Шпион уже хотел приступить к изложению своей правдоподобной выдумки, но губы Алика не захотели ему содействовать. Лишь вымолвили: – Да. – Шпион постарался скрыть прозвеневшую тревогу и свой гнев на такую беспросветную тупость. Все дело в успокоительном газе – должно быть, газ мутит рассудок и оглупляет мысли. Эддер глотнул новую порцию чистого воздуха из дыхательного забрала. Улыбнулся шпиону, словно разгадал замешательство Алика. – Он был избран Ткачом Судеб? – Ему оказали честь стать избранником. У нас Ткачу Судеб поклонялись иначе. Не так, как в Ишмире. Наш Паук ткал достойную судьбу для всех жителей города, и избранные жрецы могли странствовать по его сетям, прозревая будущее. – Но Севераст пал и отныне завоеван Праведным Царством Ишмиры, – проронил дознаватель в маске с лязгом победного упоения в голосе. – Продолжал ли ваш Эмлин поклоняться Ткачу Судеб впоследствии? – Иногда. – Посещал ли он Папирусные гробницы? Ишмирский храм Паука? – Вероятно, один или два раза. – Проявлял ли он какой-нибудь сверхъестественный дар? – спросил Эддер. Его перо черкало заметки в блокноте. Замаскированный дознаватель сидел неподвижно, только линзы щелкали при оборотах и немного подрагивала рука у пистолета на поясе. – Нет. – Посещал ли он когда-нибудь, – мягко спросил Эддер, – часовни, посвященные Ткачу Судеб? Вообще любые святые места в городе? Шпион воспользовался предоставленным шансом. Он быстро заговорил, сноровисто развешивая ложь, пока Алик не успел вмешаться. Его слова ниспадали скрепляющим заговором, вершили участь мальчика, как и участь целого города. – Не знаю. Мы встречались с Анной. Без Тандера, где он – мне неизвестно. Но Анна как-то раз увела мальчика с собой посреди ночи. Куда-то на Часовенную улицу. – Когда? – Дознаватель в маске. – Вроде бы с неделю тому. – Для чего? – Наверно, как мне кажется… Эмлин мог отправить послание. То есть Анна, с его помощью. В Ишмиру. Призвать их. Эддер сделал очередную запись. Пока писал, рука у него затряслась. Он посмотрел на задрапированного напарника. – Извольте, мы на минутку. Двое розыскников на некоторое время вышли из комнаты. Затем Эддер вернулся один. – Что теперь будет со мной? – спросил шпион. – Вас вернут на материк. Чуткий предназначен лишь для осиянных богами. У городского дозора к вам еще будут вопросы, но уже не у нашего управления. Ждите здесь, пока вас не вызовут. – А с Эмлином? – спросил шпион. – Боюсь, ему придется остаться здесь, – сказал Эддер. – Можно мне с ним повидаться? Эддер посмотрел на шпиона, затем покачал головой: – Нет. Над водой разнесся гудок далекой сирены – механический духовой горн проревел предупредительный сигнал. – Но если вы хотите ему что-нибудь передать на словах, – продолжал Эддер, – то ему передадут. Я прослежу. «Лжет», – подумал шпион. – Нет, ничего. Передавать нечего. Люди, которые вывели Эмлина из его камеры, обращались с ним мягко. На них защитные мантии, какого-то серебряного шитья, под капюшонами большие очки. Он раньше видел алхимиков в таких же накидках. Осторожно, словно он ядовитый, его повели от круга камер, вбок от зеркальной башни. Держаться собранно ему нелегко – голова как будто набита хлопковым пухом, – но он знал, как надо себя вести. «Вживайся в личину», – велел Алик. Он – сын Алика, все это прискорбное недоразумение. Алик рядом и как-нибудь все утрясет. Впарит пристойное объяснение. Увезет его домой, в Гвердон. А под этой скорлупой, под его маской сидел безымянный мальчишка из Папирусных гробниц. Посвященный Пауку святой, которого натаскивали жрецы. Он осознавал, что согрешил, когда отрекся от бога, но ведь