— Да, сэр. Сигналы посылают все. — И какие же посылаю я? — Бледно-красные, — с совершенно серьезным лицом ответил Хант. — Что? — Марино на мгновение растерялся. — Я воспринимаю сигналы как цвета. Вам это, может быть, кажется странным, но такое явление довольно распространено. Среди нас есть люди, которые чувствуют исходящее от других сияние. Оно бывает разного цвета. Это и есть сигналы. Те, что идут от вас, бледно-красные. Теплые, но и агрессивные. Вроде предупреждающих. То есть они притягивают, но при этом и предполагают некоторую опасность…» Марино остановил пленку и хитро улыбнулся. — Ну что? Разве парень не псих? — Я бы сказала, что он тебя расшифровал. Теплый, агрессивный и опасный. — Чепуха, док. Малый — совершенная бестолочь. Послушать его, так все население какая-то ходячая радуга. — То, что он говорит, имеет некоторое психологическое основание, — сухо ответила я. — Различные эмоции действительно ассоциируются с определенными цветами. На основании этого, в частности, выбирают цвета для публичных мест, гостиничных номеров, учреждений. Синий, например, ассоциируется с депрессией. В психиатрических клиниках практически нет помещений, окрашенных синей краской. Красный — сердитый, агрессивный, страстный. Черный — зловещий, угрожающий, нездоровый. Ну и так далее. Если не ошибаюсь, Хант получил степень магистра психологии, ведь так? Марино мои замечания пришлись не по вкусу, и он снова включил видеомагнитофон. «— Вероятно, все дело в роли, которую вы играете, — продолжал Хант. — Вы детектив, и сейчас вам нужна моя помощь, но вы также не доверяете мне и можете стать опасны, если я что-то скрою от вас. Это та часть сигнала, которую я назвал бы предупреждающей. Другая часть, теплая, — это ваша чуткость, дружелюбие, отзывчивость. Вам хочется, чтобы люди доверяли вам. Может быть, вы и сами тянетесь к людям. Вы жестки в поступках, но хотите нравиться другим… — Ладно, — перебил лейтенант. — Как насчет Берилл Мэдисон? Ее цвета ты тоже принимал? — Да, конечно. Именно это меня в ней и поразило. Она была другая. Совершенно другая. — Как это? — Марино подался назад, и стул под ним жалобно скрипнул. — Она была как бы в стороне от всего. Надменная, равнодушная, отчужденная. Я ощущал арктические цвета. Серо-голубой, бледно-желтый, как слабый солнечный свет, и белый. Белый был такой холодный, что казался горячим сухим льдом. Дотронься — и обожжет руку. Именно вот эта белая часть и была другой. Обычно женщины испускают сигналы пастельных тонов. Чаще всего они совпадают с цветом одежды, которую носят. Розовый, желтый, голубой, зеленый. Есть дамы пассивные, невозмутимые, прохладные. Иногда попадаются с темными насыщенными красками: темно-синей, красной или красно-коричневой. Это более сильный, агрессивный тип. Такая может быть юристом, врачом, бизнес-леди. Они и костюмы носят подобных же цветов. Выходят из машины и стоят. Наблюдают за работой. Такие ничего не пропустят. Ни полоски пыли на ветровом стекле, ни комочка грязи под крылом. Заметят и укажут. Не постесняются. — Тебе такие женщины нравятся? — спросил Марино. Эл Хант замялся, потом покачал головой: — Нет, сэр. Если честно… Марино рассмеялся и наклонился вперед. — Эй, приятель, успокойся. Мне они тоже не нравятся. Больше по вкусу те, малышки пастельных тонов, про которых ты говорил. Я уколола лейтенанта неодобрительным взглядом. Он, похоже, даже не заметил. — Расскажи подробнее о Берилл. Что еще ты прочел по ее сигналам? — спросил Марино на экране. Хант нахмурился, наморщил лоб. — Пастельные тона в ее спектре… в общем-то ничего необычного, но только я не интерпретировал бы их как слабые или пассивные. Они были, как я сказал, не столько теплые, цветочные, сколько холодные, арктические. Берилл как будто предупреждала мир, чтобы он оставил ее в покое, держался от нее подальше. — Хочешь сказать, она была фригидна? Эл Хант занервничал: опустил глаза, стиснул банку. — Нет, сэр, я бы так не сказал. Нет, мне совсем другое пришло в голову. Отстраненность. Отдаленность. Как будто между ней и всеми остальными лежит огромная пустыня. Как будто, чтобы дойти до нее, надо преодолеть большое расстояние. Но если вы подойдете, если она позволит вам подойти, то тогда вы ощутите ее накал. Вы даже можете обжечься и сгореть. Вот здесь, в этой части, и начинались те белые, огненно-белые сигналы, которые так поразили меня. В ней ощущалось очень сильное напряжение. Я понимал, что она сложный и очень умный человек. Даже когда Берилл сидела на скамейке, совсем одна, никого не замечая, мозг ее продолжал работать. Она, сама того не желая, воспринимала все происходящее вокруг. Далекая, как звезда. Звезды ведь кажутся нам холодными, верно? А на самом деле они горячие, как Солнце. Вот и Берилл была такая. — Как, по-твоему, она замужем или нет? — Обручального кольца у нее точно не было, — уверенно ответил Хант. — Поэтому я и решил, что она не замужем. В машине ничего такого, что говорило бы об обратном, я не заметил. — Не понял. — Марино на экране, похоже, немного опешил. — Как это ты мог определить что-то по машине? — Это случилось, если не ошибаюсь, во второй ее приезд. Один из наших ребят занимался чисткой салона, и я тоже туда заглянул. Так вот, там не было