Он валится на твердый пол часовни, лицо пылает в муках от дюжины ран. Вопит, не в силах вынести боль. Закрывает, крепко жмурит глаза, заслоняясь от ужасного сияния Царицы Львов. Алик появляется рядом, помогает ему подняться, утирает лицо. Кровь течет по лбу Эмлина из шести ранок, стигматов Ткача Судеб. Со временем из этих ран могут прорезаться зрачки. – Кончено, – хрипло говорит Алик, обнимая мальчика. И они остаются в часовне вдвоем, все боги уже ушли. Таможенный пост на северном рубеже Гвердона с одним поездом мог бы, пожалуй, и справиться. В пограничники берут хорошо подготовленных дозорных, и в сторону Хайта смотрят дула исправных пушек. Начальника заставы подняли среди ночи по прибытии первого поезда. Он отправил на осмотр состава дежурный патруль, пока сам инспектировал дорожные документы. Дежурные в алхимических масках вглядывались в темноту за окнами вагонов, высматривали скрытые чудеса и уклоняющихся от досмотра святых. Полный абсурд, уж им-то известно: в Хайте не бывает святых, кроме оберегаемых, и разве мало вам явного чуда – сотни неусыпных солдат, терпеливо сидящих в вагонах. Изучение подорожной открыло прискорбное расхождение у Гвердона с Хайтом в понятиях касаемо смерти. Правила, регулирующие железнодорожное сообщение между двумя городами, строго ограничивали число хайитянских солдат, которым дозволено въезжать на территорию Гвердона. Но для гражданских давался куда более щедрый допуск. Командир эшелона улыбался, глядя на стража границы. Черепа всегда улыбаются. Что вы, все эти неусыпные солдаты сейчас в отпуске и в настоящий момент по букве закона солдатами не являются. Они не на службе, невооружены и в гражданском. Страж границы указал на то, что городом установлен еще более строгий предел пребывающей в Гвердоне нежити. «А, – сказал командир эшелона, – эти ожившие отпускники вовсе не собираются в город. В сам Гвердон они не войдут. Они едут на праздник в сельскую местность. А правила въезда гражданских не уточняют, живые эти гражданские или мертвые». Какой-то откровенный фарс. Начальник заставы мог приказать открыть по составу огонь из орудий. Он мог подорвать пути, отводя от города возможную угрозу. Но по железной дороге приближались новые огни, на подходе новые поезда. Таможенный пост будет сметен. Его и его пограничников просто вырежут. Еще ему поплохело, когда он представил завтрашние проблемы. За последние недели Хайт превысил объем закупок алхиморужия, и основные партии перевозили по рельсам, дабы избежать ишмирских кракенов или лириксианских воздушных пиратов. Благополучие города напрямую зависело от торговли. Что с ним сделает гильдия алхимиков, если он необоснованно закроет границу? Начальник поста скрежетал и пыхтел в такт холостым оборотам мотора за окном. Он опять перечитал правила, сверился с расписанием – под пытливым взором безглазого командира эшелона. Наконец раскопал старые дорожные карты. Компромисс был найден – благолепное решение. «У нас есть, – скрипел начальник, – выведенный из пользования разъезд, немного севернее Гвердона. Достаточно вместимый, чтобы принять все четыре «праздничных поезда». Он пошлет вперед сообщение, городской дозор направит отряд для наблюдения за разъездом. Убедиться, что «гражданские» хайитяне ведут себя хорошо». Командир эшелона оскалился ухмылкой и согласился. Пограничная стража конфисковала запалы от артиллерийских единиц состава, пообещав вернуть их, когда хайитяне покинут гвердонскую территорию. Хайитяне не возражали. Более того, сотрудничали, помогая разбирать механизмы орудий. Артиллерией управляют живые войска, а не мертвые. Мертвецы медленно учатся новым навыкам. Медленно, но упорно. Один за другим поезда проезжали пограничный пост. Один за другим, согласно приказу, они прибывали на запасной путь глухой ночью. Гвердон высился тенью на юго-востоке, изменчив и темен, бессонный в эту душную летнюю ночь. Глава 32 Первую ночь Теревант провел в дешевой гостинице в Мойке. Он не спал – а если и спал, то не помнил этого. Сон приносит кошмары, а кошмары неотличимы от яви. Второй день он снова провел в скитаниях, прятался, размышлял. Он чувствовал себя пустым сосудом, урной для душ, только без души – взамен у него в черепе громыхали вопросы. Ольтик мертв. Этот факт слишком велик, не укладывается в растрепанном сознании. Ему надо сосредоточиться на отдельных частях факта, тогда мысли перестанут блуждать. Он сейчас идет по узкому мосту, по обеим