни спасению утопающего. Ее утянет в глубину вместе с «Отповедью». Всех их утянет. «Заткнуть пробоину в корпусе», – подумала она, но корпус оказался тверд. Божественная благодать, заключенная в камне, покрылась известью и выветрилась. Камнем уходит на дно. Теревант вцепился в их плотик, когда Наола бахнула из пистолета по ближайшему львиному духу. Пуля просвистела прямо сквозь сущность. – Доперло, – буркнула она. – Дело дрянь. Они материальны, только когда убивают. – Другие наемники выставили ружья, наблюдая за кружением львиц. Когда один из Восьмерки будет умирать, остальные смогут нанести удар. То, что кто-то из них обречен, не вызывало вопросов. – Сиди на плоту, – пробормотала Наола, пока перезаряжалась. Винтовка Тереванта против духов столь же бесполезна. Он просто багаж. Драгоценный. Двести хайитянских солдат высадились на Эскалиндском взморье. Назад уплыли только семьдесят два. И лишь около дюжины живы поныне, но в каждом из них – живом или мертвом – поселилась война. Божья война поехала с ним домой в Хайт, пристала к нему, но не как запах или грязное пятно, но как похабная мыслишка, которая никак не вылетит из головы. Его рассудок – прифронтовая полоса. На Божью войну призван весь мир. Целый мир – поле битвы, даже в краях наподобие Гвердона, где сражения только сейчас обрели материальную плоть. Духовная война свирепствовала здесь намного раньше. Им овладел безрассудный порыв. Он стянул с пальца перстень с печатью, сунул Наоле в карман – если они выберутся отсюда, то получат заслуженную оплату – и спрыгнул с плота, уходя по колено в воду. Наола на него заорала, но он уже бежал, расплескивая грязь. Львицы взревели и помчались за ним. Может, хоть наемники сумеют скрыться. Он бежал по затопленным улицам. Земля тряслась под поступью богини, и рев духов в погоне за ним складывался в воинский хорал. Он припустил в гору, к подножию лестницы. Он умрет, став спиной к ограде Замкового холма, такое решение. Львицы умерили ради него свою прыть. Играли с ним. Загоняли. Уклоняясь, он забежал в разрушенную постройку, прежний храм культа Последних Дней. Внутри провоняло вином и рвотой – фанатики конца света праздновали захват, плясали и упивались вусмерть, когда сверху на них обрушивались волны Кракена. Война повсюду вокруг. Ружейный огонь и лязг мечей на Замковом холме. Тела срываются вниз – бой идет высоко на утесах. Морская пушка лупит из гавани. Боги схватились в небе над Священным холмом. Рабендат говорил ему, что по железной дороге из Хайта спешат новые войска, легионы еще трех Домов пересекли границу. Львиный дух возник рядом с ним, взмахнул когтем. Он свернул в дверь. Первый этаж заброшен, щепки мебели и прочий сор плавали в воде. На ступеньках испуганные лица. Дети прижались друг к дружке, смотрели на него с лесничного пролета. Расплескивая воду, он ринулся на разбитую лестницу. Дети не издали ни звука. – Прячьтесь! – повторял он, заталкивая их в первую попавшуюся дверь. Отсюда он увидел внутри стопки постельного белья, какую-то темную кучу на полу и у дальней стены самодельную часовню, украшенную подсвечниками. На стене был криво вырезан лев, и рядом священные знаки Пеш. Стояла миска, а в ней, должно быть, какой-то красный мясистый фрукт. Он понесся вверх по ступенькам. Львиные духи не сбавляли ход, перескакивали с этажа на этаж, проходили сквозь стены. Там, у недоделанной часовни, громоздились тела, осознал он, вот что за куча то была на полу. Жертвоприношение Пеш? Близость богини вдохновила на поклонение тех, кто никогда и не слыхал Ее имени? Взбираясь наверх, он не мог внятно думать. Ужас вскипал в мозгу. На пути попадались новые комнаты, в них вповалку лежали трупы. Война прибрала к себе и Ольтика, и Ванта. Их убийства мелким волнением бились о берег в предвестии надвигающейся бури. До начала войны чудес боги вторгались в Гвердон своими смертными проводниками – это та же самая война, и она уже шла. Через люк он вылез на крышу. Остатки от виадука Герцогини маячили вдалеке. Под ним в низине между Замковым и Священным холмами выстраивались хайитянские батальоны – начищенные доспехи и вычищенная кость. Навстречу им, несколько сот футов роста, неуязвимая и окутанная славой, шагала Пеш. Теревант пал на колени. Хайтские снайперы открыли по богине огонь. Их пули обращались в молитвы. Хайтские мечники ринулись на Нее, кололи Ей стопы, рубили могучие лапы. Пеш смеялась, когда Ей пускали кровь. Она махнула одним когтем, глубоко взрезая скалы Замкового холма. Оползень похоронил половину хайитянских сил, запрудил реку, сминая склады и пивные на всей длине берега. Один из львов воплотился на соседней крыше: черепица затрещала, когда дух обрел вещественный облик. Крадучись, двинулся в сторону человека, глаза засверкали. Теревант поднял винтовку – и сбросил ее с крыши вниз. Она закрутилась в воздухе и шлепнулась в воду. – Нет. – Богохульство, – сказала богиня. Она говорила устами льва, стоящего перед ним, но то была сама Пеш. Все на войне есть Пеш. – Война священна. – Нет, – снова повторил Теревант. Он закрыл глаза, представляя себя в роще возле родового поместья. И ждал, когда сомкнутся львиные челюсти. Но богиня тоже оказалась с ним там, в лесу. – Ты еще не поднял меч, а я уже знала тебя. А как же нет, о, сын Хайта, наследник завоевателей? Велика моя любовь к тебе. Тысячу поколений вы приносили мне жертвы огнем и мечом. – Я тебе никогда не служил! Коготь Пеш погладил его щеку, его подбородок. – Все войны – мои. Все войны священны. Мои соперники будут расчленены, я съем их сердца и воздвигну свое знамя на руинах их храмов. Ты до сих пор бредешь в моей тени Эскалинда и будешь бродить вовек. Не я ли вызволила тебя из тенет моего брата, когда ты святотатствовал, сбитый с пути коварной ложью? Не ищешь ли ты отмщения?