потом был прощен! На лице стигматы, надо ли иного доказательства любви Ткача Судеб?! Ему уготовано место в Праведном Царстве, и Ишмира скоро грядет. Гвердон будет завоеван – как Севераст, как Маттаур, как все остальные края, и когда война завершится, ему воздастся заслуженная честь. Мальчик не чувствовал страха, когда его выводили за главные ворота тюрьмы. При виде моря сердце Эмлина подскочило – может, отец уже ждет возле лодки? Но причал пуст, и алхимики в плащах свернули под стену старого форта, вдоль каменистого берега. Его вели к скалистому выступу за отмелью на мористой стороне Чуткого. Там трудились другие фигуры, облаченные в мантии. Они собрали какую-то машину, нечто вроде трона, обнесенного клеткой. Бесформенного – в спицах и проводах, с сиденьем из стали и орихалка. Имелись у механизма и другие детали – емкости, где среди пузырей плескались какие-то неясные тени, потрескивающие эфирные баки, обереги повышенной мощности. Конвоиры Эмлина помогали ему переступать через толстые эфирные кабели и трубы, что пролегали между машиной и фортом. – Что это? – спросил он, но ему не ответили. Здесь, снаружи, воздух чист, и голова прояснилась. Он чувствовал, как вздыбливаются густые паучьи волоски у него на затылке. В нем пробуждалось особое восприятие. Тени больше не казались ему темнотой. На алхимиках заговоренные мантии, их специально выделали, чтобы блокировать чудеса, но если бы он подналег, то, наверно, смог бы пробиться сквозь их ткань. Рот затопило слюной, с легким привкусом Яда Неотвратимого. Силы его прибывали. Приблизившись, он разглядел на этом кресле женщину. И узнал ее – ту самую, с идолками Кракена на судне Дредгера. Она не Кракенова святая, но все же поддерживает неустойчивую связь со своим богом. Поддерживала. Алхимики сняли с сиденья ее покосившийся труп. Мотнулась голова, через рот вырвались струйки кровавой морской воды из залитых легких. Вода брызнула на камни и провода у ее ног. Двое алхимиков понесли ее мимо Эмлина. Ее обезобразило прикосновение божества. Пальцы, ныне обратившиеся в поникшие щупальца, вяло волочились следом. Кожа под руками алхимиков лопалась, и из ран часто капала вода. Он расправил плечи. Алик придет за ним. Или если нет, то здесь он и умрет. Ткач Судеб примет его душу. Выживет ли он или погибнет – при любом исходе его вера обретет воздаяние. – Сядь сюда, пожалуйста, – скомандовал один из алхимиков. – А если не буду? Они навалились на него, четверо или пятеро, грубая ткань перчаток оцарапала его кожу. Силой впихнули в кресло. Набросили тугие металлические цепи поперек груди и застегнули их. Сиденье предназначалось для взрослого, поэтому им пришлось подсунуть под него скомканную накидку, чтобы усадить повыше. На локтях и запястьях затянули кожаные ремни. Он не заплакал. Не закричал. Он будет храбрым. Один из алхимиков замкнул выключатель, и внезапно Эмлина со всех сторон окутала сила. Сила поднимала его, будто душу вынули из тела и возносили к божьему царству. Он уставился на алхимика – тот изучал приборную панель, подсоединенную к машине. Под накидкой у мужчины лицо, под лицом – череп, под черепом – мозг, а там кружевная паутина мыслей… «Передаем в башню, что у нас тут готово, надо отбить сигнал на материк. Доставить идола». Промелькнуло изваяние из часовни, восемь ног под священной тенью, восемь всевидящих глаз… А затем алхимик дернул рубильник обратно, и сила ушла, и чудо закончилось. Алхимики пошли от машины обратно. Назад по каменистой отмели. Одни приподнимали подолы и поскорее трусили в форт. Другие глядели на море, как будто ждали корабль. Каждый внимательно