Потом он подвез ее до дома, проследил, чтобы она благополучно дошла до подъезда на своих каблуках, от которых не могла отказаться даже во время беременности, и отправился на работу. Десять дней праздников, с их катавасией на дорогах и количеством пьяных аварий, были для механика Саши самым хлебным временем. Карина успела принять душ, выпить стакан свежевыжатого апельсинового сока, и начала вытирать пыль в спальне, когда раздался звонок в дверь. В свое время Марина Станиславовна учила ее не открывать, если ты никого не ждешь. «Это Москва», — назидательно объясняла она. Но Саша, выросший в южном городе, где не все двери даже запирались, считал по-другому: «Если человек к тебе пришел, значит, ему что-то нужно». Карина выбирала золотую середину — она не открывала, если не хотела никого видеть, и открывала, когда была не прочь пообщаться. В принципе, бояться здесь было некого: перед входом в дом сидит консьержка, которая не пустит никого чужого. В этот раз она открыла машинально, погруженная в мысли о том, что она скоро пойдет на работу, а значит, надо выкроить денег на новую, просторную, но элегантную одежду. На пороге стоял пожилой сосед из другого крыла. Карина знала, что он профессор и азербайджанец, они раскланивались в лифте, но знакомы не были. В один из первых дней, надраивая квартиру, Карина наткнулась на балконе на какие-то странные листы — с текстом, написанным вроде бы по-русски, но совершенно непонятными словами. Она хотела их выбросить вместе с остальным бесполезным хламом, но Саша сказал: — Это азербайджанский язык. У них раньше писали кириллицей. Тут на нашей площадке живет азербайджанский профессор, давай отдадим ему, может, это что-то ценное. Карина сложила покоробленную от сырости пачку в углу встроенного балконного шкафа — и забыла о ней. Она спохватывалась, лишь когда случайно встречала азербайджанского профессора в лифте, но это бывало редко, и обычно они ехали не домой, а вниз. Сейчас профессор стоял перед ней такой испуганный, что она и не вспомнила о злополучных листках. — Извините, — произнес сосед, стараясь казаться спокойным, — у меня под дверью лежит человек. Мертвый. Он повернулся и сделал настойчивый жест, словно предлагая ей пойти проверить, что он не врет. И тут же, не дожидаясь, зашагал обратно в свое крыло, как будто опасался, что мертвый куда-то денется и ему нечего будет предъявить в доказательство своей правоты. Карина схватила с полочки ключи, выскочила из квартиры и побежала за ним. На площадке открылась еще пара дверей — видимо, профессор звонил в каждый звонок и, не дождавшись ответа, бросался к следующему. — Вы уверены, что он мертвый? — спросила Карина на ходу. — Я биолог, — нервно ответил профессор. В сопровождении еще двух соседей — низенькой пожилой женщины в обтягивающем трико и плечистого молодого парня — они подошли к квартире профессора. Человек действительно лежал там, почти упираясь ногами в приоткрытую дверь. И он был мертв. — Я первый раз его вижу, — сказал профессор, хотя никто его ни о чем не спрашивал. — А что же делать? — растерянно спросила пожилая женщина. Карина вдруг обнаружила, что все смотрят на нее в ожидании ответа. А может, они просто смотрели, потому что она была в оранжевом шелковом кимоно, которое на серой лестничной клетке казалось ярким цветком и невольно привлекало внимание. Или думали, что она тут главная, потому что первая открыла дверь и направилась за профессором. Но Карине было некогда размышлять, почему именно ей предстоит принять решение. Тем более что решение было простым как валенок. — Надо вызвать милицию, — сказала она. Парень удовлетворенно кивнул, как будто проверял ее на правильность реакции, и снял с пояса мобильник. Но она не ожидала, что приедет Барабас. Хотя, если подумать, иначе вряд ли могло быть, — ведь их дом находился в том же районе, что и салон «Золотая шпилька»: Марина Станиславовна специально искала ей квартиру поближе к работе. Капитана Казюпу, которого в «Шпильке» за рыжую щетину называли Барбароссом, а чаще Барбосом или Барабасом, Карина знала давно. Он работал участковым уже несколько лет, после того как ушел с Петровки, не поладив с новым начальством. Вначале он просто собирал с салона дань, как и с других подотчетных ему «точек». Но с того момента, как «Золотая шпилька» стала по совместительству детективным агентством и раскрыла несколько запутанных