сторонам черная пучина. Ольтик мертв. В какой касте он скончался? Очевидно, не в неусыпных. Сумел ли он вовремя добраться до Меча Эревешичей, приняли ли его предки? Или скончался вне касты, позорно? Умер молителем, и его застрявшей душе мыкаться в оболочке плоти, пока некроманты не извлекут ее, а потом приспособят к делу в храме безымянного? Если Теревант перестанет думать, перестанет двигаться, то больше никогда не сдвинется с места. Ольтик мертв. Как его смогли убить? В его распоряжении был Меч Эревешичей, средство черпать силу, накопленную сотней поколений Эревешичей. Его непременно должны были захватить врасплох. Исподтишка, в момент слабости. Его убил кто-то, кому он верил. «Она обыграла нас обоих». Хайт зиждется на двух столпах: Великих Домах и Бюро. Это две руки государства под управлением бессмертной Короны. Об этом знает каждый школьник. Корона возжелала Гвердон, поэтому Дома и Бюро принялись за работу. Дома послали Ольтика – героя войны, живую легенду – ослепить своим блеском парламент, склонить его к союзу с Хайтом. Бюро отправило Лис провести в короли свою пешку. Чтобы Ольтик наверняка потерпел неудачу, Лис не отдавала ему меч. Она воспользовалась злополучным воскрешением Ванта – не воспользовалась ли она и дорожным происшествием у Грены, не подстроила ли вообще его сама? От осознания у Тереванта свело живот. «Вместо почетной охраны из неусыпных Лис попросила привезти меч меня, потому что знала – мною удастся манипулировать». Теревант заметил, что бормочет вслух. Прохожие на улице бросали на него косые взгляды. Он свернул в переулки, глубже забираясь в Мойку. Лис манипулировала им, Теревантом. Перехитрила Ольтика. Предала их доверие. Но… означает ли это, что Ольтика тоже убила она? Даже если она видела в Ольтике соперника за Корону и пошла бы на убийство ради величайшего приза во всем Хайте, то Ольтик был уже соперником побежденным. – Они… – сказал ему Лемюэль. Но Лемюэль – ставленник Лис. Это Лемюэль на Фестивале отправился за ним, вытащил его из теплой и надежной компании у костра Наолы. Теревант пощупал болезненную шишку на затылке. Он почти осязал, как под ушибленным черепом бурлят и перемешиваются мысли. А как быть с Даэринтом? Подозревал ли что-нибудь старый аристократ? И потому пытался уговорить Тереванта сбежать? Нет, не может этого быть – Даэринт первым делом обвинил Тереванта в убийстве. Даэринт ему не союзник. У Тереванта в городе нет ни единой живой души, на кого бы он мог рассчитывать. Гвердон полон неласковых взглядов. Повсюду стражники. Теревант вздрагивал каждый раз, минуя дозорного. Разносчики газет орали по всему городу о хайитянских войсках, ставших лагерем у черты города, и об убийстве хайитянского посла. Лишь вопрос времени, когда кто-нибудь его опознает. Смерть великая, да под плащом на нем до сих пор военная форма! Он повернул обратно к узким проулкам и покосившимся постройкам Мойки, полной мест, где б он мог приютиться, где людей больше интересовало содержимое его кошелька, а не принадлежность мундира. Ольтик мертв. Ольтик умер и не вернется. Теревант – последний Эревешич. От голода начала кружиться голова. Он отыскал лоток с готовой пищей, купил у одноногого продавца жареную рыбу с тушеными овощами. Когда Теревант полез в карман за монетой, то нашел там небольшой плотный прямоугольник визитной карточки. ЭЛАДОРА ДАТТИН, гласила визитка, ПОМОЩНИК ЧРЕЗВЫЧАЙНОГО КОМИТЕТА, и ниже указан адрес. Даттин. Он может пойти к Даттин. Только та книга по архитектуре лежит в его комнате в посольстве Хайта. Он мог бы прийти к ней и с пустыми руками, отдаться на ее милость, но это самая крайняя мера. Очередная таверна гостеприимно впустила его. Тут людно и шумно, горланят морские песни, пьют за возвращение короля, бубнят хмельные молитвы Святому Шторму и прочим морским владыкам. У мореходов душа широкая, приемлет всех – они посвящают молитвы любым божествам, что делят опеку над океаном. Он заказал выпивку и потягивал ее, выжидая нужный момент. Старался собраться с мыслями. Вокруг воронкой завивалась толпа посетителей, людское море, в котором ему грозило утонуть. Ольтик умер, так же как мать, как сестры – они утонули давным-давно. Ольтик мертв, как мертв отец, и что бы он сказал, увидав Тереванта в очередной таверне? Теревант схватился за карточку с адресом, повертел ее в руках – этакий талисман его смятенных чувств. И тогда вдруг в поле зрения появилось, выплыло из человеческой болтанки