следил, чтобы не коснуться воды. Но Эмлин уже увидел, что ему нужно. Или за ним придет Алик, или явится сам Ткач Судеб – и он будет спасен. Не нужно бояться. Даже сейчас, одинокий на огрызке скалы, привязанный по рукам и ногам к отвратительному механизму, он не трусил. Он знал, что его любят. И верил, что его спасут. По городским улицам шел мертвец. Он двигался против потока толпы, поэтому ему приходилось все время проталкиваться до самого Мыса Королевы. Прохожие бормотали извинения, чертыхались или ничего не говорили, пихаясь. Гвердон знаменит своей невежливостью – сравните с закоснелыми манерами Хайта. Правда, сам он не отваживался на извинения вслух. А немногие, замечавшие маску, мигом отступали и освобождали проход. В руке он сжимал послание, поступившее в посольство. По всем правилам ему нельзя здесь находиться – неусыпных запрещено выпускать из посольства без разрешения. Но посол погиб, леди Эревешич и Теревант куда-то пропали, и Первый секретарь тоже ушел, забрав с собой почти весь неусыпный гарнизон. Только Йорас и Перальт остались бесконечно обходить мраморные коридоры, надзирать за пустыми кабинетами и приемными залами, стоять на карауле у ворот. Нести неусыпную службу. Йорас погиб, исполняя долг перед Короной, в составе Девятого стрелкового полка. Став коронным неусыпным, Йорас начал служить непосредственно государству. Его верность предназначалась одной лишь Короне, а не Бюро или одному из Домов. Никакого внутреннего конфликта это не вызвало – в жизни Йорас не встречал ни одного Дома, достойного, чтобы за него умереть, не говоря о Бюро. Когда он был жив, взаимоотношения Домов и Бюро проносились грозовыми тучами и сталкивались где-то наверху, выше его головы. А ныне его вознесли в некую заоблачную небесную область, возвышенную и морозную, и всем их проискам не достать до его высоты. Его смерть посвящена одной лишь Короне. Но он знал Тереванта при жизни, а в мертвецах служит всего-то год. Время еще не сглодало с его костей память о дружбе. Сообщение написано в спешке, но с полной ясностью действий. Ему следует прибыть на закате солнца к определенной двери крепости на Мысу Королевы. Ему нельзя никому об этом говорить, нельзя задавать никаких вопросов. Подписи нет. Мертвые не славятся любопытством, не исключение и Йорас. Он не выказал удивления, когда открылась дверь и маленькая, темноглазая дама поманила его внутрь. Должно быть, она и есть знаменитая доктор Рамигос. – Тебя здесь нет, уговор? Все ради Тереванта Эревешича, и если ты не сделаешь, как я скажу, то за это заплатит он. Итак, ты меня понял? – Да. – Вообще-то нет, но нехватку любопытства неусыпные возмещают непоколебимой верностью. Доктор Рамигос шепнула заклинание. Неусыпные поустойчивей к колдовству, чем живые; Йорас успел повидать, как чародеи валятся в отключку или испускают кровь из глаз, тщетно пытаясь навести чары на его оживленные кости. Рамигос все-таки сумела его зачаровать, только никак не могла отдышаться, пока они шли по коридору. Заклинание отводило взгляд посторонним – горстка людей, попавшихся им в переходах под главной гвердонской крепостью, и глазом не повела на хайитянского солдата. Издалека заревели тревожные сирены. Рамигос вздохнула. – Еще не началось, – сказала она. – Хотелось бы мне взглянуть на машину в работе. Ай, ну и ладно. Потом было сказано «сюда», и она отперла морг. В помещении пыльно и, похоже, темно для человеческих глаз – он в мертвецах всего год, а уже позабыл о том, как живые ориентируются в этом мире. На полу лежит саван, будто случайно соскользнул со стола. Она подняла покрывало, а под ним… – Ого.