преступлений, отношения капитана с девочками из салона стали другими — ревниво-сотрудническими. Неугомонные бабы то и дело перебегали Барабасу дорогу, но зато великодушно позволяли ему пользоваться плодами своих расследований и зарабатывать одобрение начальства. «Наверняка он решил, что я тоже тут что-то расследую, — сердито думала Карина. — Ну как же, если труп, то рядом кто-то из «Золотой шпильки», это уж непременно. Теперь начнет таскаться в салон и морочить девочкам голову. А я вообще ни при чем, я на больничном, и меня нельзя волновать, не то что трупы показывать. Нет, не зря Марина Станиславовна советовала никому дверь не открывать. Вот и заработала неприятности на свою голову». Вечером ей позвонила Любочка. Карина добросовестно рассказала все, что знала, — то есть практически ничего. Люба Дубровская работала в салоне «Золотая шпилька» парикмахером и была душой и вдохновителем их детективного агентства. Уже после первого их дела — о двойниках — участковый Барабас углядел в Любочке способного сыщика и именно ее считал своим главным конкурентом. Но он был не прав. Во-первых, успех расследований «Шпильки» определялся не только Любочкиными талантами, но и слаженными действиями всего коллектива, где каждый — точнее, каждая всегда была готова помочь подруге хоть советом, хоть сбором разведданных. А во-вторых, конкурировать с участковым они не собирались, просто жизнь вдруг стала подкидывать им одну за другой загадки и тайны, которые просто невозможно было бросить нераскрытыми, как грибы посреди опушки, — девать некуда, но не сорвать нельзя. Насколько знала Карина, уже два месяца никаких преступлений в их поле зрения не совершалось, и Любочкины дедуктивные мозги находились «на просушке», отчего она очень страдала. Потому понятна была ее реакция на явление в салон Барбоса, который, конечно, Карине не поверил и пошел «колоть» свою приятельницу Марину Станиславовну, выясняя, почему ее «красавицы» опять оказались около свежего трупа. Любочка была огорчена скудной информацией, но виду не подала, велела Карине «держать руку на пульсе» и очень обрадовалась, узнав, что она возвращается на работу. На прощанье Люба посоветовала ей пообщаться с вахтершами, которые всегда все знают, и послушать, нет ли у них своих версий совершенного убийства. — Люб, я посмотрю, — без энтузиазма ответила Карина, поскольку зря обещать ей не хотелось. Она вовсе не собиралась беседовать с любопытными бабками, для которых она, Карина, представляет такой же объект перемывания косточек, как и остальные жильцы, — а то и больше. Только сегодня, когда Карина сдавала деньги на приобретение камеры наблюдения, та самая похожая на кролика тетка, которая орала на профессора, спросила ее про национальность. Не так, конечно, в лоб, но достаточно бесцеремонно. Что-то вроде: «Вы из тридцать девятой? А вы тоже цыганка?» Почему «тоже» Карина не поняла и в другое время ответила бы просто «нет» или еще как-нибудь односложно. Но в эпоху всеобщей охоты на ведьм и ваххабитов не стоило вызывать лишних подозрений, поэтому она улыбнулась лучезарнейшей из своих улыбок, используемых для самых вредных клиентов, и сказала: — Нет. Я армянка. Громко сказала, с гордостью и совершенно без акцента. Так что сама осталась довольна. Бабка с кроличьими глазами, похоже, не могла скрыть разочарования. Даже не разочарования, а сожаления. Ей так жаль было Карину. Такая красивая, молодая, элегантная — а надо же… Интересно, если бы она оказалась цыганкой, было бы лучше? Потом вахтерша еще больше скосила глаза и пропела: — Вы так хорошо и чисто говорите по-русски. Я бы никогда не подумала… Я ездила в Ереван в семьдесят пятом году. Такой прекрасный город! — А я, к сожалению, ни разу там не была, — в тон ей ответила Карина. — Я выросла в Москве. — A-а, понятно, — закивала тетенька. — А ваш муж тоже из Армении? Ну, он-то как раз похож. Карина решила, что на этом их содержательное общение можно закончить. Тем более что наконец появился Саша, который звонил семье в Ереван, пока она тактично ждала его в вестибюле. Да, теперь у них будет еще и камера. Карина, которая в последнее время смотрела и слушала новости, видела по телевизору репортаж о том, что скрытыми камерами постепенно будут оборудованы все московские дома. И даже будто бы вахтеры смогут слышать, о чем говорят люди у подъезда. К последнему утверждению Саша, разбиравшийся