знакомое лицо. Вон там, через пару столиков сидит девушка с поезда. Шана. Она разговаривает с двумя мужчинами – то есть с одним мужчиной и одной горой затейливых доспехов, тело этого существа целиком скрыто под резиновыми патрубками и металлической обшивкой. Неизвестно, что там они обсуждают, но он услышал, как она упомянула одно имя. «Эдорик Вант». На другом конце города шпион напряженно ждал. Уже много, много дней прошло с посещения часовни. Знойных летних деньков, ярких, насыщенных, с ночами до того мимолетными, что, казалось, закат переходит в рассвет и настоящей темноты вовсе нет. А днем шпион – Алик, кандидат от партии промышленных либералов, поэтому он агитирует, он выступает, встречается с людьми по всему Новому городу. Слушает жалобы, вселяет надежды на светлое, благополучное будущее в Гвердоне, обещает достаток. Усыпляет их тревоги насчет войны, тогда как каждую ночь шпион крадется на крышу дома Джалех и смотрит в морскую даль. Перед нападением на Севераст вскипело небо, и в сердитых тучах проступали устрашающие божественные картины. Перед нападением на Севераст остекленело море. Перед нападением на Севераст было много предвестий и знаков. Изваяния ходили или истекали слезами. Тронутые богами умалишенные бродили по улицам, вереща о божьем гневе. Золотые монеты сделались на ощупь острее ножа, и по рыночным рядам побежала кровь. На улицу вышли и осиянные святостью убийцы, посланцы Ткача Судьбы из Ишмиры. Они поубивали святых Кракена из Севераста, чтобы те не смогли принять боевые обличья и дать отпор на море. Жрецов Паука убивали в храмах, обличая раскольниками и еретиками, пока тени их поедали. Перед тем как явились боги, было много знамений. В Гвердоне небеса безоблачны. В море, что плещет у берега Мойки, колышется мусор, вода там грязная, но это морская вода. Есть предвестья и знаки, но не те, которых он ждет. Город забеспокоился, его будоражит это жаркое лето. Возникают новые святые Хранимых Богов. Паства собирается на священном холме, чтобы хоть мельком увидеть нового короля. Люд возносит молитвы своим давним богам и получает в награду слабые, обрывочные чудеса. На взгляд простых гвердонцев – изумительные, ведь тут двести лет никто не видывал полноценного божественного вмешательства. Тем временем убит посол Хайта, и оба правительства обмениваются гневными письмами. Хайитянские войска перешли границу, расположились под городом, но боевых действий пока что нет, стороны конфликта лишь заявляют о себе и машут флагами. Летели дни, и никаких намеков на вторжение. «Великая Отповедь» с ее грозным оружием покачивалась на волне у причала. Алик смеялся, заводил друзей, устраивал собрания в зале промлибов, улыбался. Алик, вот сволочь, счастлив. Он тратил деньги промлибов на целебные мази для ран Эмлина. Встречался с Эладорой, с Огилви, с другими новыми приятелями. Шпион уже не находил в себе терпения, а ведь издавна слыл терпеливым. Летели дни, и ранки на лице Эмлина открывались заново каждую ночь. Теревант расположился в таверне так, чтобы не попасться на глаза Шане. Ясно, что она не та, за кого себя выдавала в поезде у Грены, никакая она не драгоценная дочь преуспевающего купца. Если в той сказочке была доля правды, то отец ее давным-давно обанкротился, а дочка научилась выживать на улицах. Она пререкалась с теми мужчинами, упрашивала их, но что бы ни хотела продать, тот, в доспехах, не покупал. Через несколько минут он встал – костюм выдохнул выхлоп пара – и зашагал восвояси. Несмотря на его объем, толпа полностью расступилась, освобождая ему проход. Кем бы ни был доспешный, в Мойке его уважали. Другой проследовал за ним, как и бакланья башка, громила-телохранитель, поставленный при входе в таверну. Теревант гадал, чем Шана привлекла интерес такого деятеля. Шана попыталась ускользнуть через черный ход. Теревант поспешно бросил на стойку пару монет и двинулся за ней. Она торопливо шла по улицам, пригнув голову, пружинистая, как бродячая кошка. Он поравнялся с ней. – Шана? Она едва не дала деру, но он воскликнул: – Мне только поговорить! – Тут же сквозь нее пробежала судорога, бросила ее на колени. Лицо искривилось. На минуту оно приобрело выражение, которое жутко напомнило ему мать. «Она прикасалась к мечу», – вспомнил он. Все души оберегаемых Эревешичей ненадолго смешались с ее душой, прежде чем отвергнуть, как неподходящего носителя. Она поднялась и стала перед ним в ожидании, как к земле приросла.