Карина этого и не требовала. — Вы хорошо знакомы с хозяином квартиры? — вдруг повернулся к ней Кабиров, словно осененный внезапной догадкой. — Нет, — сказала Карина, — почти не знакомы. Мне дала его телефон моя начальница. — А он… не армянин? — Леонид Викторович? Нет. — И не азербайджанец? Русский? — Наверное, русский, — подумав, сказала Карина. — Во всяком случае не «лицо кавказской национальности». — Но он знал, что вы армяне, когда сдавал вам квартиру? — Знал, — ответила Карина, — я сама ему сказала. Еще заранее, по телефону. — И как он отреагировал? — Да нормально отреагировал. Сказал, что ему главное, чтобы вовремя платили. А почему вы спрашиваете? — Да потому что я могу побиться об заклад, как говорили в старину, что эти чертовы бумажки попали к вам в дом не случайно! А кто их мог легче всего подложить, если не хозяин? Кто знал, что в квартиру въедет армянская семья? Кто спокойно туда входит? Карина невольно поежилась. Их уютный дом, их первое семейное пристанище, вдруг показалось чужим и враждебным. — Но зачем? — жалобно спросила она. — Для чего? — Хороший вопрос, Карина. Для этого надо вообще понимать, для чего людей одной национальности натравливают на других. Боюсь, в двух словах я вам этого не объясню. А разгадать тайну листовок из вашей квартиры… О боже, и здесь тайны, подумала Карина. Все эти расследования — как наркотик: стоит один раз попробовать, и уже от них не избавишься. Она вспомнила, как в шесть или семь лет впервые узнала, откуда берутся дети и чем отличается мужское тело от женского. На девочку-первоклассницу эта новость произвела такое впечатление, что некоторое время она не могла спокойно смотреть на всех окружающих мужчин, каждый раз с ужасом думая только о том, что у них есть это. Детская комедия, в которой взрослый герой появлялся без брюк, замотанный в полотенце, казалась ей верхом неприличия, — ведь там, под полотенцем… Сейчас нечто похожее происходило с детективными сюжетами. Тайны скрывались под всеми полотенцами, почти каждый человек носил в себе загадку, словно признак половой принадлежности. На лестничной клетке обычного дома оказывается труп, а в ее квартиру кто-то с непонятной целью подбрасывает подстрекательские листовки. Неужели жизнь всегда была такой, просто Карина по молодости лет этого не знала и не замечала? А может, наоборот — ужас первого открытия пройдет и она прекратит обращать внимание на происходящие вокруг преступления, как в детстве перестала задумываться о том, что есть у мужчин?.. — …Или стравить лично нас с вами, — закончил профессор, который развивал свою мысль, пока Карина думала о тайнах и загадках. — Стравить? — недоуменно повторила она. Какая глупость! Этого не может быть, потому что… — Мурат Гусейнович! — воскликнула она. — Но раз нас хотели стравить, то почему эти листочки были на азербайджанском? Ведь ни я, ни мой муж его не знаем. Мы могли вообще не понять, что это за язык, могли выбросить бумажки не глядя. Саша совершенно случайно узнал, что вы живете рядом, и посоветовал мне отнести их вам. Кабиров замолчал, озадаченно глядя на нее. — И потом, — воодушевившись, продолжала Карина, — если бы это сделал наш хозяин или другой русский человек, он бы подкинул листовки на русском языке. Откуда у него азербайджанские? Она торжествующе улыбнулась, приглашая профессора разделить ее радость оттого, что можно снять подозрения по крайней мере с Леонида Викторовича. Было бы очень неприятно думать плохое о человеке, от которого зависишь и к которому, наоборот, должен испытывать благодарность. Может, Кабиров вообще ошибается, и бумажки оказались на ее балконе без всякого злого умысла, остались от прежних жильцов. И вовсе не на каждом углу встречается в жизни зловещая тайна… Но Мурат Гусейнович не обрадовался, а напротив, помрачнел. Он перестал бегать по комнате, снова уселся перед ней и уныло уставился в пол. — В самом деле, — произнес он упавшим