в технике и электронике, отнесся с сомнением. Карина больше верила Саше. А потому ей не понравился репортаж о бдительной вахтерше, которая благодаря прослушивающей камере помогла задержать торговцев наркотиками, обделывавших свои темные делишки прямо под окнами честных граждан. Если такой камеры в природе нет, то и подвига вахтерши не было, а значит, он придуман, чтобы внушить мнительным москвичам: не шали, Большой Брат слышит тебя. Вернее, в данном случае не Большой Брат, а маленькая сестра. И у этих «сестер», зачастую подглядывающих, подслушивающих, задающих бестактные вопросы и устраивающих скандалы на лестничных клетках, она должна выяснять их версии происшедшего? Да от этих версий завянут уши и лопнет голова, и вообще ей нельзя волноваться. Карина решила, что лучше она сама поразмыслит над тем, откуда под дверью профессора оказался труп. Она налила себе горячего молока с несколькими крупинками растворимого кофе — ну хоть четверть ложечки можно? — и приготовилась рассуждать системно. Так учила их Любочка, которая сама переняла эту науку от Сережи Градова, мужа их второй парикмахерши Наташи. Системность помогала плохо. Выяснилось, что у нее есть целая обойма вопросов и гораздо меньше ответов. Первый вопрос: а было ли вообще убийство? Люди иногда умирают внезапно, например от сердечного приступа. Ответ: было, иначе Барбос не сделал бы стойку до неба, не опрашивал бы соседей, не вызывал опергруппу. И в салон бы не побежал. Второй: был ли неизвестный убит у них на этаже, в том месте, где его нашли, или же тело откуда-то принесли? Опытный сыщик, например Барабас, мог бы определить это по положению трупа. Наверняка он и определил, но Карине об этом не скажет. Стоп! Милиционер ведь осматривал квартиру Мурата Гусейновича — значит, предполагал, что труп вынесли оттуда. Или искал орудие убийства. Хотя нет, он объявил, что это осмотр, а не обыск… Короче, ответа нет. Третий: чем и как его убили? Крови на полу вроде не было. Опять же, Барабас это знает, но что толку? Может, натравить на него Марину Станиславовну, пусть выясняет? Хотя Любочка наверняка уже дала заведующей такой задание. Вообще приятное занятие — сидеть одной дома и размышлять, кто убил человека у тебя на лестничной площадке. Карине даже стало не по себе. Кстати, заперла ли она дверь после того, как все разошлись? В такой суматохе могла и забыть. А ведь вполне возможно, что убийца еще находится где-то рядом или… или даже живет в одной из соседних квартир! При этой мысли Карине стало холодно и она почувствовала подступающую к горлу уже привычную тошноту. Почему она раньше не задумалась, что, если в подъезде совершено убийство, то и ей грозит опасность? Неужели потому, что с легкой руки Любочки и других подруг по «Шпильке» она привыкла в игре «сыщик-ищи-вора» играть роль сыщика, того, кто догоняет, а не убегает? Но ведь преступник-то не знает, что Карина принадлежит к славному детективному агентству. Для него все вокруг — жертвы… Хватит ныть, одернула она себя. Представь, что твой ребенок уже родился, лежит в кроватке, а ты сидишь рядом и дрожишь, думая о том, что вас обоих могут убить. Что толку от твоих догадок? Встань и проверь замок. Карина встала и прошла в коридор, на ходу растирая ледяные ладони, хотя в квартире было тепло. Взялась за ручку двери, но подумала, что открывать ее, даже на секунду, на пробу, слишком страшно. Протянула руку к рычажку замка, чтобы повернуть его еще раз, пусть даже будет лишний, — не помешает. Звонок прямо над ее головой ударил с такой силой, что она в панике едва не бросилась обратно в комнату. Неужели это тот самый звук, который из глубины квартиры кажется таким нежным и мелодичным? Весь коридор гудел от его раскатов. Кто это звонит? Кто еще мог прийти к ней? Опасаясь случайным шорохом выдать свое присутствие в квартире, Карина посмотрела в глазок. Темнота! Непрошеный гость залепил глазок, чтобы она его не увидела! О господи, да ведь они с Сашей сами закрыли глазок, не подумав, когда вешали на дверь рождественский веночек. Что же теперь делать? Не отвечать, не открывать? А если дверь не заперта? А если за ней — убийца?.. Снова грянул звонок, оставляя в воздухе тонкую звуковую пыльцу. Карина облизала разом пересохшие губы. На глаза ей попался тяжелый хозяйский рожок для обуви. Эта металлическая штука могла бы стать орудием самообороны… если б Карина