ничего мужского. Зонтик, например… Он лежал сзади, на полу. Обычный складной зонтик, какие носят женщины. Голубой, а не черный с большой деревянной ручкой, какие предпочитают мужчины. Она везла вещи из химчистки, и они тоже лежали сзади, в пластмассовых мешках. Мне они показались женскими. Большинство замужних женщин, если едут в химчистку или прачечную, прихватывают и вещи мужа. Потом багажник. Ни инструментов, ни проводов, ничего мужского. Вам, сэр, это может показаться странным, но когда видишь по сотне машин в день, то начинаешь замечать такого рода детали автоматически, даже не думая. — Ну, о ней-то ты думал, — сказал Марино. — А что, Эл, тебе не приходило в голову пригласить ее на свидание, а? Ты уверен, что не знал, как ее зовут? Ты ведь мог посмотреть на ярлычок из химчистки? Или взглянуть на какой-нибудь конверт в бардачке? Хант покачал головой: — Я не знал ее имени. Может быть, потому, что не хотел его знать. — Почему? — Ну… трудно сказать… — Он опять смутился, занервничал. — Перестань, Эл Хант. Мне ты можешь сказать. Я бы, может, и сам такую пригласил! Симпатичная, интересная леди, а? Почему бы не разведать потихоньку, как ее зовут, и, кто знает, позвонить однажды вечерком, а? — Нет, я ни о чем таком не думал, — ответил Хант, разглядывая собственные руки. — И ничего такого не делал. Даже не пытался. — Почему же? Молчание. — Может, потому, что когда-то у тебя была такая женщина, а потом ты об нее обжегся? Молчание. — Послушай, Эл, всякое случается. И не с тобой одним. — В колледже, — едва слышно заговорил Эл Хант, — я встречался с одной девушкой. Два года. А закончилось тем, что она ушла к парню из медицинского. Такие женщины… им нужны мужчины определенного типа. Знаете, когда они начинают подумывать, что пришло время остепениться, завести семью. — Да, они ищут тех, кто побогаче, — продолжил Марино, и в его голосе явственно проступили резкие нотки. — Адвокатов, врачей, банкиров. Парни с автомоек им не нужны. Хант вскинул голову. — Я не работал тогда на автомойке. — Не важно, Эл. Холодные красотки вроде Берилл Мэдисон вряд ли для таких, как ты, верно? Бьюсь об заклад, она бы и не узнала тебя, если б ты случайно наткнулся на нее на улице или врезался в ее чертову машину… — Не говорите так… — А что? Это неправда? Или она тебя узнала? Так, может, у тебя к ней что-то было, к Берилл, а? — безжалостно долбил Марино. — Может, ты запал на эту надменную дамочку? Запал так, что только о ней и думал. Фантазировал. Воображал. Представлял, как встречаешься с ней, как гуляешь, как трахаешь ее. Может, тебе просто смелости недоставало поговорить с ней напрямую, потому что ты знал, что она скажет, и боялся, а? Ты ведь считал себя недостойным ее… — Прекратите! Вы приписываете мне то, чего не было! Перестаньте! Хватит! — Хант сорвался на визгливый крик. — Оставьте меня в покое! Марино бесстрастно смотрел на него через стол. — Что, Эл? Узнал своего старика? — Лейтенант закурил. — Папаша Хант! Он ведь считает своего единственного сына неудачником, верно? Гребаным извращенцем. Слабаком. Потому что сын не такой, как он. Потому что сын не мерзавец, которого интересует только свой карман и которому наплевать, что там чувствуют другие и как они живут. — Марино выдохнул струю дыма. Голос его, когда он снова заговорил, звучал по-другому, мягче. — Я знаю, кто такой папаша Хант. Всемогущий старина Хант. Знаю, что́ он говорил о тебе своим приятелям. Что ты голубой, что ему стыдно за тебя, потому что ты пошел работать санитаром в клинику. Ты ведь, Эл, подался на мойку только из-за того, что отец пригрозил оставить тебя без гроша. — Вы знаете? Откуда? Кто вам сказал? — Хант изумленно уставился на лейтенанта. — Я много чего знаю. Знаю, например, что в „Метрополитене“ о тебе хорошего мнения. Что ты был добр и терпелив. Они жалеют, что ты ушел. Ты был чуткий и отзывчивый. Чувствовал чужую боль. И может быть, слишком остро ее чувствовал, а, Эл? Вот почему ты ни с кем не встречался, сторонился девушек. Ты боишься. Ты черт знает как боялся Берилл, верно? Хант глубоко вздохнул, переводя дыхание. — Поэтому ты и не хотел знать ее имя? Чтобы не поддаться соблазну, не позвонить, не совершить какую-то глупость? — Я просто ее заметил, — нервно ответил Хант. — Честное слово, ничего больше. И я вовсе не думал о ней так, как вы здесь все представили. Я просто… просто… не мог не замечать ее. Но никаких мыслей не было. И я ни разу с ней не разговаривал до того последнего случая…» Марино подался вперед и нажал кнопку «стоп». — Обрати внимание, док, это важно. — Он вдруг повернулся и пристально посмотрел на меня. — Эй, ты в порядке? — Ты слишком жестоко с ним разговаривал… — Жестоко? Сразу видно, док, что ты мало видела меня за работой. Я бываю жестоким, но не в этом случае. — Извини. Я и забыла, что в гостях у меня Аттила. — Но я же играл, — обиделся Марино. — Тогда тебя надо номинировать на «Оскара». — Перестань, док. — Ты совершенно его деморализовал. — Так надо, док. Человека нужно встряхнуть как следует, чтобы расшевелить, чтобы заставить его сказать то, в чем он никогда бы не признался. — Марино повернулся к телевизору и включил видеомагнитофон. — Дальше самое интересное, док. Самое важное. Не пропусти.