голосом. — Откуда же азербайджанские? Азербайджанские листовки могут быть только у азербайджанцев. Правильно, Карина? Вы это хотели сказать? Да вовсе она не хотела это сказать! Неужели он принял на свой счет?.. — Мурат Гусейнович, — проворковала она тем елейным голосом, которым уговаривала клиенток прийти на стрижку в неудобное для них время, — я прекрасно знаю, что вы тут ни при чем. Мне очень жаль, что я эту гадость принесла к вам в дом. Лучше бы я их выбросила, честное слово. — Совсем не лучше, совсем не лучше, — пробормотал профессор себе под нос. — Придется этим заняться. Ах, черт, как не хочется! А главное, сейчас все равно ничего не выяснишь. Ну ладно, вот кончатся эти десять дней сурка… Заметив Каринин недоумевающий взгляд, он улыбнулся, но улыбка вышла грустной и усталой. Мурат Гусейнович даже как будто постарел за последние несколько минут. И все оттого, что она обратила его внимание на азербайджанский язык и рухнула версия с неизвестными сеятелями раздора?.. — «День сурка» — это такой фильм, — пояснил Кабиров. — Не смотрели? Его буквально на днях по телевизору показывали. Там герой вдруг начинает каждое утро попадать в один и тот же день и никак не может из него выбраться. Мой старший сын очень любит эту картину. А внучка называет ее «День сырка». Правда, похоже на нашу жизнь в эти праздники? Карина с готовностью засмеялась, радуясь, что профессор немного оживился, заговорив о фильме. — Я все-таки должен вам рассказать, — решительно сказал Кабиров, и к нему на глазах вернулась былая энергичность. — Вы уверены, что не хотите чаю? У вас в Ереване чай не пьют? — Не знаю, — весело пожала плечами Карина. — Я там ни разу не была. Надо Сашу спросить, моего мужа, это он из Еревана. Я родилась в Нахичевани, а выросла в Москве, даже в школу уже здесь пошла. — А, значит, вы москвичка! — удовлетворенно кивнул Мурат Гусейнович. — Москвичи чай очень даже уважают. Не стесняйтесь, Карина. Я без чая не могу, я же восточный человек, хоть у нас и не Средняя Азия. — Ну, только если с молоком, — уступила Карина. — Вот молока у меня нет, — огорчился Кабиров. — Я его вообще не пью, организм не усваивает. — Тогда пойдемте ко мне, — предложила Карина. — У меня есть фрукты и соковыжималка. Да и молоко тоже. — Фрукты?.. Фрукты — это хорошо, — несколько растерянно ответил профессор, почему-то оглядываясь по сторонам. — Вы знаете, я как-то даже… Я ведь практически никуда не выхожу без особой надобности. Да и прийти ко мне могут. Вы принесите свое молоко, и будем пить у меня, ладно? Не сердитесь уж, простите стариковские причуды. Но только приходите обязательно! Но когда Карина через пять минут запирала дверь своей квартиры, локтем придерживая пакет молока, пару апельсинов и коробку сливочной помадки, на этаже остановился лифт, и из него вышли двое или трое мужчин. Они негромко переговаривались между собой на незнакомом языке, видимо, по-азербайджански и направились, разумеется, к двери профессора Кабирова. Карина поняла, что чай с молоком придется отложить до следующего раза, и осторожно, стараясь не издавать лишних звуков и не привлекать к себе внимания, вернулась домой. Мурату Гусейновичу Кабирову предстояло решить нелегкую задачу. Собственно, он для того и собирался рассказать соседской девушке о своей сегодняшней жизни, чтобы в процессе рассказа у него родилось правильное решение. Но вместо девушки Карины с молоком пришли трое с рынка — уже знакомый Кабирову Али и двое молодых парней. На парней наехали местные, рассказал Али, шмыгая носом, — как и многие южные люди, он не мог привыкнуть к московской зиме и все время ходил простуженный. Непонятная какая-то команда, никому не известная, одеты в камуфляж, но явно штатские. Требуют денег, хотя всем, кому надо, уже заплачено. Сроку дали три дня — «или чтоб вашего духу здесь не было». — Почему не пошли к директору? — проворчал Кабиров, доставая изрядно потрепанную тетрадку