понимала, как ею обороняться и как вообще люди обороняются. Она чувствовала, что звонки будут продолжаться. Тот, кто стоит там, за дверью, знает, что она дома, и он не уйдет. Он будет звонить, пока у нее не сдадут нервы и она сама не откроет. «По ком звонит колокол…» — пронеслось в ее голове. «Никогда не спрашивай, по ком звонит колокол…» — Смотри, — сказал Севка, — это Потапов! Валя лениво оглянулся. Они ходили по фотовыставке, открывшейся месяц назад и широко разрекламированной по всему городу. Выставка была чудовищной. Сева отмечал это почти у каждого экспоната со смешанным чувством удовлетворения и обиды. Удовлетворение происходило от гордого понимания, что он может лучше. В десять, в сто и в тысячу раз лучше, чем эти пустозвоны, бездарные работы которых были развешаны по голубоватым стенам. А обида была неизменным привкусом гордости, поскольку все-таки не его профессиональные, а их бездарные работы висели в зале, грамотно подсвеченные с потолка. И он, который может лучше, платит деньги за билет, чтобы попасть в этот престижный зал и посмотреть на их фотографии — а не наоборот. Посетителей на выставке было немного: видимо, публика успела оценить ее качество, и народ проголосовал ногами. Это, с одной стороны, утешало, хотя с другой — чужое бесславье не добавляет собственной славы. Да и как можно добавить то, чего нет? В общем, настроение колебалось от «ничего» до «сносно», пока в дверях не появился Потапов — кудлатый, толстый, стремительный, увешанный кофрами, в жилетке с кучей карманов, негласной униформе фотографов всего мира. Вот тут настроение у Севы упало ниже нуля, и он даже пожалел, что окликнул Вальку, чтобы показать ему великого художника нашего времени. Тем более что Валентин все равно не в состоянии оценить масштаб этой личности. — А кто это — Потапов? — не понижая голоса, спросил Валя. Сева пихнул его, испугавшись, что великий художник может их услышать, но тот не слышал ничего. Быстро двигаясь по залу, едва поворачивая могучую голову вправо-влево и на секунду замедляя шаг, он присматривался к какой-то детали и вновь пускался дальше. Ловить ему на этом мелководье было нечего. Наверное, кто-то из здешних авторов с ним знаком, вот и попросил маститого мэтра пробежаться по выставке и оценить его шедевры. А может, у этих ребятишек «шоколадные папаши», вроде Валькиного, — ведь кто-то заплатил и за зал, и за рекламу. В том-то и дело, что одного таланта мало. Нужны бабки на раскрутку или спонсор с бабками, что одно и то же. Фотография — дорогое удовольствие, особенно сейчас, когда прогресс обгоняет человеческое понимание. У него, Севы, цифровая камера первого поколения, какой щелкают сейчас барышни на курортах. И хотя даже этой штукой он умудряется создавать удивительные вещи, без профессиональной аппаратуры далеко не пойдешь. Например, без цифрового «кэнона» последней модели, который висел с открытым забралом на шее у Потапова. Такие Севка мог лишь изучать в интернет-магазинах или фотосалонах и облизываться, как школьник на голые попки красоток с порносайтов. Великий между тем закончил свой рейд по залу, по-свойски раскланялся со смотрительницей и возвращался к выходу. В этот момент у него зазвонил мобильник. Потапов остановился, что и позволило Севе получше разглядеть заветный «кэнон». — Да! Да, дорогой! — крикнул мэтр в трубку высоким фальцетом, неожиданным для столь крупной фигуры. — Нет, не отвлекаешь. Я уже бегу домой. Ты ко мне заскочишь сегодня? Почему? Ай-ай, как жалко. Думал, повидаю тебя перед отъездом. Прямо завтра, да. Да, купил. Купил, вот он со мной, родимый. Обязательно беру, куда же я без него. Тут Потапов нежно погладил пальцами матово-черный бок «кэнона», и Сева понял, что речь идет об аппарате. Видно, мэтр только что его купил и теперь не мог удержаться, чтобы не похвастаться знакомым, да и спрятать в кофр тоже не мог, пока не налюбовался. Это трепетное отношение к технике было Севе понятно и знакомо. Ему даже в голову не пришло отойти, чтобы не слушать чужой разговор. Наоборот, он был счастлив, что личная жизнь одного из самых уважаемых им фотографов ненароком осенила его своим крылом. — Ну, вообще-то я никому, — продолжал между тем Потапов, — но тебе скажу, так и быть. Клянись, что ни одной живой душе… Да не хочу я, чтоб знали! И там достанут. А я отдыхать еду, и тем более не один. В Таиланд. Ага. Но только между нами, ладно?