и записывая: «Рынок, 5 января, требование денег, неизвестные». — Как фамилия? Давно в Москве? Почему привязались именно к вам? Парни покорно назвали свои фамилии и имена, сообщили, что в городе они недавно, потому, наверное, наехали именно на них. Они братья, их старший брат торгует на Даниловском, для них там места не было, вот он и пристроил их сюда, а тут такое дело. По-русски ребята говорили плохо, что профессор также не преминул отметить в своей тетрадочке. — К директору — само собой, — сказал Али. — Но вы же сами говорили, что при всех ин-цин-динтах к вам… — Сперва надо было сходить к директору рынка, — назидательно произнес Кабиров, — и уж потом ко мне. Мне ведь его реакция нужна тоже. А если он вас пошлет? Второй раз ко мне потащишься? И запомни, Али — ин-ци-дент. А вы тоже, господа хорошие, учите русский язык. Без языка в другой стране — никуда. — Им не надо язык, — ухмыльнулся Али. — Джафар дзюдо занимался, черный пояс имеет. У него свой способ договариваться. Да, Джафар? Старший из парней, почти двухметрового роста, с косым шрамом на толстой лоснящейся щеке, угрюмо наклонил голову. Маленький толстый профессор Кабиров встал перед Джафаром подбоченясь и посмотрел на него сверху вниз. — Скажи, Джафар, — вкрадчиво спросил он, — ты сюда приехал торговать или драться? Может, ты собирался на соревнования и сел не на тот поезд? Парень мрачно скривился. Кабиров принципиально говорил со своими гостями только по-русски, хотя знал, что многим из них это не нравится. — Язык покажи! — крикнул профессор. — Давай-давай, высовывай. Во-о! Язык дан человеку, чтобы говорить, объяснять, убеждать в своей правоте. И язык у нас без костей, сломать его нельзя. Мозоль тоже не натирается. Учитесь говорить с людьми, ребята. — То люди, а то звери, — пробурчал Джафар. — Ты мне будешь рассказывать? Я биолог, доктор наук. Говорят по-человечески, понимают — значит, уже не звери. Да и зверя можно научить слушать. Ладно! Али, ты к директору. А вы попробуйте договориться. Скажете так: мы сюда приехали не воевать, мы вам и вашим детям мандарины привезли. Чем торгуете-то, мандаринами? — Яблоки, груши, хурма, гранаты, — перечислил Джафар. — Вот так. Скажешь: вам здесь в Москве зимой витамины нужны? Нужны. Что ты думаешь, меня прогонишь, а яблоки-груши останутся? Нет, дорогой, так не бывает. Ты сейчас с меня деньги вытянешь, своим детям витамины купишь, а другие с чем останутся? Обязательно про детей скажи. — Не поможет, — угрюмо сказал младший брат. — А что поможет? Кулаки твоего брата помогут? И чем кончится? Надают вам обоим по морде, а то и покалечат. В милицию заберут, посадят на пятнадцать суток, потом вышлют из России. Вот и вся твоя коммерция. — Так что платить, что ли, надо? — не понял Джафар. — Сначала говорить. Вы со своими обидчиками, а Али — с директором рынка. Может, эти отморозки там вообще не имеют права рисоваться. Не поможет — придете сюда, подумаем, что можно сделать. Парней, похоже, не особенно убедила его речь. Профессор предпринял еще одну попытку убеждения. — Поймите вы! Пойми, Джафар. Когда они на тебя наезжают, ты для них чурка с глазами. А ты покажи, что ты тоже человек, тоже любишь детей, шутить умеешь, дружить умеешь. Ну! — Я-то умею, — проворчал Джафар. — Профессор, я после директора лучше позвоню, — сказал Али. — Эта ведьма в подъезде скоро бросаться начнет. Ходить неприятно. Мурат Гусейнович сразу сник, вспомнив и «ведьму» Изольду Ивановну, и неизвестный труп под дверью, а потом и листовки из квартиры Карины. За воспитательным процессом он совсем о них позабыл. — Али, — сказал Кабиров, отводя гостя в сторону. — Ты листовки против армян видел когда-нибудь? На нашем языке? Али пожал плечами: — Не помню. Я тогда совсем молодой был, в школе учился. — Нет, здесь, в Москве. Не видел никогда? Он решил, что показывать мерзкие бумажки никому не будет — от греха подальше. Али задумался, потом покачал головой.